Однако в нем, казалось, было что-то мягкотелое и неприятное, и я не
понимал, почему его выбрали царем. Глаза у него были небольшие и совсем
без блеска, губы толстые, а кожа была совсем как у женщины. Мне
представлялось, что каждое утро он велит натирать себя маслами. Я презирал
его с первой секунды его правления. Может быть, я ненавидел его просто
потому, что он стал царем вместо моего отца; но наверно не только за это.
Сейчас я не питаю к нему никакой ненависти. К неумному Думузи у меня
только жалость: он был всего лишь игрушкой богов гораздо больше, чем
кто-либо из нас.

3
Теперь моя жизнь резко изменилась. Дни игр были окончены, начались дни
моего обучения.
Поскольку я был царевичем рода Лугальбанды и Энмеркара, мне не пришлось
посещать простонародный дом табличек, где сыновей торговцев, храмовых
управителей и надсмотрщиков обучали письму. Вместо этого я каждый день
приходил в маленькую комнатку с низким потолком в древнем маленьком храме
недалеко от Белого Помоста, где жрец с бритым лицом и такой же головой вел
уроки для восьми или девяти высокорожденных мальчиков. Мои одноклассники
были сыновьями правителей, послов, генералов, высших жрецов, они были
очень высокого мнения о себе. Но я-то был сыном царя.
Это послужило причиной многих моих трудностей. Я привык к привилегиями,
к тому, что мне все уступали, и я требовал соблюдения моих, обычных прав.
Но в классе прав у меня не было. Я был высок и силен, но не был ни самым
большим, ни самым сильным, потому что кое-кто из мальчиков был на пять, а
то и на шесть лет старше. Первые уроки, которые мне пришлось усвоить, были
очень болезненны.
У меня было два главных мучителя. Одного звали Бир-Хуртурре, сын
Лудингирры, что был колесничим моего отца и ушел в погребальную яму спать
подле него. Другой был Забарди-Бунугга, сын Гунгунума, высшего жреца На.
По-моему, Бир-Хуртурре держал на меня зло из-за того, что его отцу
пришлось умереть, когда почил мой отец. Что не поделил со мной
Забарди-Бунугга, я так до конца и не понял, хотя, возможно, причиной была
зависть, которую его отец питал к Лугальбанде. Эти двое решили, что мои
права и привилегии, принадлежащие мне по рождению, должны прекратиться,
когда корона перешла к Думузи.
В классе я занял первое сиденье. Это было мое право. Бир-Хуртурре
сказал:
- Это сиденье мое, о сын Лугальбанды!
В его устах "сын Лугальбанды" прозвучало, как если бы он сказал "сын
навозной мухи" или "сын мусорщика".
- Это мое сиденье, - спокойно ответил ему я. Мне это казалось
самоочевидным и не нуждалось в объяснениях.
- А-а-а. Твое так твое, сын Лугальбанды, - ответил он усмехнувшись.
Когда я вернулся с полуденного перерыва, то обнаружил, что кто-то
сходил к реке, поймал желтую жабу и ножом пригвоздил ее к моему сиденью.
Она еще не сдохла. По одну сторону жабы кто-то нарисовал на сиденье рожу
злого духа Рабису, а по другую - буревестника Имдугуда с высунутым языком.
Я вырвал жабу из сиденья и повернулся к Бир-Хуртурре.
- Мне кажется, что ты забыл у меня на сиденье свой обед, - сказал я. -
Это пища для тебя, а не для меня.
Я схватил его за волосы и ткнул жабу ему в рот.
Бир-Хуртурре было десять лет. Хотя он и был не выше, чем я, но он был
широк в плечах и необыкновенно силен. Поймав меня за запястье, он оторвал
мою руку от своих волос и прижал ее мне к боку. Никто до сих пор так не
обращался со мной, даже в играх. Я почувствовал, как гнев и ярость
обрушились на меня, как зимние ливни на Землю.
- Он что, не хочет сидеть со своей сестрицей-лягушкой? - спросил
Забарди-Бунугга, взиравший на все это с веселым любопытством.
Я вырвался из тисков Бир-Хуртурре и швырнул жабу в лицо
Забарди-Бунугге.
- МОЯ сестра? - завопил я. - Твоя! Твоя двойняшка!
Воистину, Забарди-Бунугга был поразительно непригляден, с
носом-пуговицей и волосами, которые росли у него на голове какими-то
пучками.
Они оба набросились на меня. Один держал меня, заломив мне руки за
спину, другой издевался надо мной и лупил меня. Во дворце никто так не
поступал со мной даже в самой грубой игре: никто не посмел бы.
- Не смейте меня трогать! - кричал я. - Трусы! Свиньи! Вы знаете, кто
я?!
- Ты Бугал-лугал, сын Лугал-бугала, - сказал Бир-Хуртурре, и все они
засмеялись, словно он сказал нечто остроумное.
- Придет день, и я стану царем!
- Бугал-лугал! Лугал-бугал!
- Я вам кости переломаю! Я вас реке скормлю!
- Лугал-бугал-лугал! Бугал-лугал-лугал!
Я думал, душа вырвется из моей груди. Какой-то миг я не мог ни дышать,
ни видеть, ни думать. Я боролся и вырывался изо всех сил, потом пнул
мучителя ногой и услышал хныканье. Я вырвался и помчался вон из класса не
от страха перед ними, а от страха, что убью их.
Отец-наставник и его помощник как раз возвращались после полдневной
трапезы. В своей слепой ярости я налетел прямо на них, они схватили меня и
держали, пока я не успокоился. Я показал в сторону класса, где
Бир-Хуртурре и Забарди-Бунугга глазели на меня и корчили мне рожи с
высунутыми языками. Я потребовал, чтобы их немедленно предали смерти.
Отец-наставник спокойно ответил мне на это, что я самовольно, без
разрешения, покинул свое место в классе и обратился к нему без разрешения.
За этот проступок он отдал меня рабу-экзекутору выпороть меня за мое
непослушание. Не в первый раз те двое терзали меня, иногда к ним
присоединялись и другие, те, кто посильнее по крайней мере. Отец-наставник
и его помощники всегда принимали сторону мучителей и говорили мне, чтобы я
сдерживал свой язык, и укрощал свой нрав.
Тогда я записал имена своих врагов как одноклассников, так и
наставников, чтобы запороть их до смерти, когда стану царем. Когда я стал
старше и начал понимать какие-то вещи намного лучше, я выбросил эти
списки.
Чтение и письмо - вот то, чему я научился в первую очередь. Для
царевича это очень важно. Подумать только, что все приходится доверять
честности писцов и министров, когда пакеты летят туда и обратно на поле
битвы или когда приходится вести переписку с царем чужой земли! Если
господин не умеет читать и писать, его можно как угодно обвести вокруг
пальца, и великий человек может быть предан в руки своих врагов.
Хотелось бы мне с честью сказать о себе, что мое стремление овладеть
этими искусствами было вызвано столь хитрыми и дальновидными
рассуждениями! Увы, никаких таких величественных мыслей у меня не было.
Меня привлекла к изучению письма моя вера в то, что оно волшебное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91