Они сразу увидели, что общение мое с
Энкиду было совсем другого рода, чем то, что связывало меня с ним. В мире
не было никого, равного ему. И не было дружбы, равной нашей.
Я абсолютно доверяя ему. Всю свою душу я раскрывал ему. Я даже позволил
ему увидеть, как я уединялся и бил в барабан, сделанный из дерева хулуппу,
который таким чудесным образом приводил меня к общению с богами. Он сидел
возле меня на корточках, когда я исчезал в ореоле голубого света. А когда
я приходил в себя, то моя голова покоилась на его коленях. Он смотрел на
меня, словно видел, как от меня исходит некая божественная сила. Он
касался моего лба и делал священные знаки кончиками пальцев.
Однажды он сказал:
- Ты можешь показать мне, как попасть туда, где ты был?
Я ответил:
- Конечно, Энкиду.
Но он никогда не смог туда попасть, как ни пытался. Мне кажется,
потому, что он никогда не был благословлен божеством. Он никогда не
почувствовал, как в душе его трепещут крылья, не видел искрящейся ауры,
которая является первейшим знаком, что тобой овладели боги. Я часто
разрешал ему сидеть подле себя, пока я бил в барабан, а потом катался по
полу, находясь в божественном экстазе.
Там, где надо было работать - строить каналы, укреплять стены,
выполнять любую работу, что посылали мне боги - Энкиду был со мной рядом.
На священных церемониях он стоял подле меня, подавая мне священные чаши
или поднимая на алтарь жертвенных животных - быков и овец - так легко,
словно это были птицы. Когда наступали времена охоты, мы охотились вместе,
и здесь он превосходил меня, поскольку знал животных так, как может их
знать только брат по крови. Он стоял, закинув голову назад, ловя ноздрями
воздух, а потом указывал в ту или иную сторону и говорил:
- Там лев. - Или: - Там слон.
И он никогда не ошибался. Мы снова и снова выходили на охоту в болота
или степи, и не было случая, чтобы мы не взяли зверя. Мы вмести убили трех
огромных слонов-самцов в большой излучине реки, и потом принесли их бивни
и шкуры в город и повесили их для обозрения на фасаде дворца. В другой раз
он смастерил яму, покрытую сверху ветвями, и мы поймали в нее огромного
слона, которого потом привели в Урук, где он простоял, ревя и фыркая, в
особом загоне всю зиму, пока мы не пожертвовали его Энлилю. Мы охотились
на львов - черногривых и безгривых. Мы охотились на них с наших повозок.
Энкиду бросал дротик в точности как я - одинаково метко правой и левой
рукой. Говорю вам, мы были единой душой в двух телах.
Конечно, во многом мы были разные. Он вел себя куда шумнее и
хвастливее, особенно когда ему случалось перепить вина, шутки его не
отличались вкусом. Мне приходилось видеть, как он смеется над такими
остротами, от которых и ребенок бы с неудовольствием поморщился. Что
поделать, он был человеком, выросшим среди диких зверей. У него было свое
достоинство, врожденное благородство, но это было не то благородство,
которое присуще человеку, выросшему во дворце, и чьим отцом к тому же был
царь. Мне было хорошо, оттого что Энкиду шумел и хвастался подле меня,
потому что я был слишком серьезен, и мне от этого было плохо. Он делал мои
дни светлее, но не так, как придворный шут, чьи остроты тщательно
продуманы, а легко и естественно, как бодрящий прохладный ветерок в
палящий день.
Он резал правду с подкупающей искренностью. Когда я взял его в храм
Энмеркара, думая, что он будет поражен его красотой и величием, он тут же
сказал:
- Ой, какой маленький и уродливый!
Этого я не ожидал. Позже я стал воспринимать великий храм моего деда
глазами Энкиду, и воистину, он показался мне маленьким и уродливым, да еще
он очень нуждался в ремонте. Но вместо того чтобы его чинить, я снес его
совсем и построил новый, роскошный, в пять раз больше, на Белом Помосте.
Это тот самый храм, что и теперь стоит там, и по-моему, завоюет славу в
грядущих тысячелетиях.
Не обошлось без неприятностей. Когда я сносил храм Энмеркара, я
рассказал Инанне, что собираюсь сделать, и она посмотрела на меня так,
словно я плюнул на алтарь, и ответила:
- Но ведь это величайший из храмов!
- Тот храм, что был на его месте ранее, тот, что построил Мескингашер,
был тоже величайшим храмом в свое время. А теперь его никто не помнит. В
самой природе царей заложено стремление заменять великое величайшим,
прекрасные храмы прекраснейшими. Энмеркар хорошо строил, но я буду строить
лучше.
Она испепеляла меня гневным взглядом:
- А где будет жить богиня, пока ты строишь новый храм?
- Богиня живет во всем Уруке сразу. Она будет жить в каждом доме, на
каждой улице, в воздухе над нами - так же, как сейчас.
Инанна была в ярости. Она собрала совет старейшин, совет народа, чтобы
объявить свое несогласие. Но никто не мог удержать меня от стремления
построить новый храм. Царь должен прославлять богиню, посвящая ей все
новые и новые храмы. Поэтому мы стерли с лица земли храм Энмеркара, до
самого основания, хотя оставили нетронутыми те подземные лабиринты, в
которых прячутся демоны: мне не хотелось с ними связываться. Я привез
известняковые плиты из карьеров, чтобы они стали новым основанием храма, и
заложил фундамент, какого еще свет не видывал: таковы были его размеры.
Горожане Урука в удивлении ахали, когда приходили посмотреть, как
продвигается дело, какова ширина и длина будущего строения.
Строя новый храм, я применил все секреты строительного искусства,
которыми только владел. Я поднял выше Белый Помост, пока он не достиг
полпути до небес, и поставил свой храм высоко, так, как стоят храмы в
Кише. Я сделал стены гораздо толще, чем их делали раньше, и стены эти
сплошь состояли из ниш и выступов, крепких, словно бедра богов. Чтобы
украсить стены, я придумал нечто столь прекрасное и удивительное, что за
одно это меня должны помнить, даже если все мои прочие достижения и
завоевания будут забыты. В глиняную штукатурку, пока она еще не просохла
на стенах, вгоняли длинные "гвозди" - конусы из хорошо обожженной глины.
Их шляпки раскрашивали белым, красным, желтым и черным цветом. Они
образовывали удивительные цветные орнаменты. Когда глаз скользит по стенам
моего храма, он радуется многоцветию и сложности узора. Это все равно что
смотреть на тканый ковер. Но ковер этот сделан не из цветной шерсти, а из
раскрашенных "шляпок" гвоздей.
Энкиду полагал, что маленькое святилище Лугальбанды, которое Думузи
построил много лет назад возле солдатских казарм в районе Льва, было
недостойно моего отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Энкиду было совсем другого рода, чем то, что связывало меня с ним. В мире
не было никого, равного ему. И не было дружбы, равной нашей.
Я абсолютно доверяя ему. Всю свою душу я раскрывал ему. Я даже позволил
ему увидеть, как я уединялся и бил в барабан, сделанный из дерева хулуппу,
который таким чудесным образом приводил меня к общению с богами. Он сидел
возле меня на корточках, когда я исчезал в ореоле голубого света. А когда
я приходил в себя, то моя голова покоилась на его коленях. Он смотрел на
меня, словно видел, как от меня исходит некая божественная сила. Он
касался моего лба и делал священные знаки кончиками пальцев.
Однажды он сказал:
- Ты можешь показать мне, как попасть туда, где ты был?
Я ответил:
- Конечно, Энкиду.
Но он никогда не смог туда попасть, как ни пытался. Мне кажется,
потому, что он никогда не был благословлен божеством. Он никогда не
почувствовал, как в душе его трепещут крылья, не видел искрящейся ауры,
которая является первейшим знаком, что тобой овладели боги. Я часто
разрешал ему сидеть подле себя, пока я бил в барабан, а потом катался по
полу, находясь в божественном экстазе.
Там, где надо было работать - строить каналы, укреплять стены,
выполнять любую работу, что посылали мне боги - Энкиду был со мной рядом.
На священных церемониях он стоял подле меня, подавая мне священные чаши
или поднимая на алтарь жертвенных животных - быков и овец - так легко,
словно это были птицы. Когда наступали времена охоты, мы охотились вместе,
и здесь он превосходил меня, поскольку знал животных так, как может их
знать только брат по крови. Он стоял, закинув голову назад, ловя ноздрями
воздух, а потом указывал в ту или иную сторону и говорил:
- Там лев. - Или: - Там слон.
И он никогда не ошибался. Мы снова и снова выходили на охоту в болота
или степи, и не было случая, чтобы мы не взяли зверя. Мы вмести убили трех
огромных слонов-самцов в большой излучине реки, и потом принесли их бивни
и шкуры в город и повесили их для обозрения на фасаде дворца. В другой раз
он смастерил яму, покрытую сверху ветвями, и мы поймали в нее огромного
слона, которого потом привели в Урук, где он простоял, ревя и фыркая, в
особом загоне всю зиму, пока мы не пожертвовали его Энлилю. Мы охотились
на львов - черногривых и безгривых. Мы охотились на них с наших повозок.
Энкиду бросал дротик в точности как я - одинаково метко правой и левой
рукой. Говорю вам, мы были единой душой в двух телах.
Конечно, во многом мы были разные. Он вел себя куда шумнее и
хвастливее, особенно когда ему случалось перепить вина, шутки его не
отличались вкусом. Мне приходилось видеть, как он смеется над такими
остротами, от которых и ребенок бы с неудовольствием поморщился. Что
поделать, он был человеком, выросшим среди диких зверей. У него было свое
достоинство, врожденное благородство, но это было не то благородство,
которое присуще человеку, выросшему во дворце, и чьим отцом к тому же был
царь. Мне было хорошо, оттого что Энкиду шумел и хвастался подле меня,
потому что я был слишком серьезен, и мне от этого было плохо. Он делал мои
дни светлее, но не так, как придворный шут, чьи остроты тщательно
продуманы, а легко и естественно, как бодрящий прохладный ветерок в
палящий день.
Он резал правду с подкупающей искренностью. Когда я взял его в храм
Энмеркара, думая, что он будет поражен его красотой и величием, он тут же
сказал:
- Ой, какой маленький и уродливый!
Этого я не ожидал. Позже я стал воспринимать великий храм моего деда
глазами Энкиду, и воистину, он показался мне маленьким и уродливым, да еще
он очень нуждался в ремонте. Но вместо того чтобы его чинить, я снес его
совсем и построил новый, роскошный, в пять раз больше, на Белом Помосте.
Это тот самый храм, что и теперь стоит там, и по-моему, завоюет славу в
грядущих тысячелетиях.
Не обошлось без неприятностей. Когда я сносил храм Энмеркара, я
рассказал Инанне, что собираюсь сделать, и она посмотрела на меня так,
словно я плюнул на алтарь, и ответила:
- Но ведь это величайший из храмов!
- Тот храм, что был на его месте ранее, тот, что построил Мескингашер,
был тоже величайшим храмом в свое время. А теперь его никто не помнит. В
самой природе царей заложено стремление заменять великое величайшим,
прекрасные храмы прекраснейшими. Энмеркар хорошо строил, но я буду строить
лучше.
Она испепеляла меня гневным взглядом:
- А где будет жить богиня, пока ты строишь новый храм?
- Богиня живет во всем Уруке сразу. Она будет жить в каждом доме, на
каждой улице, в воздухе над нами - так же, как сейчас.
Инанна была в ярости. Она собрала совет старейшин, совет народа, чтобы
объявить свое несогласие. Но никто не мог удержать меня от стремления
построить новый храм. Царь должен прославлять богиню, посвящая ей все
новые и новые храмы. Поэтому мы стерли с лица земли храм Энмеркара, до
самого основания, хотя оставили нетронутыми те подземные лабиринты, в
которых прячутся демоны: мне не хотелось с ними связываться. Я привез
известняковые плиты из карьеров, чтобы они стали новым основанием храма, и
заложил фундамент, какого еще свет не видывал: таковы были его размеры.
Горожане Урука в удивлении ахали, когда приходили посмотреть, как
продвигается дело, какова ширина и длина будущего строения.
Строя новый храм, я применил все секреты строительного искусства,
которыми только владел. Я поднял выше Белый Помост, пока он не достиг
полпути до небес, и поставил свой храм высоко, так, как стоят храмы в
Кише. Я сделал стены гораздо толще, чем их делали раньше, и стены эти
сплошь состояли из ниш и выступов, крепких, словно бедра богов. Чтобы
украсить стены, я придумал нечто столь прекрасное и удивительное, что за
одно это меня должны помнить, даже если все мои прочие достижения и
завоевания будут забыты. В глиняную штукатурку, пока она еще не просохла
на стенах, вгоняли длинные "гвозди" - конусы из хорошо обожженной глины.
Их шляпки раскрашивали белым, красным, желтым и черным цветом. Они
образовывали удивительные цветные орнаменты. Когда глаз скользит по стенам
моего храма, он радуется многоцветию и сложности узора. Это все равно что
смотреть на тканый ковер. Но ковер этот сделан не из цветной шерсти, а из
раскрашенных "шляпок" гвоздей.
Энкиду полагал, что маленькое святилище Лугальбанды, которое Думузи
построил много лет назад возле солдатских казарм в районе Льва, было
недостойно моего отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91