Знак, адресованный им всем. И ему — в первую очередь. Просто доверься. Не поверь, но доверься. Сделай хотя бы это, хотя бы самую малость, приоткрой свое сердце, не бойся стать чуть-чуть мягче, слабее, нежнее… Во время урагана первыми погибают самые крепкие деревья.
Но ему погибать было еще рано. Он еще не сделал всего, что должен был сделать.
Шериф даже не понял, что с ним произошло, он просто почувствовал, что немного отступил от КРАЯ. На полшага. Но отступил.
* * *
Все происходило, как в замедленной съемке. Острие кирки, точно нацеленное в темя зеленоглазого уродца, со свистом рассекало застоявшийся воздух. Рубинов остро ощущал перемешавшиеся запахи железа, сырости и солидола.
Зеленоглазый снова опустил веки, будто спал на ходу. В голове Рубинова промелькнула мысль о вечном сне, который он сейчас устроит этому маленькому яичному засранцу. Четырехугольная дырка в круглой голове, из которой вырывается фонтан алых брызг. Ноги слабеют, подкашиваются, зеленоглазый падает на колени, и Рубинов, с усилием вытащив застрявшую кирку, размахивается и всаживает ее снова, стараясь загнать поглубже.
Но за долю секунды до этого яркая вспышка боли взорвалась в его собственной голове. Из спины, точнее — из загривка (его слабое местечко, ахиллесова пята между лопаток, о которой хорошо знала жена, кусая или целуя ее — в зависимости от того, чего хотела добиться) забила струя кипятка. Она с шипением ударила вверх, окрасив потолок. Горячая темно-красная капля упала ему на лысину.
Рубинов словно увидел себя чужими глазами со стороны, на один лишь краткий миг. Но и этого мига ему хватило, чтобы понять: все кончено.
* * *
Пинт с Ружецким сидели на кухне. Пинт успел заварить чай и теперь прихлебывал из большой кружки с разноцветными грушами на пузатых боках. Видимо, профессия брала свое. Ему было явно не по себе: лицо осунулось, и глаза блестели каким-то болезненным лихорадочным блеском, но он постарался забыть о том, что на втором этаже лежит труп молодой женщины, и не упустил возможности попить горячего сладкого чаю с бергамотом.
Ружецкий сидел за столом, подперев обеими руками голову. Волосы его были взъерошены, усы топорщились. Пинту он почему-то напоминал только что вымытого котенка.
Время от времени Ружецкий устремлял взгляд в потолок, тяжело вздыхал и снова упирался подбородком в сложенные ладони.
За все время, что они сидели вдвоем, Ружецкий сказал только три слова: «Я не хотел».
Пинт не сказал и этого — он молча кивнул в ответ. Если честно — ему было все равно, хотел убивать Ружецкий жену или не хотел… Если уж на то пошло, это его личное дело. У Пинта и без того забот хватало.
Сегодняшний безумный день никак не мог закончиться. Начался он хорошо — Пинт прекрасно помнил то радостное возбуждение, которое испытывал, садясь на поезд в Александрийске. Он ждал встречи с Лизой, мечтал увидеть ее светящиеся от радости глаза, хотел крепко сжать ее в своих объятиях, прикоснуться к ее мягким прохладным губам… Но все пошло совсем не так, как он предполагал.
Сначала — встреча с Шерифом, чье настроение было переменчиво, как лондонская погода. (Какая в Лондоне погода, Оскар не имел ни малейшего представления, но почему-то думал, что переменчивая.)
Пинт так и не составил о Шерифе окончательного мнения. Одно он понял наверняка: что-то его очень сильно грызет. Гложет. Пожирает изнутри. И еще: при всей своей удали, властности и силе Шериф такой же человек, как и все. И точно так же может бояться. Но чего боится Шериф — осталось для Пинта загадкой. Это была запретная земля, терра инкогнита, куда вход посторонним был закрыт. Шериф начал рассказывать ему свою историю и, может, даже рассказал бы ее до конца (насколько честно и искренне — это еще вопрос), если бы не Ружецкий. Чего он, дурак, схватился за ружье? Лучше бы забодал всех — и жену и ее любовника — своими рогами.
Пинт украдкой взглянул на Ружецкого. Тот снова закатил глаза к потолку и вздохнул.
Тамбовцев окончательно сбил Пинта с толку: сестренки-близнецы, их немая мать, появившаяся неизвестно откуда. Общая картина никак не желала приобретать цельность, она напоминала куски рассыпанной мозаики: только Оскар начинал их складывать, как — бац! — возникал новый кусочек, который никуда не вписывался.
А странная сцена на кладбище? Могильный камень, под которым лежала маленькая девочка, погибшая десять лет назад? Казалось бы, при чем здесь она, если бы не одна деталь: ее тоже звали Лиза Воронцова. И другой Лизы, если верить Шерифу и Тамбовцеву, в Горной Долине не было. Что это? Чей-то нелепый розыгрыш? Глупая жестокая шутка? Или обман, наваждение? Как все это понимать? И как к этому относиться?
Пинт не знал. Он не знал, досадовать ему или сетовать, убиваться или радоваться. Ну, уж точно не радоваться. Чего-чего, а поводов для радости не было. Ни единого.
Правда, было одно обстоятельство, которое если и не объясняло происходящее, то, по крайней мере, хоть как-то успокаивало Пинта. Он ЧИТАЛ ЗНАКИ. Первый знак он прочел еще в Александрийске, два с лишним месяца назад, и знал точно, что ни Шериф, никто другой не мог это подстроить. Значит, все-таки Лиза была? Значит, она действительно хотела, чтобы он приехал? Значит, это все не случайно?
Тогда ему остается только одно: последовать ее указанию, которое он прочел на обороте третьей фотографии. (Которое мы с Шерифом прочли, мысленно поправил он себя.)
Доверься! Так там было сказано. И еще: «ОПАСНОСТЬ». Опасность, про которую, похоже, Тамбовцев и Шериф кое-что знали. (Пинт снова покосился на Ружецкого: нет, этот вряд ли.) Знали, но пока молчали. Почему?
* * *
Шериф вошел на кухню, громыхая сапогами. Он огляделся, взял из буфета кружку, зачерпнул чистой воды.
Пинт отчетливо слышал каждый глоток, будто в горле у Шерифа перекатывались мелкие камешки. Он допил, крякнул, вытер тыльной стороной ладони губы.
Баженов обошел вокруг стола, раздумывая о чем-то. Казалось, он хочет что-то сказать, но не знает, с чего начать.
Начинать нужно с самого главного, мысленно подсказал ему Пинт. Шериф словно услышал его. Он с грохотом отодвинул стул, грузно сел и положил шляпу на стол.
— Мы в полном дерьме, — без обиняков заявил Шериф. Пинту показалось, что это — самая правильная мысль. Не совсем конкретная, но абсолютно правильная.
— Валера, ты помнишь, что случилось десять лет назад?
Ружецкий в это время, приоткрыв рот, смотрел в потолок. Шерифу пришлось окликнуть его второй раз:
— Эй, Валера! Я спрашиваю, ты помнишь, что случилось десять лет назад?
Ружецкий молча кивнул и принялся терзать свой ус.
— Так вот. ОН вернулся.
Ружецкий замер. Пинт перехватил взгляд, которым Ружецкий посмотрел на Шерифа, и улыбнулся. Выходит, не один я считаю, что у Шерифа поехала крыша!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
Но ему погибать было еще рано. Он еще не сделал всего, что должен был сделать.
Шериф даже не понял, что с ним произошло, он просто почувствовал, что немного отступил от КРАЯ. На полшага. Но отступил.
* * *
Все происходило, как в замедленной съемке. Острие кирки, точно нацеленное в темя зеленоглазого уродца, со свистом рассекало застоявшийся воздух. Рубинов остро ощущал перемешавшиеся запахи железа, сырости и солидола.
Зеленоглазый снова опустил веки, будто спал на ходу. В голове Рубинова промелькнула мысль о вечном сне, который он сейчас устроит этому маленькому яичному засранцу. Четырехугольная дырка в круглой голове, из которой вырывается фонтан алых брызг. Ноги слабеют, подкашиваются, зеленоглазый падает на колени, и Рубинов, с усилием вытащив застрявшую кирку, размахивается и всаживает ее снова, стараясь загнать поглубже.
Но за долю секунды до этого яркая вспышка боли взорвалась в его собственной голове. Из спины, точнее — из загривка (его слабое местечко, ахиллесова пята между лопаток, о которой хорошо знала жена, кусая или целуя ее — в зависимости от того, чего хотела добиться) забила струя кипятка. Она с шипением ударила вверх, окрасив потолок. Горячая темно-красная капля упала ему на лысину.
Рубинов словно увидел себя чужими глазами со стороны, на один лишь краткий миг. Но и этого мига ему хватило, чтобы понять: все кончено.
* * *
Пинт с Ружецким сидели на кухне. Пинт успел заварить чай и теперь прихлебывал из большой кружки с разноцветными грушами на пузатых боках. Видимо, профессия брала свое. Ему было явно не по себе: лицо осунулось, и глаза блестели каким-то болезненным лихорадочным блеском, но он постарался забыть о том, что на втором этаже лежит труп молодой женщины, и не упустил возможности попить горячего сладкого чаю с бергамотом.
Ружецкий сидел за столом, подперев обеими руками голову. Волосы его были взъерошены, усы топорщились. Пинту он почему-то напоминал только что вымытого котенка.
Время от времени Ружецкий устремлял взгляд в потолок, тяжело вздыхал и снова упирался подбородком в сложенные ладони.
За все время, что они сидели вдвоем, Ружецкий сказал только три слова: «Я не хотел».
Пинт не сказал и этого — он молча кивнул в ответ. Если честно — ему было все равно, хотел убивать Ружецкий жену или не хотел… Если уж на то пошло, это его личное дело. У Пинта и без того забот хватало.
Сегодняшний безумный день никак не мог закончиться. Начался он хорошо — Пинт прекрасно помнил то радостное возбуждение, которое испытывал, садясь на поезд в Александрийске. Он ждал встречи с Лизой, мечтал увидеть ее светящиеся от радости глаза, хотел крепко сжать ее в своих объятиях, прикоснуться к ее мягким прохладным губам… Но все пошло совсем не так, как он предполагал.
Сначала — встреча с Шерифом, чье настроение было переменчиво, как лондонская погода. (Какая в Лондоне погода, Оскар не имел ни малейшего представления, но почему-то думал, что переменчивая.)
Пинт так и не составил о Шерифе окончательного мнения. Одно он понял наверняка: что-то его очень сильно грызет. Гложет. Пожирает изнутри. И еще: при всей своей удали, властности и силе Шериф такой же человек, как и все. И точно так же может бояться. Но чего боится Шериф — осталось для Пинта загадкой. Это была запретная земля, терра инкогнита, куда вход посторонним был закрыт. Шериф начал рассказывать ему свою историю и, может, даже рассказал бы ее до конца (насколько честно и искренне — это еще вопрос), если бы не Ружецкий. Чего он, дурак, схватился за ружье? Лучше бы забодал всех — и жену и ее любовника — своими рогами.
Пинт украдкой взглянул на Ружецкого. Тот снова закатил глаза к потолку и вздохнул.
Тамбовцев окончательно сбил Пинта с толку: сестренки-близнецы, их немая мать, появившаяся неизвестно откуда. Общая картина никак не желала приобретать цельность, она напоминала куски рассыпанной мозаики: только Оскар начинал их складывать, как — бац! — возникал новый кусочек, который никуда не вписывался.
А странная сцена на кладбище? Могильный камень, под которым лежала маленькая девочка, погибшая десять лет назад? Казалось бы, при чем здесь она, если бы не одна деталь: ее тоже звали Лиза Воронцова. И другой Лизы, если верить Шерифу и Тамбовцеву, в Горной Долине не было. Что это? Чей-то нелепый розыгрыш? Глупая жестокая шутка? Или обман, наваждение? Как все это понимать? И как к этому относиться?
Пинт не знал. Он не знал, досадовать ему или сетовать, убиваться или радоваться. Ну, уж точно не радоваться. Чего-чего, а поводов для радости не было. Ни единого.
Правда, было одно обстоятельство, которое если и не объясняло происходящее, то, по крайней мере, хоть как-то успокаивало Пинта. Он ЧИТАЛ ЗНАКИ. Первый знак он прочел еще в Александрийске, два с лишним месяца назад, и знал точно, что ни Шериф, никто другой не мог это подстроить. Значит, все-таки Лиза была? Значит, она действительно хотела, чтобы он приехал? Значит, это все не случайно?
Тогда ему остается только одно: последовать ее указанию, которое он прочел на обороте третьей фотографии. (Которое мы с Шерифом прочли, мысленно поправил он себя.)
Доверься! Так там было сказано. И еще: «ОПАСНОСТЬ». Опасность, про которую, похоже, Тамбовцев и Шериф кое-что знали. (Пинт снова покосился на Ружецкого: нет, этот вряд ли.) Знали, но пока молчали. Почему?
* * *
Шериф вошел на кухню, громыхая сапогами. Он огляделся, взял из буфета кружку, зачерпнул чистой воды.
Пинт отчетливо слышал каждый глоток, будто в горле у Шерифа перекатывались мелкие камешки. Он допил, крякнул, вытер тыльной стороной ладони губы.
Баженов обошел вокруг стола, раздумывая о чем-то. Казалось, он хочет что-то сказать, но не знает, с чего начать.
Начинать нужно с самого главного, мысленно подсказал ему Пинт. Шериф словно услышал его. Он с грохотом отодвинул стул, грузно сел и положил шляпу на стол.
— Мы в полном дерьме, — без обиняков заявил Шериф. Пинту показалось, что это — самая правильная мысль. Не совсем конкретная, но абсолютно правильная.
— Валера, ты помнишь, что случилось десять лет назад?
Ружецкий в это время, приоткрыв рот, смотрел в потолок. Шерифу пришлось окликнуть его второй раз:
— Эй, Валера! Я спрашиваю, ты помнишь, что случилось десять лет назад?
Ружецкий молча кивнул и принялся терзать свой ус.
— Так вот. ОН вернулся.
Ружецкий замер. Пинт перехватил взгляд, которым Ружецкий посмотрел на Шерифа, и улыбнулся. Выходит, не один я считаю, что у Шерифа поехала крыша!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126