Оставалось только сидеть и ждать до условленного времени.
Около восьми я вышел из дома. Спустя час я вкатил на размеченную парковочную площадку на обрыве. Ее не было. Через ущелье мне был виден их дом, подсвеченный желтыми огоньками лампочек системы сигнализации, – женская тюрьма в египетском стиле. Несколько минут я ждал, выкурив сигарету; потом спустился на берег.
Луна была полной и такой яркой, что в ее свете полоска берега казалась снятой на пленку «днем под ночь». Я тащился по песку, взбирался на утесы, пока не разглядел деревянные ступени, ведущие от дома на берег. Ничего удивительного, что задними воротами уже несколько лет не пользовались – ступени буквально рассыпались. Похоже, они были слишком расшатаны, чтобы по ним вообще можно было ходить. Я так считал, по крайней мере, до момента, когда услышал пыхтение, обернулся и увидел несущуюся на меня немецкую овчарку.
Я кинулся к ступеням, карабкаясь по ним наверх; дерево скрипело. Остановился, лишь уткнувшись в точеные ноги Шарлен.
– Что ты делаешь?! – изумилась она.
Я оглянулся. Внизу, у начала лестницы, овчарка лаяла. Лаяла! С пляжа позвали:
– Рольф! Ко мне!
– Все в порядке, – сказала Шарлен, пока я поднимался на ноги. – Это просто один из соседей.
Мое сердце тяжело колотилось, когда я заглянул ей в глаза. Она держала розовый чемоданчик «самсонит».
Ветер обтягивал ее фигуру шелковым платьем цвета морской волны, очерчивая каждую соблазнительную линию.
– Ну что ж, – мягко сказала она, – похоже, я наконец свободна.
9
Мы рванули вверх по автостраде Тихоокеанского побережья под желтоватой полной луной. Нас окружала насыщенная сочными красками ночь; воздух был теплым, как дыхание. Ветер растрепал волосы Шарлен – впервые они не были ни уложены, ни закреплены лаком. Она ерзала на сиденье, прищелкивая пальцами в такт «My Boyfriend's Back», которую крутили по одному из каналов радио. Принялась подпевать, нарочито-возбуждающе нацеливая слова в меня, пока я не рассмеялся. Неожиданно для себя, я поцеловал ее, на полной скорости пролетая перекресток, на светофоре как раз загорелся красный, такой же яркий, как ее губы.
Мы неслись к Малибу, и я спросил ее о последнем их с Деннисом разговоре.
– Не волнуйся, – ответила она. – Я прикинулась больной. Сказала, что у меня грипп. Он думает, я теперь неделю с постели не встану, – заиграла «Da Doo Ron Ron» группы «Crystals», и она прибавила звук.
– Конечно, он уверен, что это психосоматика.
Он все, чем я болею, считает психосоматикой. Но… ведь на самом деле не имеет значения, что он там себе думает, правда?
– Уже нет.
Она стала подпевать «Crystals» – слишком самозабвенно, но разве можно было ее винить?
– Слушай, а что там такое с этими вашими собаками, а? – спросил я.
– В смысле?
– Ну, это я псих или они вообще не лают?
Она подняла на меня пустой взгляд:
– Конечно, не лают. Как им лаять? Попробуй погавкай, если голосовые связки перерезаны.
– Что?!
– Угу, он сделал это лет шесть назад, – она опять стала смотреть перед собой. Кроме собак, ее тревожило что-то еще. – Они все время лаяли. Вообще-то сначала собак было три. Чак, Бадди и Джин. Джин был хуже всех. Скулил не переставая. Все время. Сам знаешь, во что нервы превращаются, когда несколько дней сидишь на колесах. Денниса его скулеж даже в подвале преследовал. Ну, в общем, Большой Уилли попытался прооперировать Джина, но только изувечил его. Повредил ему дыхательное горло или что-то такое. Просто ужас. Мне все было видно из окна. Он умирал очень долго. Бродил, шатаясь, по всему газону, оставляя за собой кровавый след.
– Ой, хватит, а? Не хочу я об этом слушать. Я животных люблю.
– Ты сам спросил, – от ее восторга и следа не осталось; она нахмурилась, вытащила сигарету.
– Что случилось?
– Ничего. Просто я не собираюсь дергаться из-за этого весь уикенд.
– Из-за чего?
Она вздохнула:
– Да тот парень, который обработал Бадди и Чака. Охранник. Дегенерат, извращенец, ненавижу его. Он как-то пытался установить у меня в спальне скрытую камеру, – она выдохнула дым. – Завтра он придет кормить собак. И если меня не будет… Блин. Я и не подумала про этих чертовых собак.
– Шарлен, это все неважно. Ты уже свободна. Тебя уже не остановить. Никто ничего не может сделать. Ты же не беглый каторжник, Боже упаси. Не пустят же по твоему следу ищеек.
– Да, знаю, – она попыталась улыбнуться. – Просто все это как-то непривычно, вот и все. Я хочу сказать, это самое большое мое достижение в жизни, – она взяла меня за руку.
– Понимаю.
– Я рада, что оказалась не одна, – сказала она. – Думаю, одна я не смогла бы так поступить.
Я положил руку ей на плечи, ее пушистые волосы касались моей щеки.
На подъезде к туннелю в Санта-Монике, где автострада переходила в скоростную трассу, я спросил:
– Ты ведь знаешь, что там дальше? Хочешь, объедем ее?
Я почувствовал, как она напряглась. Честно говоря, я не очень понимал этот ее страх перед скоростными трассами. Он был каким-то нелогичным – казалось, само слово пугало ее больше, чем что-либо еще. На автостраде Тихоокеанского побережья движение было таким же быстрым и намного более опасным.
Она сжала мою руку. Ладонь ее была холодной.
– Нет, едем вперед, – произнесла она, когда мы проезжали последний поворот. – Все нормально. Пока ты за рулем – нормально.
Мы с ревом пронеслись по туннелю, мягко вписались в поток. Она разжала стиснутые на моей руке пальцы, расслабилась, и мы помчались дальше сквозь успокаивающую ночь.
Когда мы пролетели поворот на автостраду Сан-Диего, она стянула наконец обручальное кольцо. Подержала в руке, словно взвешивала. Потом открыла окно машины.
Не надо было. Этот безвкусный камушек тянул по меньшей мере на триста штук. Но прежде чем я успел хоть слово сказать, она уронила кольцо в свою сумочку, словно это была залежавшаяся упаковка освежающих леденцов «Сертс».
Долгое время после этого казалось, что прошлое осталось далеко-далеко позади, словно оно было мерзким городишком, который остался в нескольких милях позади, и мы точно знали, что никогда туда не вернемся. Были только мы двое, здесь и сейчас, мы неслись сквозь нынешнюю теплую, сексуальную ночь, радио играло «Eight Miles High», а потом «Don't Worry, Baby», «You Can't Catch Me», «No Particular Place to Go».
Потом мы съехали на городские улочки, и тут уже мое прошлое поднялось нежитью из гробов. Хилл. Палос-Вердес, подсвеченный огнями, словно свечками на могильных плитах на кладбище неудавшихся странствий. Бут-Хилл был полон призраков: давние свидания, заживо погребенные на кухоньках ранчо; старые враги в своих логовах забальзамированные бутылками виски «Катти Сарк».
Призрак руководителя скаутов с трубкой – дух моего отца, все еще скитающийся по этим оврагам, время от времени выкрикивал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Около восьми я вышел из дома. Спустя час я вкатил на размеченную парковочную площадку на обрыве. Ее не было. Через ущелье мне был виден их дом, подсвеченный желтыми огоньками лампочек системы сигнализации, – женская тюрьма в египетском стиле. Несколько минут я ждал, выкурив сигарету; потом спустился на берег.
Луна была полной и такой яркой, что в ее свете полоска берега казалась снятой на пленку «днем под ночь». Я тащился по песку, взбирался на утесы, пока не разглядел деревянные ступени, ведущие от дома на берег. Ничего удивительного, что задними воротами уже несколько лет не пользовались – ступени буквально рассыпались. Похоже, они были слишком расшатаны, чтобы по ним вообще можно было ходить. Я так считал, по крайней мере, до момента, когда услышал пыхтение, обернулся и увидел несущуюся на меня немецкую овчарку.
Я кинулся к ступеням, карабкаясь по ним наверх; дерево скрипело. Остановился, лишь уткнувшись в точеные ноги Шарлен.
– Что ты делаешь?! – изумилась она.
Я оглянулся. Внизу, у начала лестницы, овчарка лаяла. Лаяла! С пляжа позвали:
– Рольф! Ко мне!
– Все в порядке, – сказала Шарлен, пока я поднимался на ноги. – Это просто один из соседей.
Мое сердце тяжело колотилось, когда я заглянул ей в глаза. Она держала розовый чемоданчик «самсонит».
Ветер обтягивал ее фигуру шелковым платьем цвета морской волны, очерчивая каждую соблазнительную линию.
– Ну что ж, – мягко сказала она, – похоже, я наконец свободна.
9
Мы рванули вверх по автостраде Тихоокеанского побережья под желтоватой полной луной. Нас окружала насыщенная сочными красками ночь; воздух был теплым, как дыхание. Ветер растрепал волосы Шарлен – впервые они не были ни уложены, ни закреплены лаком. Она ерзала на сиденье, прищелкивая пальцами в такт «My Boyfriend's Back», которую крутили по одному из каналов радио. Принялась подпевать, нарочито-возбуждающе нацеливая слова в меня, пока я не рассмеялся. Неожиданно для себя, я поцеловал ее, на полной скорости пролетая перекресток, на светофоре как раз загорелся красный, такой же яркий, как ее губы.
Мы неслись к Малибу, и я спросил ее о последнем их с Деннисом разговоре.
– Не волнуйся, – ответила она. – Я прикинулась больной. Сказала, что у меня грипп. Он думает, я теперь неделю с постели не встану, – заиграла «Da Doo Ron Ron» группы «Crystals», и она прибавила звук.
– Конечно, он уверен, что это психосоматика.
Он все, чем я болею, считает психосоматикой. Но… ведь на самом деле не имеет значения, что он там себе думает, правда?
– Уже нет.
Она стала подпевать «Crystals» – слишком самозабвенно, но разве можно было ее винить?
– Слушай, а что там такое с этими вашими собаками, а? – спросил я.
– В смысле?
– Ну, это я псих или они вообще не лают?
Она подняла на меня пустой взгляд:
– Конечно, не лают. Как им лаять? Попробуй погавкай, если голосовые связки перерезаны.
– Что?!
– Угу, он сделал это лет шесть назад, – она опять стала смотреть перед собой. Кроме собак, ее тревожило что-то еще. – Они все время лаяли. Вообще-то сначала собак было три. Чак, Бадди и Джин. Джин был хуже всех. Скулил не переставая. Все время. Сам знаешь, во что нервы превращаются, когда несколько дней сидишь на колесах. Денниса его скулеж даже в подвале преследовал. Ну, в общем, Большой Уилли попытался прооперировать Джина, но только изувечил его. Повредил ему дыхательное горло или что-то такое. Просто ужас. Мне все было видно из окна. Он умирал очень долго. Бродил, шатаясь, по всему газону, оставляя за собой кровавый след.
– Ой, хватит, а? Не хочу я об этом слушать. Я животных люблю.
– Ты сам спросил, – от ее восторга и следа не осталось; она нахмурилась, вытащила сигарету.
– Что случилось?
– Ничего. Просто я не собираюсь дергаться из-за этого весь уикенд.
– Из-за чего?
Она вздохнула:
– Да тот парень, который обработал Бадди и Чака. Охранник. Дегенерат, извращенец, ненавижу его. Он как-то пытался установить у меня в спальне скрытую камеру, – она выдохнула дым. – Завтра он придет кормить собак. И если меня не будет… Блин. Я и не подумала про этих чертовых собак.
– Шарлен, это все неважно. Ты уже свободна. Тебя уже не остановить. Никто ничего не может сделать. Ты же не беглый каторжник, Боже упаси. Не пустят же по твоему следу ищеек.
– Да, знаю, – она попыталась улыбнуться. – Просто все это как-то непривычно, вот и все. Я хочу сказать, это самое большое мое достижение в жизни, – она взяла меня за руку.
– Понимаю.
– Я рада, что оказалась не одна, – сказала она. – Думаю, одна я не смогла бы так поступить.
Я положил руку ей на плечи, ее пушистые волосы касались моей щеки.
На подъезде к туннелю в Санта-Монике, где автострада переходила в скоростную трассу, я спросил:
– Ты ведь знаешь, что там дальше? Хочешь, объедем ее?
Я почувствовал, как она напряглась. Честно говоря, я не очень понимал этот ее страх перед скоростными трассами. Он был каким-то нелогичным – казалось, само слово пугало ее больше, чем что-либо еще. На автостраде Тихоокеанского побережья движение было таким же быстрым и намного более опасным.
Она сжала мою руку. Ладонь ее была холодной.
– Нет, едем вперед, – произнесла она, когда мы проезжали последний поворот. – Все нормально. Пока ты за рулем – нормально.
Мы с ревом пронеслись по туннелю, мягко вписались в поток. Она разжала стиснутые на моей руке пальцы, расслабилась, и мы помчались дальше сквозь успокаивающую ночь.
Когда мы пролетели поворот на автостраду Сан-Диего, она стянула наконец обручальное кольцо. Подержала в руке, словно взвешивала. Потом открыла окно машины.
Не надо было. Этот безвкусный камушек тянул по меньшей мере на триста штук. Но прежде чем я успел хоть слово сказать, она уронила кольцо в свою сумочку, словно это была залежавшаяся упаковка освежающих леденцов «Сертс».
Долгое время после этого казалось, что прошлое осталось далеко-далеко позади, словно оно было мерзким городишком, который остался в нескольких милях позади, и мы точно знали, что никогда туда не вернемся. Были только мы двое, здесь и сейчас, мы неслись сквозь нынешнюю теплую, сексуальную ночь, радио играло «Eight Miles High», а потом «Don't Worry, Baby», «You Can't Catch Me», «No Particular Place to Go».
Потом мы съехали на городские улочки, и тут уже мое прошлое поднялось нежитью из гробов. Хилл. Палос-Вердес, подсвеченный огнями, словно свечками на могильных плитах на кладбище неудавшихся странствий. Бут-Хилл был полон призраков: давние свидания, заживо погребенные на кухоньках ранчо; старые враги в своих логовах забальзамированные бутылками виски «Катти Сарк».
Призрак руководителя скаутов с трубкой – дух моего отца, все еще скитающийся по этим оврагам, время от времени выкрикивал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93