Тяжелые крылья
Роман
перевод с кит.
Из кухни доносился соблазнительный запах борща и стук ножа о доску. Настроение у Е Чжицю было приподнятым — наверное, потому что она наконец выздоровела, а погода за окном стояла ясная и солнечная, какая не часто бывает зимой.
Все эти дни, пока у Е Чжицю держался жар, она чувствовала себя слабой, во рту горечь, и есть совсем не хотелось, но сейчас запах, шедший из кухни, раздразнил аппетит. Как многие добросердечные люди, она остро реагировала на любые пустяки, будь то хорошая погода, интересный фильм, долгожданное письмо; ее трогала такая мелочь, когда парень уступал место старушке в автобусе. А сегодня и погода ясная, и самочувствие хорошее, и Мо Чжэн внимателен к ней...
Хорошо, что у нее есть Мо Чжэн. Кто, кроме него, позаботился бы о ней? Он и лекарства покупал, и отвары делал, и в стряпне всячески изощрялся. Но когда Е Чжицю пыталась похвалить его, он недовольно закатывал глаза и фыркал — словно его мармеладом обмазывали.
Ей было радостно, хотелось болтать всякие невинные глупости, острить или напевать. Она и попробовала было запеть, но голос оказался сиплым, низким, и нос еще был заложен.
Пришлось отказаться от пения. Да, человек не может быть свободен от условностей даже дома. Если он расслабится, это грозит перейти в привычку, и он потом сорвется на работе или еще где-нибудь на людях, и тогда ему придется худо. В отношении Е Чжицю это особенно верно — ее и так считают странной, несовременной.
Она посидела в задумчивости и вдруг громко заговорила по-французски, с трудом подбирая слова:
— Что сегодня на обед?
— Борщ и копченая колбаса с хлебом! — отозвался Мо Чжэн, тоже по-французски.
Молодец парнишка, не забыл язык! А все оттого, что он с детства воспитывался в культурной семье. Впрочем, что от этой семьи осталось? Мо давно уже сирота, как и Е Чжицю. И на что ему было это образование, воспитание? В те годы подобные вещи рассматривались как бесполезная роскошь, признак буржуазности.
Да, люди — просто глупцы. Зачем они создали цивилизацию? Если бы они оставались в первобытном состоянии и ползали по земле на четвереньках, им было бы гораздо проще.
Родители Мо Чжэна преподавали французский в университете. В пятидесятых годах Е Чжицю училась у них. Мо Чжэну тогда было всего три с небольшим года. В голубом фланелевом костюмчике, с живыми черными сверкающими глазищами, он был очаровательнее Оливера из английского фильма, который шел тогда в Китае под названием «Сирота из города туманов». Каждый раз перед едой он дочиста мыл руки и показывал их матери, спрашивая по-французски: «Можно мне сесть за стол?» Е Чжицю видела это, когда бывала у них в гостях, и шутливо называла мальчика Оливером. Она никак не предполагала, что он действительно повторит судьбу Оливера Твиста. Теперь Чжицю чувствовала себя в какой-то степени виновной перед Мо Чжэном: ее безобидная шутка обернулась зловещим пророчеством, которое сбылось на удивление точно.
Во время «культурной революции» и мать и отец Мо Чжэна погибли, а сам он оказался бездомной бродячей собачонкой, точнее, стал мелким воришкой, потому что не мог иначе прокормиться. Когда Е Чжицю в первый раз вытащила мальчика из милиции, он даже укусил ее, а позднее сбежал, прихватив кое-что из ее вещей. Ведь каждая бродячая собачонка знает по опыту: если ей протягивают руку, лучше всего укусить на всякий случай, ибо вряд ли ее собираются погладить — скорее наоборот, ударить, а может, и убить.
Но Е Чжицю и во второй раз спасла беднягу от милиции. Она не могла объяснить себе, почему так поступает. Может быть, потому что сама росла сиротой и сполна испытала людское безразличие и все прелести подзаборной жизни. Перенесенные невзгоды связывали ее с Мо Чжэном теснее, чем родственные узы. К тому же Е Чжицю никогда не знала материнства, так необходимого любой женщине.
Быть некрасивой — для женщины большое несчастье.
Нельзя сказать, чтобы какая-то определенная черта в лице Е Чжицю была уродливой, но, собранные вместе, они выделяли ее из тысячи женщин. Особенно неудачны были волосы: грубые, густые, непослушные, ни один парикмахер не мог придать им хоть сколько-нибудь приличную форму. Поэтому Е Чжицю стриглась коротко, но волосы все равно торчали в разные стороны, как иглы дикобраза или антенны, а издали казалось, будто на голове у женщины боевой убор из перьев. Плечи были очень прямые, точно вырубленные топором. И вообще ее фигура напоминала колоду — никаких соблазнительных форм, столь красящих женщину. Ни одного мужчину, если только он в здравом уме, не могла привлечь такая женщина.
Мо Чжэн внес еду. Он вошел ловко, как официант в ресторане, держа в правой руке миску с борщом, а в левой — сразу две тарелки с колбасой и хлебом. На каждой тарелке еще стояло по розеточке с вареньем. И хлеб, и колбаса были разложены очень красиво, а уж нарезаны так тонко и ровно, будто их линейкой отмеряли.
Парень очень увлекался кухней. Каждый раз, когда он готовил, на губах у него появлялась загадочная улыбка, словно у артиста-фокусника, ножи и ложки так и мелькали в руках. Но эта его ловкость одновременно и радовала, и печалила Е Чжицю. Она сознавала, что Мо Чжэн наделен гораздо большей жизненной силой, чем поколение его приемной матери. Е Чжицю так и не научилась как следует готовить и, если бы не Мо Чжэн, постоянно ходила бы в столовую. А в столовых — странное дело — всё на один вкус, не разберешь, где говядина, где курятина. Чжицю любила вкусно поесть, но вечно не могла выкроить время на готовку, а если б и сумела, то все равно без толку. Вообще, жизнь пошла у нее наперекосяк... Нет в ней настоящей жизненной силы! Вот Мо Чжэн, если бы захотел, мог бы и французским свободно владеть, и на пианино играть... Почему же он с таким счастливым видом таскает тарелки? Нет, в тарелках, конечно, нет ничего дурного, она и не против его стряпни, но почему это доставляет ему такое удовольствие?
Борщ был очень горячий, и Мо Чжэн, поставив миску на стол, принялся дуть на пальцы.
У парня явно руки артиста — большие, широкие ладони с длинными крепкими пальцами. В детстве он все же несколько лет учился играть на пианино. Совсем еще маленький, ногами до педалей едва доставал, но уже забывал над клавишами и про игрушки, и про еду. А теперь, когда Е Чжицю под настроение пыталась огрубевшими, непослушными пальцами извлечь из своего покрытого пылью пианино какую-нибудь мелодию, юноша тут же забивался в уголок, словно звуки инструмента внушали ему страх.
Ну что ж... Мо Чжэн давно уже не тот малыш в голубом фланелевом костюмчике. Теперь это высоченный парень, ходит в старой армейской шинели, купленной по случаю. А куртка у него вечно мятая, прежние пуговицы давно потеряны, вместо них пришиты новые — все разные и по размеру, и по цвету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Роман
перевод с кит.
Из кухни доносился соблазнительный запах борща и стук ножа о доску. Настроение у Е Чжицю было приподнятым — наверное, потому что она наконец выздоровела, а погода за окном стояла ясная и солнечная, какая не часто бывает зимой.
Все эти дни, пока у Е Чжицю держался жар, она чувствовала себя слабой, во рту горечь, и есть совсем не хотелось, но сейчас запах, шедший из кухни, раздразнил аппетит. Как многие добросердечные люди, она остро реагировала на любые пустяки, будь то хорошая погода, интересный фильм, долгожданное письмо; ее трогала такая мелочь, когда парень уступал место старушке в автобусе. А сегодня и погода ясная, и самочувствие хорошее, и Мо Чжэн внимателен к ней...
Хорошо, что у нее есть Мо Чжэн. Кто, кроме него, позаботился бы о ней? Он и лекарства покупал, и отвары делал, и в стряпне всячески изощрялся. Но когда Е Чжицю пыталась похвалить его, он недовольно закатывал глаза и фыркал — словно его мармеладом обмазывали.
Ей было радостно, хотелось болтать всякие невинные глупости, острить или напевать. Она и попробовала было запеть, но голос оказался сиплым, низким, и нос еще был заложен.
Пришлось отказаться от пения. Да, человек не может быть свободен от условностей даже дома. Если он расслабится, это грозит перейти в привычку, и он потом сорвется на работе или еще где-нибудь на людях, и тогда ему придется худо. В отношении Е Чжицю это особенно верно — ее и так считают странной, несовременной.
Она посидела в задумчивости и вдруг громко заговорила по-французски, с трудом подбирая слова:
— Что сегодня на обед?
— Борщ и копченая колбаса с хлебом! — отозвался Мо Чжэн, тоже по-французски.
Молодец парнишка, не забыл язык! А все оттого, что он с детства воспитывался в культурной семье. Впрочем, что от этой семьи осталось? Мо давно уже сирота, как и Е Чжицю. И на что ему было это образование, воспитание? В те годы подобные вещи рассматривались как бесполезная роскошь, признак буржуазности.
Да, люди — просто глупцы. Зачем они создали цивилизацию? Если бы они оставались в первобытном состоянии и ползали по земле на четвереньках, им было бы гораздо проще.
Родители Мо Чжэна преподавали французский в университете. В пятидесятых годах Е Чжицю училась у них. Мо Чжэну тогда было всего три с небольшим года. В голубом фланелевом костюмчике, с живыми черными сверкающими глазищами, он был очаровательнее Оливера из английского фильма, который шел тогда в Китае под названием «Сирота из города туманов». Каждый раз перед едой он дочиста мыл руки и показывал их матери, спрашивая по-французски: «Можно мне сесть за стол?» Е Чжицю видела это, когда бывала у них в гостях, и шутливо называла мальчика Оливером. Она никак не предполагала, что он действительно повторит судьбу Оливера Твиста. Теперь Чжицю чувствовала себя в какой-то степени виновной перед Мо Чжэном: ее безобидная шутка обернулась зловещим пророчеством, которое сбылось на удивление точно.
Во время «культурной революции» и мать и отец Мо Чжэна погибли, а сам он оказался бездомной бродячей собачонкой, точнее, стал мелким воришкой, потому что не мог иначе прокормиться. Когда Е Чжицю в первый раз вытащила мальчика из милиции, он даже укусил ее, а позднее сбежал, прихватив кое-что из ее вещей. Ведь каждая бродячая собачонка знает по опыту: если ей протягивают руку, лучше всего укусить на всякий случай, ибо вряд ли ее собираются погладить — скорее наоборот, ударить, а может, и убить.
Но Е Чжицю и во второй раз спасла беднягу от милиции. Она не могла объяснить себе, почему так поступает. Может быть, потому что сама росла сиротой и сполна испытала людское безразличие и все прелести подзаборной жизни. Перенесенные невзгоды связывали ее с Мо Чжэном теснее, чем родственные узы. К тому же Е Чжицю никогда не знала материнства, так необходимого любой женщине.
Быть некрасивой — для женщины большое несчастье.
Нельзя сказать, чтобы какая-то определенная черта в лице Е Чжицю была уродливой, но, собранные вместе, они выделяли ее из тысячи женщин. Особенно неудачны были волосы: грубые, густые, непослушные, ни один парикмахер не мог придать им хоть сколько-нибудь приличную форму. Поэтому Е Чжицю стриглась коротко, но волосы все равно торчали в разные стороны, как иглы дикобраза или антенны, а издали казалось, будто на голове у женщины боевой убор из перьев. Плечи были очень прямые, точно вырубленные топором. И вообще ее фигура напоминала колоду — никаких соблазнительных форм, столь красящих женщину. Ни одного мужчину, если только он в здравом уме, не могла привлечь такая женщина.
Мо Чжэн внес еду. Он вошел ловко, как официант в ресторане, держа в правой руке миску с борщом, а в левой — сразу две тарелки с колбасой и хлебом. На каждой тарелке еще стояло по розеточке с вареньем. И хлеб, и колбаса были разложены очень красиво, а уж нарезаны так тонко и ровно, будто их линейкой отмеряли.
Парень очень увлекался кухней. Каждый раз, когда он готовил, на губах у него появлялась загадочная улыбка, словно у артиста-фокусника, ножи и ложки так и мелькали в руках. Но эта его ловкость одновременно и радовала, и печалила Е Чжицю. Она сознавала, что Мо Чжэн наделен гораздо большей жизненной силой, чем поколение его приемной матери. Е Чжицю так и не научилась как следует готовить и, если бы не Мо Чжэн, постоянно ходила бы в столовую. А в столовых — странное дело — всё на один вкус, не разберешь, где говядина, где курятина. Чжицю любила вкусно поесть, но вечно не могла выкроить время на готовку, а если б и сумела, то все равно без толку. Вообще, жизнь пошла у нее наперекосяк... Нет в ней настоящей жизненной силы! Вот Мо Чжэн, если бы захотел, мог бы и французским свободно владеть, и на пианино играть... Почему же он с таким счастливым видом таскает тарелки? Нет, в тарелках, конечно, нет ничего дурного, она и не против его стряпни, но почему это доставляет ему такое удовольствие?
Борщ был очень горячий, и Мо Чжэн, поставив миску на стол, принялся дуть на пальцы.
У парня явно руки артиста — большие, широкие ладони с длинными крепкими пальцами. В детстве он все же несколько лет учился играть на пианино. Совсем еще маленький, ногами до педалей едва доставал, но уже забывал над клавишами и про игрушки, и про еду. А теперь, когда Е Чжицю под настроение пыталась огрубевшими, непослушными пальцами извлечь из своего покрытого пылью пианино какую-нибудь мелодию, юноша тут же забивался в уголок, словно звуки инструмента внушали ему страх.
Ну что ж... Мо Чжэн давно уже не тот малыш в голубом фланелевом костюмчике. Теперь это высоченный парень, ходит в старой армейской шинели, купленной по случаю. А куртка у него вечно мятая, прежние пуговицы давно потеряны, вместо них пришиты новые — все разные и по размеру, и по цвету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99