До Кирилла у нее не было мужчин. У нее вообще, кроме него, больше никого не было. Она не знала, как себя нужно вести, что надо делать: сердце само подсказало ей.
Предполагалось, что молодой дембель в роскошном кителе должен был обладать необходимым опытом, но на деле все вышло по-иному. В первую ночь они долго изучали друг друга, но так и не решились сделать последний шаг.
Под утро, когда стало светать, ее мать встала, чтобы подоить корову, и Баженов выскочил из окна, даже не успев зашнуровать ботинки.
Целый день Анастасия ходила, как пьяная. Ей ужасно хотелось спать, но еще больше хотелось, чтобы он снова пришел. И он пришел: тихонько поскребся в стекло, и Анастасия осторожно отворила скрипучие рамы. И тогда, распаленные страстью и долгим ожиданием, они набросились друг на друга, и им уже было наплевать на все советы друзей и подруг. У них и так все получилось прекрасно. Очень быстро, но прекрасно. Потом он еще дважды входил в нее в ту ночь, и уже никуда не торопился, а она кусала уголок подушки, чтобы не стонать.
Почему она об этом вспомнила, когда шла открывать окно? Она не знала, но в животе все заныло от приятной истомы. Радость оттого, что опасность отступила, смешалась с горячим желанием. Она знала, что Кирилл чувствует то же самое, поэтому так торопилась, срывая шпингалеты, что даже сломала ноготь. Но ведь это ерунда, не так ли?
Отрастет новый.
Внезапно за стеной — за бревнами, совсем близко — раздался глухой удар. Затем — еще и еще.
Она все поняла в ту же секунду. Она все поняла, будто видела своими глазами. Выстрел заставил ее вздрогнуть, но не испугал.
Она знала, что должна голосить, рвать волосы, кричать во всю глотку… как это сделала бы любая другая женщина. Но крик застыл у нее в груди. Оборвался, не успев родиться.
— Кирилл? Что случилось? — спросила она и удивилась тому спокойствию, которое звучало в ее словах. Будто она тупая деревяшка, лишенная мозгов и сердца.
— Все в порядке. Убил еще одну тварь. Я иду… — ответил голос, но она его не слышала. И даже не пыталась вслушиваться. Этот голос значил для нее не больше, чем скрип половиц под ногами. Обычный звук.
Она не чувствовала ни ненависти, ни злобы. Она просто знала, что нужно делать.
И когда в окне появилась голова, а потом и сам Волков по пояс, она не сдвинулась с места, не закричала, не заплакала. Не сказала ни слова.
И когда он полез в дом, скаля в ухмылке гнилые зубы, она молча шагнула ему навстречу и подняла пистолет.
Ухмылка слетела с его лица, губы задрожали, а глаза стали белыми, как бумага. Он барахтался в оконном проеме словно жук, приколотый булавкой к листу картона. Он шевелил губами, что-то шептал, говорил, угрожал. Но она не слушала.
Она медленно, как учил муж, подняла пистолет и прицелилась прямо в лоб. И — плавно, без рывков — нажала на спуск.
Волков дернулся, и оконное стекло забрызгало кровью.
Волков дернулся еще раз и затих.
Анастасия подошла к нему, задрала халат, уперлась крепкой — немножко полноватой, это есть, никуда не денешься — ногой Волкову в грудь и вытолкнула тело наружу.
Затем она бросила пистолет на пол и опустилась на кровать рядом с Васькой. Они сидели молча, крепко обняв друг друга.
Мип вокруг них застыл, и время остановилось.
* * *
Ружецкий не стал считать до ста. Какой может быть счет, если в доме Шерифа что-то творится? Что именно, он не знал, но добра не ждал.
Ружецкий бросился следом за Леной и Тамбовцевым. Он был свидетелем странной сцены между Леной и Пинтом. Тамбовцев почему-то стыдливо отвернулся, словно это были объятия двух влюбленных.
Да, это могло походить на объятия двух влюбленных, если бы не замешательство, которое Ружецкий увидел в глазах Пинта. Нет, здесь было что-то другое.
Пользуясь моментом, Ружецкий прокрался ему за спину и тихонько взял ружье. Он поднял голову: Лена смотрела на него из-за плеча Пинта. Она все видела. Но молчала. Наоборот, она даже слегка кивнула. Или ему это показалось? Как бы то ни было, Ружецкий должен был спешить. Сын ждал его в зарослях орешника. Ему была необходима помощь.
Ружецкий взял ружье и, затаив дыхание, отступил в тень. Он сделал несколько неуверенных шагов, каждую секунду ожидая грозного окрика: «Стой! Куда?» Но все было тихо.
Тогда Ружецкий развернулся и побежал — туда, где они с сыном делали первую в его жизни рогатку.
* * *
Пожар начался с южной окраины города. Сначала показалось, что стало светлее. «Рассвет? Уже рассвет?» — подумал Тамбовцев.
Нет. Небо над его головой было непроницаемо черным, а на юге словно полыхали зарницы. Но это были не зарницы, а отблески пламени.
Первой загорелась хибарка, где жила усатая Белка. Она вспыхнула, как сухой стог сена, с той разницей, что у огня был странный голубоватый оттенок.
Затем занялись еще сразу несколько домов. Все начиналось с маленького голубоватого огонька.
— Что это? — сказал Тамбовцев, указывая на юг. Ответа не требовалось. Все и так знали, что это. Пинт стряхнул овладевшее им оцепенение.
— Надо вывести их на улицу, — сказал он, указывая на дом Шерифа.
— Да, да, — засуетился Тамбовцев. — Пойдемте, коллега. Поможем.
Пинт, не оборачиваясь, протянул руку к забору. Пальцы схватили воздух.
— Черт! — он оглянулся. — Где ружье? Здесь было ружье. Где оно?
Он переводил взгляд с Тамбовцева на Лену. Тамбовцев пожал плечами. Лена молчала.
— Что такое? Оно исчезло.
Исчезло вместе…
Он огляделся. Так и есть — Ружецкого нигде не было.
Видимо, он улучил момент и потихоньку стянул ружье.
— Коллега! — послышался голос Тамбовцева уже из-за ограды. — Вы машину водить умеете?
— Нет, — ответил Пинт и направился к воротам.
Тамбовцев обогнул машину и повернул за угол дома. Пинт услышал, как он громко засопел.
Из-за спины Тамбовцева он увидел неестественно вывернутые ноги в ковбойских сапогах. Подковки на каблуках таинственно мерцали, словно хранили какую-то страшную тайну. Но тайны никакой не было: Шерифа убили.
На широкой спине расплылось темное пятно, а шляпа… Пинт понял, что шляпу лучше не трогать. Лучше не видеть того, что под ней.
Он осторожно обошел тело, чувствуя, как внутри него что-то оборвалось. Что-то безвозвратно погибло.
Со смертью Шерифа пропали закон и порядок, поддерживавшие Горную Долину. Да и сам город трещал по швам. Он погибал, охваченный рыжими языками пламени. Деревянные дома горели, как щепки, поднимая в небо столбы дыма и тучи искр.
Огромный мир, окружавший Горную Долину, выдавливал город из себя, как сгусток вонючего желтого гноя. Город рушился в бездну. Он был обречен.
Пинт не знал почему. Никто не знал. Земля уходила из-под ног.
Пинт с Тамбовцевым на мгновение замерли над телом Шерифа, словно отдавали ему последнюю дань уважения и скупой мужской любви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126