И вдруг… Она услышала странное пение… Никогда раньше она не слышала ничего подобного. Словно какая-то маленькая птичка невесть каким образом залетела в ее комнату и, усевшись на люстре, завела незатейливую, но очень красивую мелодию.
Тонкий голосок заставил сгущавшуюся тьму потесниться. Черная пустота отпрянула с яростным рычанием. Отчаяние, теснившее грудь, отступило. Недалеко, но все же отступило. Но главное было не это: теперь Ирина четко видела границу между светом и тьмой. На границе, как на ветке, сидела маленькая коричневая птичка с оранжевым хохолком и острым клювом. Она пела. И от этого пения становилось хорошо.
Мысли таяли, голова становилось радостно пустой, а душа — легкой.
Ирина знала, что она должна сделать, чтобы птичка не исчезла.
Левой рукой она отодвинула подушку. Ирина не чувствовала руку, она была словно чужая. Да, по сути, так и было. Ей она УЖЕ не принадлежала.
Она старалась не смотреть на свою рану. Кровь потемнела, стала холодной и быстро застывала прямо на глазах, как желе из черной смородины. Ирина немного надавила на живот, последняя алая струйка вытекла на пол. Она намочила в ней указательный палец.
Писать левой рукой было нелегко. Сначала она написала родное и любимое имя, то, которое ей было приятно писать. Затем — другое. Поскорее и неровно, чтобы у тех, кто прочтет ее послание, не оставалось никаких сомнений: это — ПРОКЛЯТОЕ имя.
Оставалось самое трудное.
Она снова намочила палец в крови.
Пожалуй, я похожа на собаку: кусала-кусала своего хозяина, а перед тем, как издохнуть, приползла к нему, чтобы лизнуть на прощание руку. Прощание… Прощение… Разве это — не одно и то же?
И, словно отвечая на свой вопрос, она поставила между двумя именами, написанными кровью на полу, знак равенства.
Птичка продолжала петь, все громче и громче. Ирина чувствовала себя спокойной. И благодарной.
Она вздохнула последний раз и умерла.
* * *
— Я убил ее! Понимаешь? Убил! — Теперь Ружецкий говорил спокойнее, видимо, чудодейственное снадобье Тамбовцева, ингредиенты которого он хранил в своем сейфе, начинало действовать.
Пинт из-за спины Шерифа внимательно разглядывал Ружецкого. Старые джинсы, красная клетчатая рубашка, взъерошенные волосы и повисшие черные усы, — вроде бы ничего комичного в его облике не было, но Оскара почему-то так и подмывало рассмеяться. Он сам не знал почему.
«Наверное, это у меня нервное», — решил он.
Шериф разломил старенькую «тулку», эжектор выдвинул два патрона. Один из них был стреляный, по сути, не патрон, а пустая гильза, второй — целый, если не считать на капсюле отметин от бойка.
Баженов вытащил патроны, сунул в карман. Посмотрел стволы на свет. Стреляли только из одного, пороховая гарь осела на стенках мелкой черной сажей, другой сиял зеркальным блеском. Он снова щелкнул замками и поставил ружье на пол, прислонив к столу.
— Давай поподробнее. Мне нужно знать все. Валерий вскочил:
— По пути расскажу. Пошли скорее! Ей надо помочь.
Шериф не двинулся с места. Он обвел всех, кто собрался в ординаторской, тяжелым взглядом, не торопясь достал сигарету, закурил.
— Суета до добра не доводит. — Он выпустил дым в потолок. — Сначала я хочу узнать, что случилось.
— Кирилл, ты не понимаешь! Нет времени болтать! Она, может, лежит сейчас там и умирает… Баженов глубоко затянулся:
— Я бы на ее месте так и поступил. Расскажи, что у вас стряслось? Потом пойдем. Пинт встал со стула:
— Знаете, это переходит всякие границы! Человеку требуется помощь! Вы тут пока побеседуйте, а я пойду. У меня тоже есть свой профессиональный долг.
Баженов даже не оглянулся на него:
— Иди, док, если знаешь куда. Прогуляйся по городу, заглядывай в каждый дом и у всех спрашивай: «Это не у вас тут женщину подстрелили?»
Пинт растерянно посмотрел на Тамбовцева:
— Валентин Николаевич! Вы пойдете со мной? Тамбовцев пожал плечами и выпятил подбородок в сторону Шерифа, словно хотел сказать: «Он тут главный».
— Хорошо. — Пинт обратился к Ружецкому: — Покажите мне дорогу.
Странно, но Ружецкий, еще полминуты назад призывавший всех немедленно бежать к раненой жене, теперь как-то сник. Он перестал метаться по ординаторской и сел на табурет.
— Послушай, док. Это проще всего — броситься в темную комнату, не зная, что тебя там ожидает. Некоторые даже называют это героизмом. Но я не хочу лишних трупов. Если убьют тебя или меня, никому от этого легче не станет, поверь. Так что посиди спокойно пять минут. Там видно будет. Рассказывай, Валера. Ничего не утаивай — ты же видишь, тут все свои. Все хотят тебе помочь. Даже наш новый док, Оскар Карлович Пинт. — Баженов картинно повел рукой.
Пинт понял, что спорить с Шерифом бесполезно. Кроме того, в его словах был какой-то резон, хотя эти пять минут могли бы решить многое.
— Я… проснулся, — начал Ружецкий. — Ну, поспал маленько днем… Устал что-то…
— Не оправдывайся, Валера. Продолжай, — подбодрил его Шериф.
— Ну… Знаешь, мне показалось, что из комнаты Ирины доносятся какие-то… странные звуки. Такие, словно у нее кто-то там… был… Ну, ты понимаешь, о чем я говорю…
Шериф кивнул, мол, все нормально. Я понимаю.
— Я… взял ружье… Зарядил двумя патронами: один ствол — картечью, а второй — крупной дробью…
— Четыре нуля, если не ошибаюсь? — уточнил Шериф и повернулся к Пинту: — Такой волка валят. Наповал, — пояснил он и снова обратился к Ружецкому: — Ну-ну.
— Да, четыре нуля. Дверь пришлось выломать. Я стучал — они не открывали.
— Так.
— Я… Взломал дверь, и… Она действительно была не одна.
— Кто был с ней, Валера?
— Не знаю, он не из наших. Маленького роста, очень маленького… Но… Впечатление такое, что я его где-то видел. Он прятался за Ирину…
— И ты в нее выстрелил? — совершенно бесстрастно, словно речь шла о чем-то привычном, спросил Баженов.
— Нет. Я не хотел стрелять. Я не знаю, как это получилось. Она вдруг… сама пошла на меня. Она словно… спала. Ничего не слышала и не видела. А потом… Кирилл, я не знаю, как это получилось… Она схватила ружье…
— Как схватила? — перебил его Шериф.
— Ну… — Ружецкий показал, как это было. — Примерно так. Двумя руками, за стволы.
— В каком месте?
Ружецкий потянулся к ружью, послышался строгий окрик Шерифа:
— Не трогай! Просто покажи.
— Вот здесь. — Ружецкий ткнул пальцем в дульный срез ружья.
— Так. Хорошо. Что дальше?
— Дальше? Не знаю. Зачем она это сделала? Она пригнула ружье и уперла его себе в живот…
— Вплотную?
— Да. Да, вплотную. И потом… — Лицо Ружецкого запрыгало, из глаз полились слезы.
— Успокойся, — подбодрил его Баженов. — Дальше-то что?
— Она… она сама дернула ружье на себя. Очень неожиданно. Я… не хотел. Оно выстрелило.
— Понятно. А этот? Ты ведь хотел убить его, правда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126