Даже не крик, а стогласный вой погибающих живых существ. Не мольба о помощи, потому что все закончилось раньше, чем подоспел бы даже находящийся в трех шагах. И удар с двух сторон по барабанным перепонкам, оглушающий удар.
Джерарда едва не вытошнило от неожиданности, от ужаса, от непонимания. Болели уши, во рту стоял гадкий привкус. Рэми что-то сказала – он видел, как шевелятся нежные розовые губы с мерцающими блестками, но не слышал ни звука.
Звук пришел не снаружи, а изнутри, из свежей раны, из пульсирующих, нагревшихся камней маски. Шелестящий тихий звук, как сухие листья, повторялся, становился словом.
И слово это было – «Пора».
Напротив – огромные, недоумевающие, подернутые влажной пленкой нежности глаза Рэми. Растерянная, смущенная девочка, еще не разжавшая неумелых своих объятий, секунду назад бесспорно желанных ему объятий, вглядывалась в его посеревшее, неподвижное лицо.
– Нет, – прошептал Джерард, – нет. Не надо. Не хочу.
Она постояла еще секунду, осознавая, теребя шаль, сползающую с фарфорово-прозрачных плеч, и – взвилась, как серна над пропастью. Шокированно, отчаянно… Толкнула его от себя, толкнула дверь, и долго еще он слышал стук ее каблучков по лабиринтам этого осиного гнезда.
Но сказать было нечего, нечем было даже вздохнуть. Джерард распахнул окно, высунулся наружу, и его все-таки вырвало.
С ним поздоровались уже очень давно. Невежливо не отвечать на приветствия, Иноходец.
Его позвали. Невежливо поворачиваться к гостям спиной.
Прижившемуся сердцу только месяц. Отторгать сейчас просто опасно для жизни. Отторгать и мгновенно скрываться, ибо сердце на таком сроке притянет его обратно со сверхъестественной силой. И тогда прощай, Межмирье.
Потому что незваный и явно разумный гость не остановится, и следующая массовая казнь породит ощущение такой силы, что оно просто убьет Джерарда здесь, на расстоянии. Тошнотой не отделаешься.
Гость «раскрылся», как цветок-насекомоубийца. Распахнул все лепестки, обозначил себя в пространстве. И оставил так мало времени.
У этого создания что-то именно к нему, к Иноходцу. Погибшие люди были не целью, а средством, и вот это вызывало еще большую тошноту.
Джерард невидящими глазами уставился на свои ладони и никак не мог понять, отчего они покрыты мелкими мерцающими частичками.
Рэми рыдала, уткнувшись лицом в подушку. Горько, безутешно, растирая ладонями и без того красные щеки и нос. Черно-сине-лиловые разводы на ткани покрывала были прощальными воспоминаниями об искусном гриме. Она то захлебывалась, бессвязно что-то повторяя самой себе, то вновь бросалась в подушку, обнимая ее до хруста в суставах. Ее плач, как и все, что с нею происходило до этого, разумеется, не остался незамеченным. Четыре пары прекрасных глаз загорелись яростным огнем, четыре пары чувственных губ выплюнули не очень лестные слова… и четверо тихих-тихих теней просочились в ателье, приперев за собою двери куском картона.
Хедер медленно, по шагу в минуту, поднималась по лестнице.
Дверь не была заперта, но в этом не было ничего хорошего.
Хедер осторожно вошла, зацепилась юбкой за угол, с тихим проклятием оторвала кусок ткани. Разговор явно не удастся.
– Джераард, – позвала она, протянув гласную по своему обыкновению, – это я. Извини, что так поздно, но нужно поговорить.
Он не спал, а лежал на кушетке одетым и смотрел в потолок. Отчего у него так странно запрокинута голова? Почему он держится за грудь?
– Что случилось?
В растерянности, не получая никакого ответа, незамеченная, Хедер только стояла и смотрела на его лицо, повернутое в профиль. А на виске – крупные капли пота, стекающие молниеносно вниз. Одна, вторая, третья. Приоткрытые губы. Спутанные отросшие волосы падают на широко раскрытые глаза.
Мистресса подошла ближе, потрясла за плечо.
– Джерард?
Взгляд нехотя, с трудом сфокусировался на ней. Хриплое, короткое слово.
– Что? – Хедер склонилась прямо к его губам, чтобы услышать.
– Уйди…
В замешательстве женщина еще раздумывала, правильно ли поняла, когда шепот уже перешел в крик.
– Уйди!!!!!
Какой-то предмет, с силой брошенный, угодил в оконное стекло, стекло брызнуло в комнату. Джерард рванул на себе рубашку и свернулся на кровати в той же странной позе, что и во время болезни. Хедер уже не помнила, когда она так быстро бегала. Отчего-то забежала в пустой темный танцзал. Прислонилась к стенке. Так, соберись, соберись. Надо подождать. Все пройдет.
Хедер долго промаялась над книгой, пока уснула.
Утром открыла глаза – и невольно вскрикнула. Первым же движением натянула одеяло до самого носа.
– А что, здесь уже никто не стучится, прежде чем войти? Доброе утро, Джерард, рада видеть, что тебе уже лучше.
Вначале, сконцентрировав пока что сонный, неверный взгляд, она увидела плотно сжатые губы, один уголок которых дрогнул и приподнялся в такой саркастичной усмешке, что сон слетел мгновенно. А потом рассмотрела и остальное. О, только не это опять!
Гладкая безукоризненная прическа, волосок к волоску – это при том, что в последнее время она наблюдала его постоянно таким растрепанным. Только царапины на висках выдавали некоторую самодельность. Гладкие щеки и подбородок. Да и весь он какой-то подобравшийся, холеный, гладкий, точно литая статуэтка.
Или – змея.
На все пуговицы застегнутый темно-вишневый костюм, который Хедер еще вчера вроде наблюдала неглаженым в прачечной. Легкий плащ-накидка. Пара тонких перчаток в руке. Начищенные ботинки. Те самые, с острым, окованным железом носком.
– Что за представление? – проговорила она, чтобы хоть как-то нарушить тишину. – Что репетируем? На какой это карнавал мы так вырядились с самого раннего утра?
– На Большой Карнавал в Силь-иль-Плене, госпожа, – ответил Джерард. – Куда же еще?
Тот самый тон, сладкий и ядовитый, как перебродивший сок белены…
Не надо, Джерард. Ну, пожалуйста!
В руки ей силой втиснута небольшая шкатулка.
– Сохраните это, госпожа. Я еще вернусь.
Взлетающий край плаща – ив комнате никого, как будто развеялся сон, только теплое дерево шкатулки и тонкий пряный запах, которым – она знала – пропитана вся его одежда, даже носовые платки. Узнаваемый из тысячи запах.
Люди не умеют так исчезать.
Хедер подняла крышку шкатулки, и обессилено откинулась на подушки.
Яркий, беспокойно подмигивающий, овально-изменчивый предмет. И записка.
«Дражайшая госпожа, мое сердце отныне принадлежит вам».
И ниже, очень странным, неровным, полупечатным почерком:
«Зовут. Я должен, прости».
Как будто два разных человека попрощались с нею на одном неровно оторванном листке бумаги.
И у нее не было колебаний, которого из двоих ждать обратно.
– Береги себя, Джерри, – прошептала мистресса, вздыхая, – если можешь…
Из камина с шелестом осыпалась сажа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63