Не думай о дальности и размерах песчаных степей, а пожалей мой народ. Или
же, из милости ко мне, сообщи мне средство для продления жизни.
Надеюсь, что ты, познав сущность великого "дао" - сочувствуешь всему
доброму и не будешь противиться моему желанию. Посему настоящее наше
повеление должно быть тебе вполне ясно".
С таким письмоя в руках Лю-Чжун-Лю отправился в далекий путь через степи
и горы. Он мчался, торопясь выполнить каганскую волю, быстро меняя на
станках лошадей. Наконец, прибыв в Китай, он добрался до высоких гор, где в
глухом ущелье разыскал престарелого мудреца, изможденного и едва прикрытого
ветхим рубищем. Это был знаменитый Чан-Чунь. Прочтя письмо Чингиз-хана он
сперва наотрез отказался поехать к нему.
Затем он написал ответ, который Лю-Чжун-Лю отослал с нарочным гонцом к
великому кагану, сам же остался возле отшельника, боясь гнева кагана и еще
надеясь убедить Чан-Чуня. Вот что писал китайский мудрец:
"Стремящийся к "дао", смиренный житель гор Чан-Чунь получил недавно
высочайшее повеление, прибывшее издалека. Да, весь бездарный приморский
народ китайцев из-за своей надменности неразумен. Представляя себе, что в
делах жизни я туп, в отношении изучения "дао"я нисколько не преуспел,
всевозможными способами трудился, не умер, а состарился, и что хотя слава
обо мне распространилась по разным государствам, но по святости я ничуть не
лучше обыкновенных людей,- то от всего этого я только мучаюсь стыдом.
Тайные мысли ведь кто ведает?
Сперва, получив необычайное письмо, я хотел скрыться в горах или уйти на
море, но потом решил противиться твоему повелению и счел необходимым
отправиться в путь и бороться со снегами, чтобы представиться государю,
которого небо одарило мужеством и мудростью и превосходящему всех, кто был
в древности, так что и ученые китайцы и дикие варвары все покоряются ему.
В путешествии ветер и пыль беспрерывны, небо омрачено тучами, а я стар и
слаб, не могу выдержать больших трудностей и боюсь, что до тебя по такому
длинному пути я не доеду.
Если же я и прибуду к тебе, владыке народов, то решать военные и
государственные дела в моих ли силах? Поэтому прошу милостиво указать:
должно ли мне ехать, или нет? Вид мой высохший, тело истощенное.
Ожидаю решения.
В год Дракона, в 3-ю луну".
Когда Чингиз-хан получил это письмо, он весьма обрадовался, щедро
наградил гонца и ответил новым письмом:
"Кто приходит под мою руку, тот со мной.. Кто уходит от меня, тот против
меня. Я применяю воинскую силу, чтобы со временем после больших трудов
достигнуть продолжительного покоя. Я остановлась только тогда, когда все
сердца вселенной покорятся мне. С этой целью я проявляю грозное величие,
находясь всегда в походе среди непобедимых воинов. Я знаю, что ты можешь
легко отправиться в путь и прилететь ко мне на журавле. Хотя равнины пути и
беспредельны, но уже недолго мне ждать, чтобы увидеть посох твой. Поэтому я
отвечаю на твое послание, чтобы тебе были видны мои мысли. О прочем не
распространяюсь".
Глава третья
СДЕЛАЙ МЕНЯ БЕССМЕРТНЫМ!
Получив от великого кагана второе письмо, китайский мудрец согласился
отправиться в далекий путь. Он наотрез отказался ехать в караване вместе с
прекрасными дворцовыми певицами и танцовщицами, которых одновременно
посылали из Китая Чингиз-хану. Поэтому ему была дана особая охрана из
тысячи пехотинцев и трехсот всадников. Чан-Чунь взял с собой двадцать своих
учеников; из них один писал подробный дневник, занося в него изречения и
стихотворения учителя .
Чан-Чунь ехал не спеша и всюду в городах останавливался. Монгольские
начальники городов (даруги) устраивали ему торжественные приемы и
предлагали обильные угощенья, от которых мудрец отказывался, питаясь только
рисовой кашей и плодами.
В пути Чан-Чунь постоянно писал стихи. Когда он проезжал монгольские
степи, он изложил свои мысли в таких строках:
Куда б ни метнулся взор,
Не видно конца горам...
Потоки стремятся с гор,
И всюду - простор ветрам!
И думы мои поют:
"От первых земли времен
Зачем проходили тут
Стада кочевых племен?
Как в древние дни, едят
Они заповедный скот,
Не наш их чудной наряд,
Не наш и обычай, не тот!
Не знают письмен они,
Как дети, просты душой...
Беспечно текут их дни,
Довольны они судьбой!"
Дорога равниной пустынной шла,
И труден был каждый шаг.
Озера синели, как из стекла,
Поблескивал солончак.
Не встретишь здесь путника целый день,
Меж этих бугров немых...
Спеша пронесется рай в год, как тень,
Наездник из стран чужих.
Ни гор, ни деревьев не встретит взор,
Покрыты травой холмы...
Из меха племен кочевых убор
В дни лета, как в дни зимы.
Здесь рис не родится, и весь народ
Питается молоком,
И весело каждый с собой везет
Из войлока утлый дом...
Через два года со дня выезда Чан-Чунь прибыл к реке Джейхун и близ
Термеза переправился на другую сторону. Там его встретил личный лекарь
Чингиз-хана. Мудрец подарил ему стихи, написанные по поводу окончания
долгой дороги, и сказал:
- Я горный дикарь, прибыл в военный лагерь великого кагана только для
того, чтобы ему сказать важные слова. От их исполнения станет счастливой
вселенная. Стихи Чан-Чуня были следующие:
Издревле прославлена светом
Восьмая луна!
Рассеялись тучи,
Стих ветер,
И ночь ясна.
Через весь небосвод
Перекинут серебряный мост,
На юге
Драконы
Взыграли от блеска звезд!
И с башен высоких
Доносится радостный звон:
Все праздник справляют,
Как то повелел закон!
И льется вино,
И поет своп песни певец...
А берегом тихим
Усталый бредет мудрец...
К могучему хану
Бесстрашно направил он путь,
Чтоб демон
Смирился кровавый
И дал вздохнуть!
(Китайцы, считая корову священным животным, не ели коровьего мяса, не
пили молока. Питание монголов поэтому им казалось странным. Восьмая луна-по
китайскому календарю, месяц сентябрь, когда китайцы устраивают веселые
празднества по случаю конца полевых работ.)
Проехав через опустошенный город Балх, где был слышен только лай голодных
собак, так как жители разбежались, Чан-Чунь через четыре дня дороги по
горам прибыл в лагерь Чингиз-хана, к его желтому шатру, стоявшему над
крутым обрывом.
В сопровождении наместника в Самарканде Ахайя-Тайши, который знал
китайский и монгольский языки, Чан-Чунь явился к грозному владыке. Так как
все "даосы", являясь к китайскому владыке, никогда не становились перед ним
на колени и не били земных поклонов, то и Чан-Чунь, войдя в юрту кагана,
только наклонился и сложил в знак почтения ладони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49