богов надо кормить. Я стал чувствовать себя чем-то вроде повара
или мальчишки-прислужника.
Иногда приходилось выступать и в роли мясника. Для одного из ритуалов
мне привели жертвенного быка, такого жирного, что он не мог стоять. Он был
похож на огромную бочку жира. Он посмотрел на меня огромными печальными
карими глазами, словно знал, что к нему приближается сама смерть. Он был
слишком кроток, чтобы сопротивляться. Ему задрали голову и вложили мне в
руки нож. "Боги создали тебя для этой минуты, - сказал я ему. - Теперь я
возвращаю тебя им". Я перерезал ему глотку единым взмахом. Бык, тяжело
ахнув, хрипя, повалился на передние ноги, но умирал он долго. По-моему, я
слышал, как он плачет. Его теплая кровь текла по моей обнаженной коже,
пока я не вымазался ею с головы до ног. Вот что такое быть царем в Уруке.
Вся моя жизнь была обставлена всякими запретами и ограничениями. В один
день месяца мне нельзя было есть бычатину. В другой - свинину. Бывали дни,
когда мне запрещалось вообще есть мясо или, например, чеснок. Чтобы не
поставить под удар благополучие города и всеобщее благосостояние в
определенные дни, мне были запрещены сношения с женщинами. В тот день,
когда на полях ставились межевые камни, я не смел подойти к реке. И так до
бесконечности. Многое из всего этого казалось мне абсурдным, но я делал
все, что требовалось. Но от много я отказался за годы своего правления и
что-то пока не видел, чтобы Уруку стало от этого хуже.
Обязанности и бремя власти стали меньше угнетать меня, когда я стал к
ним привыкать. Время от времени я, конечно, тосковал по свободной и бодрой
жизни, которую я вел воином в Кише. Но эти чувства быстро улетели, как
птицы зимой. Я делал то, что от меня требовали, и делал с любовью и
охотой. Царь, который тяготится собственным долгом, не царь, а самозванец.
И был один ритуал, который я исполнил бы не только с любовью и охотой,
но со всей страстью. Я начал свое правление в разгар лета - с этим
придется подождать до нового года. Я говорю о Священном Браке, когда
Инанна, наконец, будет в моих объятиях.
В конце концов жара стала спадать, и мягкий ветер, обманщик, задул с
юга. Этот ветер несет запах моря, теплого моря. Я долго стоял на террасе
дворца, глубоко дыша, наполняя им свою грудь. Вот провозвестник, думал я,
меняется время года. Возвращаются дожди, приходит время пахать и сеять, но
прежде чем оплодотворятся поля, оплодотворяют богиню. Я дрожал от
нетерпения.
В то утро священник, ведающий такими вопросами, сказал мне, чтобы я не
брал дворцовых наложниц, ибо близится время праздника. Пришли дни
очищения, когда семя царя должно быть посвящено только Инанне. Я засмеялся
и сказал, что с радостью принесу эту жертву, хотя через день-два я уже
отнесся к этому по-другому. Я всегда чувствовал приливы желания, как
приливы моря, как нечто ритмическое, постоянное и непрекращающееся. Ничто
не в силах остановить приливы моря. Я пытался унять приливы страсти, но
они накатывали на меня, как волны на берег моря. Я не мог обходиться без
женщин даже полдня, с тех пор как достиг зрелости. Теперь эта неутолимая
страсть сжигала мне кровь. Это время было необыкновенно тяжело для меня. Я
его выдержал только потому, что знал, что наградой будет Инанна. Она
придет ко мне, как прохладные зимние дожди после адской засухи лета.
Все обычные дела в городе приостановились. Начались приготовления к
празднику: починка и уборка домов, жертвы, окуривания, шествия. Колдуны
трудились на каждом углу города, изгоняя демонов за ворота. Жрецы выходили
в сухие поля и кропили их священной водой из золотых кувшинов. Те, кто
принадлежал к нечистой касте, ушли в свои временные поселения за городские
стены и тот, кто не был жителем Урука, покинули город.
Я оставался во дворце, совершая омовения, постясь, не касаясь женщин.
Все дни напролет я был окутан священным дымом царских курильниц. Я почти
не спал, проводя ночи в молитвах и славословий богине. В моею опочивальню
боги приходили и уходили - туманные силуэты, которые, постояв рядом со
мной, исчезали. Как-то ночью я почувствовал присутствие Энлиля. На другую
ночь я проснулся и увидел возле себя закутанную в плащ фигуру Энки. Глаза
его горели, как красные угли. Присутствие богов наполняло меня леденящим
ужасом. Никто, даже царь, не может чувствовать себя легко и спокойно, видя
их. Если бы со мной рядом был друг, которого я любил бы, мне не было бы
так тяжело и страшно. Но в эту пору я был одинок. Боги расхаживали по
комнате, будто меня в ней не было, и каждый раз я чувствовал, словно
леденящий ветер задувал ко мне из дальнего мира. В это время года, когда
сухая смерть, что зовется летом, еще держит землю за глотку, дальний мир
очень близок к нам. Его пасть находится сразу за воротами Урука.
Гунгунум, верховный жрец Ана, пришел ко мне однажды утром. Мои слуги
облачили меня в полное царское облачение со всеми регалиями, и я пошел с
ним в дворцовый храм. Там я пал на колени перед небесным Отцом. Гунгунум
сорвал с меня все знаки царского достоинства, надавал мне пощечин, выдрал
меня за уши и всячески унижал меня перед богом. Он заставил меня
поклясться, что я не сделал ничего дурного перед лицом богов. Когда все
это закончилось, он помог мне подняться, одел меня и вернул мне царские
регалии.
Потом он вручил мне чашу, в которой лежали тонкие опилки из сердцевины
пальмы и юный побег финикового дерева. Эти деревья мы считаем священными,
ибо у них столько же полезных свойств, сколько дней в году. Они дают нам
питье и пишу, волокно для веревок и сетей, древесину для строительства и
утвари и много что еще! Это божественные деревья. И я принял чашу из рук
жреца, и вкусил опилок пальмовой сердцевины. Думузи тут же вошел в меня.
Разумеется я говорю о боге Думузи, а не об этом глупом, недалеком царе,
кто взял себе это имя. Сердцевина пальмы - это та сила дерева, что рождает
новый плод. Эта сила и есть бог плодородия Думузи, и когда я съел ее, сила
плодородия вошла в меня. Теперь все плодородие воплотилось во мне. Я был
древесным соком, устремляющимся вверх по стволу, я был цветком, я был
семенем. Я был силой, что оплодотворяет финики и ячмень, пшеницу и фиги. Я
- дождь. От меня потекут реки. От меня потечет молоко и мед, вино и пиво.
Божество билось во мне, готовое разорваться от силы новой жизни нового
года. Когда я посмотрел вниз на свое обнаженное тело, то увидел, что
скипетр моего мужества напряженно отстоит от моего тела, словно протянутая
третья рука, и что в нем пульсирует жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
или мальчишки-прислужника.
Иногда приходилось выступать и в роли мясника. Для одного из ритуалов
мне привели жертвенного быка, такого жирного, что он не мог стоять. Он был
похож на огромную бочку жира. Он посмотрел на меня огромными печальными
карими глазами, словно знал, что к нему приближается сама смерть. Он был
слишком кроток, чтобы сопротивляться. Ему задрали голову и вложили мне в
руки нож. "Боги создали тебя для этой минуты, - сказал я ему. - Теперь я
возвращаю тебя им". Я перерезал ему глотку единым взмахом. Бык, тяжело
ахнув, хрипя, повалился на передние ноги, но умирал он долго. По-моему, я
слышал, как он плачет. Его теплая кровь текла по моей обнаженной коже,
пока я не вымазался ею с головы до ног. Вот что такое быть царем в Уруке.
Вся моя жизнь была обставлена всякими запретами и ограничениями. В один
день месяца мне нельзя было есть бычатину. В другой - свинину. Бывали дни,
когда мне запрещалось вообще есть мясо или, например, чеснок. Чтобы не
поставить под удар благополучие города и всеобщее благосостояние в
определенные дни, мне были запрещены сношения с женщинами. В тот день,
когда на полях ставились межевые камни, я не смел подойти к реке. И так до
бесконечности. Многое из всего этого казалось мне абсурдным, но я делал
все, что требовалось. Но от много я отказался за годы своего правления и
что-то пока не видел, чтобы Уруку стало от этого хуже.
Обязанности и бремя власти стали меньше угнетать меня, когда я стал к
ним привыкать. Время от времени я, конечно, тосковал по свободной и бодрой
жизни, которую я вел воином в Кише. Но эти чувства быстро улетели, как
птицы зимой. Я делал то, что от меня требовали, и делал с любовью и
охотой. Царь, который тяготится собственным долгом, не царь, а самозванец.
И был один ритуал, который я исполнил бы не только с любовью и охотой,
но со всей страстью. Я начал свое правление в разгар лета - с этим
придется подождать до нового года. Я говорю о Священном Браке, когда
Инанна, наконец, будет в моих объятиях.
В конце концов жара стала спадать, и мягкий ветер, обманщик, задул с
юга. Этот ветер несет запах моря, теплого моря. Я долго стоял на террасе
дворца, глубоко дыша, наполняя им свою грудь. Вот провозвестник, думал я,
меняется время года. Возвращаются дожди, приходит время пахать и сеять, но
прежде чем оплодотворятся поля, оплодотворяют богиню. Я дрожал от
нетерпения.
В то утро священник, ведающий такими вопросами, сказал мне, чтобы я не
брал дворцовых наложниц, ибо близится время праздника. Пришли дни
очищения, когда семя царя должно быть посвящено только Инанне. Я засмеялся
и сказал, что с радостью принесу эту жертву, хотя через день-два я уже
отнесся к этому по-другому. Я всегда чувствовал приливы желания, как
приливы моря, как нечто ритмическое, постоянное и непрекращающееся. Ничто
не в силах остановить приливы моря. Я пытался унять приливы страсти, но
они накатывали на меня, как волны на берег моря. Я не мог обходиться без
женщин даже полдня, с тех пор как достиг зрелости. Теперь эта неутолимая
страсть сжигала мне кровь. Это время было необыкновенно тяжело для меня. Я
его выдержал только потому, что знал, что наградой будет Инанна. Она
придет ко мне, как прохладные зимние дожди после адской засухи лета.
Все обычные дела в городе приостановились. Начались приготовления к
празднику: починка и уборка домов, жертвы, окуривания, шествия. Колдуны
трудились на каждом углу города, изгоняя демонов за ворота. Жрецы выходили
в сухие поля и кропили их священной водой из золотых кувшинов. Те, кто
принадлежал к нечистой касте, ушли в свои временные поселения за городские
стены и тот, кто не был жителем Урука, покинули город.
Я оставался во дворце, совершая омовения, постясь, не касаясь женщин.
Все дни напролет я был окутан священным дымом царских курильниц. Я почти
не спал, проводя ночи в молитвах и славословий богине. В моею опочивальню
боги приходили и уходили - туманные силуэты, которые, постояв рядом со
мной, исчезали. Как-то ночью я почувствовал присутствие Энлиля. На другую
ночь я проснулся и увидел возле себя закутанную в плащ фигуру Энки. Глаза
его горели, как красные угли. Присутствие богов наполняло меня леденящим
ужасом. Никто, даже царь, не может чувствовать себя легко и спокойно, видя
их. Если бы со мной рядом был друг, которого я любил бы, мне не было бы
так тяжело и страшно. Но в эту пору я был одинок. Боги расхаживали по
комнате, будто меня в ней не было, и каждый раз я чувствовал, словно
леденящий ветер задувал ко мне из дальнего мира. В это время года, когда
сухая смерть, что зовется летом, еще держит землю за глотку, дальний мир
очень близок к нам. Его пасть находится сразу за воротами Урука.
Гунгунум, верховный жрец Ана, пришел ко мне однажды утром. Мои слуги
облачили меня в полное царское облачение со всеми регалиями, и я пошел с
ним в дворцовый храм. Там я пал на колени перед небесным Отцом. Гунгунум
сорвал с меня все знаки царского достоинства, надавал мне пощечин, выдрал
меня за уши и всячески унижал меня перед богом. Он заставил меня
поклясться, что я не сделал ничего дурного перед лицом богов. Когда все
это закончилось, он помог мне подняться, одел меня и вернул мне царские
регалии.
Потом он вручил мне чашу, в которой лежали тонкие опилки из сердцевины
пальмы и юный побег финикового дерева. Эти деревья мы считаем священными,
ибо у них столько же полезных свойств, сколько дней в году. Они дают нам
питье и пишу, волокно для веревок и сетей, древесину для строительства и
утвари и много что еще! Это божественные деревья. И я принял чашу из рук
жреца, и вкусил опилок пальмовой сердцевины. Думузи тут же вошел в меня.
Разумеется я говорю о боге Думузи, а не об этом глупом, недалеком царе,
кто взял себе это имя. Сердцевина пальмы - это та сила дерева, что рождает
новый плод. Эта сила и есть бог плодородия Думузи, и когда я съел ее, сила
плодородия вошла в меня. Теперь все плодородие воплотилось во мне. Я был
древесным соком, устремляющимся вверх по стволу, я был цветком, я был
семенем. Я был силой, что оплодотворяет финики и ячмень, пшеницу и фиги. Я
- дождь. От меня потекут реки. От меня потечет молоко и мед, вино и пиво.
Божество билось во мне, готовое разорваться от силы новой жизни нового
года. Когда я посмотрел вниз на свое обнаженное тело, то увидел, что
скипетр моего мужества напряженно отстоит от моего тела, словно протянутая
третья рука, и что в нем пульсирует жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91