Может быть, хотя часто на месте
ран остается безобразная толстая и сморщенная кожа. Один день перетекал в
другой, и я ждал, что на том месте, где Энкиду был безжалостно оторван от
меня, образуются шрамы. Я бродил по коридорам дворца и не слышал его
смеха, не видел его крупного грузного тела, вразвалку бредущего по
террасе, и думал, что скоро привыкну к его отсутствию. Но этого не
происходило. Каждый день какая-нибудь мелочь напоминала, что его не было
со мной и уже не будет.
Я не мог этого выносить. Я просто должен был куда-нибудь деться из
Урука. Куда бы я ни посмотрел в Уруке, везде на улицы его падала тень
Энкиду. В гуле толпы я слышал голос Энкиду. Не было места, где можно было
бы укрыться от воспоминаний. Это было каким-то безумием. Это было мукой,
сводившей с ума. Она пробиралась в каждый уголок моей души и делала
бессмысленным все то, что когда-то казалось мне важным. Сперва то, что
терзало меня и проедало мне кишки, казалось просто потерей Энкиду, но
потом я понял, что настоящая причина моей муки лежала гораздо глубже: не
столько смерть Энкиду меня терзала, сколько сознание самой смерти. Ибо я
знал, что со временем я смогу примириться даже с потерей Энкиду. Я не был
настолько глуп, чтобы думать, что эта рана никогда на зарастет. Но как мог
я примириться с потерей всего мира? Как мог бы я примириться с потерей
самого себя? Снова и снова я начинал думать об этом и отступал. Смерть
придет, Гильгамеш, даже за тобой. Вот что ждало впереди, насмешливая
черная маска смерти. И знание, что смерть неизбежна, лишала мою жизнь
всякой радости.
Как и в день похорон моего отца Лугальбанды много лет тому назад, я
почувствовал такой ужас перед смертью, что едва мог дышать. Я сидел на
своем высоком троне, думая, что Энкиду умер и теперь бродит, еле волоча
ноги, в том месте, где прах и пыль, одетый, словно птица, унылыми перьями,
ужиная холодной глиной. Довольно скоро и я отправлюсь в это темное и
мрачное место. Сегодня - царь в роскошном дворце, завтра - птица,
хлопающая крыльями, - что же, такова судьба. Я вспомнил, что мальчиком дал
обет победить смерть. Смерть, ты мне не противник! Так я хвастался. Я был
слишком горд, чтобы умереть. Смерть была оскорблением, которого я не мог
бы вынести, и я отвергал власть смерти надо мной. Но могло ли это быть?
Смерть поразила Энкиду. Вне всякого сомнения смерть придет и за
Гильгамешем в свой черед. Уверенность в этом лишала меня всякой силы. Я
больше не хотел быть царем. Я не хотел совершать жертвоприношения и
возлияния, чинить каналы и вести в бой войска. Зачем заниматься всем этим,
если жизнь наша - вроде жизни тех зеленых мушек, что пожужжат-пожужжат
несколько часов в сумерках, а потом погибают? Нам даются друзья, а потом
этих друзей отбирают у нас. Тогда лучше вообще не иметь друзей? Размышляя
таким образом, я пришел к мысли, что человеческие деяния вообще не имеют
смысла, что в них нет ни ценности, ни цели. Мухи, мухи, жужжащие мухи -
вот что мы такое, и ничего более, говорил я себе. Смерть - это великая
шутка богов, сыгранная над нами. Какой смысл быть царем? Царем мух? Я не
буду больше царем. Я убегу из этого города в пустыню.
Можно считать, что из города меня изгнал страх смерти. Я не мог более
здесь оставаться. Я был опустошен. Охваченный страхом смерти я в
одиночестве покинул Урук.
Я никому не сказал, куда ухожу. Я сам этого не знал. Я не предупредил,
что ухожу. Я не оставил вместо себя временного правителя. Я не оставил
указаний, что надо делать в мое отсутствие. Безумие правило мной. На
рассвете я ушел, взяв с собой такой же маленький узелок, который я нес,
убегая в Киш мальчиком.
Горе давило меня. Страх затаился во мне, словно ядовитая змея. Волосы
мои были всклокочены. Я не позволял их обрезать с первого дня болезни
Энкиду. Моей одеждой была львиная шкура и сандалии крестьянина. По-моему,
никто, если бы встретил меня, не узнал бы во мне Гильгамеша-царя - таким
одичавшим и перепуганным я выглядел. Я бы и сам себя не узнал, мне
кажется.
Печально побрел я в пустыню, идя наугад, без цели, не ища дорог, только
мечтая найти такое место, где я мог бы скрыться от гончих псов смерти.
Не могу сказать, куда я шел. Мне теперь думается, я пошел на восток к
Эламу, в ту зеленую глушь, где впервые был найден Энкиду, словно я
надеялся, что встречу там еще такого, как он. Потом я повернул к северу, к
земле, называемой Ури, а затем, наверное, я повернул к западу, где живут
люди племени Марту, а потом... не знаю. Я не замечал ничего вокруг. Я шел
ночью и днем, спал, где придется или вообще не спал. Я шел, не зная, куда
я иду, где я был. В одном я уверен: во время этих скитаний я все время
пребывал за границами нашей Земли. Много раз, мне кажется, я подходил к
границам мира, заглядывая через стены, окружающие мир, в те области,
которые находятся за пределами этого мира. Может быть я не только
заглядывал, может быть я заходил туда. Не знаю. Я был в безумии.
Я стал бояться таких вещей, каких никогда не боялся прежде. Однажды на
горном перевале до моих ноздрей донесся запах льва. Воздух был холоден и
колол ноздри. Запах льва был резкий и острый. Если бы я тогда был
Гильгамеш, а возле меня был бы Энкиду, мы бы взбежали по скалам и
поохотились на этих львов ради их шкур и сделали бы из них плащи, прежде
чем лечь спать. Но Энкиду был мертв, а я больше не был Гильгамеш. Я был
никто, я был безумен.
Страх напал на меня и я задрожал. Я поднял глаза. Луна сияла, словно
большой светильник над острыми пиками гор, и я взмолился богу Нанне:
- Защити меня, молю тебя, ибо я боюсь.
Эти слова, "Я БОЮСЬ", прозвучали для меня так странно, когда я их
произнес, словно еще жива была частица Гильгамеша. "Я БОЮСЬ". Разве я
когда-нибудь говорил прежде эти слова? Да, я и раньше боялся смерти, но
бояться львов?
Нанна сжалился надо мной. Он послал мне глубокий сон. Мне снились сады
и цветы, а когда утренний свет озарил мир и разбудил меня, я увидел вокруг
себя львов, радовавшихся жизни. Теперь я не почувствовал в себе никакого
страха. Я взял в руки топор. Я вытащил из-за пояса кинжал. Я ворвался в
гущу этих львов, словно стрела, выпущенная из лука. Я убил двух-трех и
разогнал остальных. Это было лучше, чем ежиться от страха и закрывать
голову руками. Но я все еще был безумен.
В другом месте, где деревья росли густо и листья у них были, как
маленькие острые наконечники стрел, я увидел птицу Имдугуд, примостившуюся
на ветке. Ее острые красные когти глубоко впились в дерево.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
ран остается безобразная толстая и сморщенная кожа. Один день перетекал в
другой, и я ждал, что на том месте, где Энкиду был безжалостно оторван от
меня, образуются шрамы. Я бродил по коридорам дворца и не слышал его
смеха, не видел его крупного грузного тела, вразвалку бредущего по
террасе, и думал, что скоро привыкну к его отсутствию. Но этого не
происходило. Каждый день какая-нибудь мелочь напоминала, что его не было
со мной и уже не будет.
Я не мог этого выносить. Я просто должен был куда-нибудь деться из
Урука. Куда бы я ни посмотрел в Уруке, везде на улицы его падала тень
Энкиду. В гуле толпы я слышал голос Энкиду. Не было места, где можно было
бы укрыться от воспоминаний. Это было каким-то безумием. Это было мукой,
сводившей с ума. Она пробиралась в каждый уголок моей души и делала
бессмысленным все то, что когда-то казалось мне важным. Сперва то, что
терзало меня и проедало мне кишки, казалось просто потерей Энкиду, но
потом я понял, что настоящая причина моей муки лежала гораздо глубже: не
столько смерть Энкиду меня терзала, сколько сознание самой смерти. Ибо я
знал, что со временем я смогу примириться даже с потерей Энкиду. Я не был
настолько глуп, чтобы думать, что эта рана никогда на зарастет. Но как мог
я примириться с потерей всего мира? Как мог бы я примириться с потерей
самого себя? Снова и снова я начинал думать об этом и отступал. Смерть
придет, Гильгамеш, даже за тобой. Вот что ждало впереди, насмешливая
черная маска смерти. И знание, что смерть неизбежна, лишала мою жизнь
всякой радости.
Как и в день похорон моего отца Лугальбанды много лет тому назад, я
почувствовал такой ужас перед смертью, что едва мог дышать. Я сидел на
своем высоком троне, думая, что Энкиду умер и теперь бродит, еле волоча
ноги, в том месте, где прах и пыль, одетый, словно птица, унылыми перьями,
ужиная холодной глиной. Довольно скоро и я отправлюсь в это темное и
мрачное место. Сегодня - царь в роскошном дворце, завтра - птица,
хлопающая крыльями, - что же, такова судьба. Я вспомнил, что мальчиком дал
обет победить смерть. Смерть, ты мне не противник! Так я хвастался. Я был
слишком горд, чтобы умереть. Смерть была оскорблением, которого я не мог
бы вынести, и я отвергал власть смерти надо мной. Но могло ли это быть?
Смерть поразила Энкиду. Вне всякого сомнения смерть придет и за
Гильгамешем в свой черед. Уверенность в этом лишала меня всякой силы. Я
больше не хотел быть царем. Я не хотел совершать жертвоприношения и
возлияния, чинить каналы и вести в бой войска. Зачем заниматься всем этим,
если жизнь наша - вроде жизни тех зеленых мушек, что пожужжат-пожужжат
несколько часов в сумерках, а потом погибают? Нам даются друзья, а потом
этих друзей отбирают у нас. Тогда лучше вообще не иметь друзей? Размышляя
таким образом, я пришел к мысли, что человеческие деяния вообще не имеют
смысла, что в них нет ни ценности, ни цели. Мухи, мухи, жужжащие мухи -
вот что мы такое, и ничего более, говорил я себе. Смерть - это великая
шутка богов, сыгранная над нами. Какой смысл быть царем? Царем мух? Я не
буду больше царем. Я убегу из этого города в пустыню.
Можно считать, что из города меня изгнал страх смерти. Я не мог более
здесь оставаться. Я был опустошен. Охваченный страхом смерти я в
одиночестве покинул Урук.
Я никому не сказал, куда ухожу. Я сам этого не знал. Я не предупредил,
что ухожу. Я не оставил вместо себя временного правителя. Я не оставил
указаний, что надо делать в мое отсутствие. Безумие правило мной. На
рассвете я ушел, взяв с собой такой же маленький узелок, который я нес,
убегая в Киш мальчиком.
Горе давило меня. Страх затаился во мне, словно ядовитая змея. Волосы
мои были всклокочены. Я не позволял их обрезать с первого дня болезни
Энкиду. Моей одеждой была львиная шкура и сандалии крестьянина. По-моему,
никто, если бы встретил меня, не узнал бы во мне Гильгамеша-царя - таким
одичавшим и перепуганным я выглядел. Я бы и сам себя не узнал, мне
кажется.
Печально побрел я в пустыню, идя наугад, без цели, не ища дорог, только
мечтая найти такое место, где я мог бы скрыться от гончих псов смерти.
Не могу сказать, куда я шел. Мне теперь думается, я пошел на восток к
Эламу, в ту зеленую глушь, где впервые был найден Энкиду, словно я
надеялся, что встречу там еще такого, как он. Потом я повернул к северу, к
земле, называемой Ури, а затем, наверное, я повернул к западу, где живут
люди племени Марту, а потом... не знаю. Я не замечал ничего вокруг. Я шел
ночью и днем, спал, где придется или вообще не спал. Я шел, не зная, куда
я иду, где я был. В одном я уверен: во время этих скитаний я все время
пребывал за границами нашей Земли. Много раз, мне кажется, я подходил к
границам мира, заглядывая через стены, окружающие мир, в те области,
которые находятся за пределами этого мира. Может быть я не только
заглядывал, может быть я заходил туда. Не знаю. Я был в безумии.
Я стал бояться таких вещей, каких никогда не боялся прежде. Однажды на
горном перевале до моих ноздрей донесся запах льва. Воздух был холоден и
колол ноздри. Запах льва был резкий и острый. Если бы я тогда был
Гильгамеш, а возле меня был бы Энкиду, мы бы взбежали по скалам и
поохотились на этих львов ради их шкур и сделали бы из них плащи, прежде
чем лечь спать. Но Энкиду был мертв, а я больше не был Гильгамеш. Я был
никто, я был безумен.
Страх напал на меня и я задрожал. Я поднял глаза. Луна сияла, словно
большой светильник над острыми пиками гор, и я взмолился богу Нанне:
- Защити меня, молю тебя, ибо я боюсь.
Эти слова, "Я БОЮСЬ", прозвучали для меня так странно, когда я их
произнес, словно еще жива была частица Гильгамеша. "Я БОЮСЬ". Разве я
когда-нибудь говорил прежде эти слова? Да, я и раньше боялся смерти, но
бояться львов?
Нанна сжалился надо мной. Он послал мне глубокий сон. Мне снились сады
и цветы, а когда утренний свет озарил мир и разбудил меня, я увидел вокруг
себя львов, радовавшихся жизни. Теперь я не почувствовал в себе никакого
страха. Я взял в руки топор. Я вытащил из-за пояса кинжал. Я ворвался в
гущу этих львов, словно стрела, выпущенная из лука. Я убил двух-трех и
разогнал остальных. Это было лучше, чем ежиться от страха и закрывать
голову руками. Но я все еще был безумен.
В другом месте, где деревья росли густо и листья у них были, как
маленькие острые наконечники стрел, я увидел птицу Имдугуд, примостившуюся
на ветке. Ее острые красные когти глубоко впились в дерево.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91