Колени его дрожали, ладони покрылись липким холодным потом. Он чувствовал себя избранным.
Домой Левенталь не шел и даже не бежал — он летел, не замечая, как ноги касаются земли.
Прибежав домой, он первым делом принялся оборудовать тайник. Нельзя было и подумать, чтобы поставить тетрадь просто так на полку, между учебником по физике и таблицами Брадиса. Сокровище потому и сокровище, что должно быть СОКРЫТО от посторонних глаз. А для него теперь все глаза — посторонние.
На следующий день к Левенталю зашел Тамбовцев.
— Ну как? Удалось что-нибудь выяснить?
— Проходите, пожалуйста, Валентин Николаевич. Чайку не желаете? — Видимо, он переигрывал. Лицо его было приторным. Тамбовцев насторожился.
— Нет, спасибо, тороплюсь на службу… Я насчет тетради. Удалось что-нибудь выяснить? Левенталь скорбно покачал головой:
— К сожалению, ничего. Вы были абсолютно правы, как, впрочем, и всегда. Она ничего мне не сказала. Ни слова, ни даже «здравствуйте!».
— Жалко… Ну, может, вы сами до чего-нибудь докопались?
— Нет… — Левенталь изобразил на лице крайнюю степень сожаления. — Это оказалось выше моих сил. Я, — он испустил глубокий вздох, — умываю руки.
— Да? — В голосе Тамбовцева слышалось недоверие. — Ну, что же… Тогда верните тетрадь.
— Я оставил ее Екатерине, — не раздумывая, соврал Левенталь. Он знал, что разговор о тетради рано или поздно возобновится, и заранее отрепетировал свои реплики.
— Зачем? — Тамбовцев нахмурился. Его кустистые брови встретились где-то над переносицей и сейчас напоминали лесной валежник, поросший густым мхом.
— Как? Вы же сказали, что это — ее вещь. Ну, я и подумал… — На лице Левенталя было написано искреннее раскаяние. Казалось, еще немного, и он расплачется. — Валентин Николаевич, разве я что-то сделал не так?
— Нет, нет… Все так, — сказал Тамбовцев тоном… таким тоном Кирсанов бы произнес: «Вот у… бать бы тебе промеж глаз, морда жидовская!» А уж Кирсанов — из тех мужиков, которые всегда держат свои обещания. — Хорошо. Спасибо вам, Франц Иосифович! — И, не попрощавшись, он побрел вниз по Молодежной, в сторону дома Воронцовых.
А говоришь — «на службу»… Ну-ну!
Левенталь не опасался, что его обман раскроется. Екатерина будет молчать. Она будет молчать всегда, как…
Как истукан с острова Пасхи…
Это происшествие немного подпортило отношения между Левенталем и Тамбовцевым. Нельзя сказать, что они и раньше были очень теплыми, и все же… Тамбовцев словно чувствовал что-то, но виду не подавал. Во всяком случае, когда три года спустя Левенталь обратился к нему с весьма деликатной проблемой — геморрой, что может быть деликатнее? — Тамбовцев встретил его достаточно радушно, посоветовал поменьше сидеть, побольше двигаться, не поднимать тяжестей и прикладывать к болезной плоти марлевый мешочек с тертым сырым картофелем. Помогло. Левенталь решил, что инцидент на этом исчерпан.
* * *
К тому времени, когда он безраздельно завладел тетрадью, Левенталь успел сделать несколько интересных открытий, которые не мог объяснить.
В первый же день — точнее, вечер — он понял: тетрадь нелегко спрятать. Промучившись целый день над шифром, он лег спать и оставил тетрадь на столе. В его доме (как и в любом деревянном доме) водились неприятные соседи— мыши. Каждое утро он доставал из мышеловок трупики неосторожных жертв.
В тот вечер он расставил вокруг стола смертоносные ловушки, заряженные кусочками копченого сала, надеясь таким образом отвлечь противных зверьков от кожаного переплета. Потом подумал и задвинул мышеловки под стол: ночью он часто вставал в туалет и не хотел утром вместо дохлой мыши с перебитым хребтом выбрасывать в выгребную яму свой перебитый палец.
Он лег в узкую кровать, накрылся до самого носа одеялом и, протянув руку к ночнику, погасил свет. В наступившей темноте Левенталь увидел, что тетрадь светится.
Мягким зеленоватым светом. Его это очень заинтересовало. Он включил свет — свечение исчезло. Выключил — возникло вновь.
Видимо, листы пропитаны специальным составом. Скорее всего, на основе фосфора.
Левенталь накрыл тетрадь газетой, но загадочное свечение пробивалось наружу, как сквозь абажур. Он попробовал закрыть тетрадь тряпкой — результат оказался тот же. Он пробовал и так и этак и в конце концов пришел к выводу: свечение останавливал только тот кусок кожи, в которую тетрадь была завернута изначально.
Левенталь обнюхал все листы, но, видимо, состав не обладал запахом. Сделать химический анализ бумаги ему было жалко, он не мог заставить себя оторвать от страницы хотя бы кусочек, словно тетрадь была живым существом.
Так оно и оказалось.
Однажды в темноте он подошел к тетради и наугад открыл ее. На мгновение ему показалось, что загадочные символы, сбившиеся в беспорядочную кучу, моментально разбежались по своим местам и опять сложились в бесконечные сплошные строчки, лишенные промежутков.
«Наверное, привиделось», — решил Левенталь.
Но эта иллюзия повторилась снова и снова. Он забавлялся, как ребенок. Незаметно подкрадывался к тетради и распахивал ее: значки, как маленькие жуки, быстро рассаживались по невидимым жердочкам.
Тетрадь была живой. Рациональной частью своего мозга он понимал, что такого просто не может быть. Но иррациональное подсознание говорило совсем другое. Он словно обзавелся ручным динозавром: все кругом знают, что они вымерли, и я тоже знаю, но его надо выводить на улицу три раза в день, с этим ничего не поделаешь, иначе он загадит весь дом: это же динозавр, хоть он и не существует. Постепенно эта абсурдная мысль удобно улеглась в голове, как письмо — в конверте. Тетрадь была живой, вот и все. С этим приходилось считаться.
Как раз в то время он начал свои попытки хоть как-то систематизировать значки. Он выписывал их все подряд, пытаясь найти одинаковые. И не обнаружил. Переписав четыре страницы — около двух тысяч знаков — он уже понял, что, даже если перепишет всю тетрадь, двух одинаковых не найдет, но тем не менее продолжал работу.
Закончив шестую страницу, он решил сверить свои записи с оригиналом: может, что-нибудь напутал? Он почти не удивился, когда сделал еще одно открытие. А чему тут можно удивляться? Ведь он уже знал, что тетрадь — ЖИВАЯ.
Порядок символов в тетради был другим. Он изменился не сильно по сравнению с первоначальным, но все же изменился. На каждой странице десять-пятнадцать символов поменяли свое положение.
Он постарался вывести какую-то закономерность в их перестановках, но не преуспел. Где-то несколько значков подряд срывались с места и убегали на другую страницу, где-то — один или два менялись местами, но чаще всего — перемещение их было хаотическим, не поддающимся никакой систематизации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
Домой Левенталь не шел и даже не бежал — он летел, не замечая, как ноги касаются земли.
Прибежав домой, он первым делом принялся оборудовать тайник. Нельзя было и подумать, чтобы поставить тетрадь просто так на полку, между учебником по физике и таблицами Брадиса. Сокровище потому и сокровище, что должно быть СОКРЫТО от посторонних глаз. А для него теперь все глаза — посторонние.
На следующий день к Левенталю зашел Тамбовцев.
— Ну как? Удалось что-нибудь выяснить?
— Проходите, пожалуйста, Валентин Николаевич. Чайку не желаете? — Видимо, он переигрывал. Лицо его было приторным. Тамбовцев насторожился.
— Нет, спасибо, тороплюсь на службу… Я насчет тетради. Удалось что-нибудь выяснить? Левенталь скорбно покачал головой:
— К сожалению, ничего. Вы были абсолютно правы, как, впрочем, и всегда. Она ничего мне не сказала. Ни слова, ни даже «здравствуйте!».
— Жалко… Ну, может, вы сами до чего-нибудь докопались?
— Нет… — Левенталь изобразил на лице крайнюю степень сожаления. — Это оказалось выше моих сил. Я, — он испустил глубокий вздох, — умываю руки.
— Да? — В голосе Тамбовцева слышалось недоверие. — Ну, что же… Тогда верните тетрадь.
— Я оставил ее Екатерине, — не раздумывая, соврал Левенталь. Он знал, что разговор о тетради рано или поздно возобновится, и заранее отрепетировал свои реплики.
— Зачем? — Тамбовцев нахмурился. Его кустистые брови встретились где-то над переносицей и сейчас напоминали лесной валежник, поросший густым мхом.
— Как? Вы же сказали, что это — ее вещь. Ну, я и подумал… — На лице Левенталя было написано искреннее раскаяние. Казалось, еще немного, и он расплачется. — Валентин Николаевич, разве я что-то сделал не так?
— Нет, нет… Все так, — сказал Тамбовцев тоном… таким тоном Кирсанов бы произнес: «Вот у… бать бы тебе промеж глаз, морда жидовская!» А уж Кирсанов — из тех мужиков, которые всегда держат свои обещания. — Хорошо. Спасибо вам, Франц Иосифович! — И, не попрощавшись, он побрел вниз по Молодежной, в сторону дома Воронцовых.
А говоришь — «на службу»… Ну-ну!
Левенталь не опасался, что его обман раскроется. Екатерина будет молчать. Она будет молчать всегда, как…
Как истукан с острова Пасхи…
Это происшествие немного подпортило отношения между Левенталем и Тамбовцевым. Нельзя сказать, что они и раньше были очень теплыми, и все же… Тамбовцев словно чувствовал что-то, но виду не подавал. Во всяком случае, когда три года спустя Левенталь обратился к нему с весьма деликатной проблемой — геморрой, что может быть деликатнее? — Тамбовцев встретил его достаточно радушно, посоветовал поменьше сидеть, побольше двигаться, не поднимать тяжестей и прикладывать к болезной плоти марлевый мешочек с тертым сырым картофелем. Помогло. Левенталь решил, что инцидент на этом исчерпан.
* * *
К тому времени, когда он безраздельно завладел тетрадью, Левенталь успел сделать несколько интересных открытий, которые не мог объяснить.
В первый же день — точнее, вечер — он понял: тетрадь нелегко спрятать. Промучившись целый день над шифром, он лег спать и оставил тетрадь на столе. В его доме (как и в любом деревянном доме) водились неприятные соседи— мыши. Каждое утро он доставал из мышеловок трупики неосторожных жертв.
В тот вечер он расставил вокруг стола смертоносные ловушки, заряженные кусочками копченого сала, надеясь таким образом отвлечь противных зверьков от кожаного переплета. Потом подумал и задвинул мышеловки под стол: ночью он часто вставал в туалет и не хотел утром вместо дохлой мыши с перебитым хребтом выбрасывать в выгребную яму свой перебитый палец.
Он лег в узкую кровать, накрылся до самого носа одеялом и, протянув руку к ночнику, погасил свет. В наступившей темноте Левенталь увидел, что тетрадь светится.
Мягким зеленоватым светом. Его это очень заинтересовало. Он включил свет — свечение исчезло. Выключил — возникло вновь.
Видимо, листы пропитаны специальным составом. Скорее всего, на основе фосфора.
Левенталь накрыл тетрадь газетой, но загадочное свечение пробивалось наружу, как сквозь абажур. Он попробовал закрыть тетрадь тряпкой — результат оказался тот же. Он пробовал и так и этак и в конце концов пришел к выводу: свечение останавливал только тот кусок кожи, в которую тетрадь была завернута изначально.
Левенталь обнюхал все листы, но, видимо, состав не обладал запахом. Сделать химический анализ бумаги ему было жалко, он не мог заставить себя оторвать от страницы хотя бы кусочек, словно тетрадь была живым существом.
Так оно и оказалось.
Однажды в темноте он подошел к тетради и наугад открыл ее. На мгновение ему показалось, что загадочные символы, сбившиеся в беспорядочную кучу, моментально разбежались по своим местам и опять сложились в бесконечные сплошные строчки, лишенные промежутков.
«Наверное, привиделось», — решил Левенталь.
Но эта иллюзия повторилась снова и снова. Он забавлялся, как ребенок. Незаметно подкрадывался к тетради и распахивал ее: значки, как маленькие жуки, быстро рассаживались по невидимым жердочкам.
Тетрадь была живой. Рациональной частью своего мозга он понимал, что такого просто не может быть. Но иррациональное подсознание говорило совсем другое. Он словно обзавелся ручным динозавром: все кругом знают, что они вымерли, и я тоже знаю, но его надо выводить на улицу три раза в день, с этим ничего не поделаешь, иначе он загадит весь дом: это же динозавр, хоть он и не существует. Постепенно эта абсурдная мысль удобно улеглась в голове, как письмо — в конверте. Тетрадь была живой, вот и все. С этим приходилось считаться.
Как раз в то время он начал свои попытки хоть как-то систематизировать значки. Он выписывал их все подряд, пытаясь найти одинаковые. И не обнаружил. Переписав четыре страницы — около двух тысяч знаков — он уже понял, что, даже если перепишет всю тетрадь, двух одинаковых не найдет, но тем не менее продолжал работу.
Закончив шестую страницу, он решил сверить свои записи с оригиналом: может, что-нибудь напутал? Он почти не удивился, когда сделал еще одно открытие. А чему тут можно удивляться? Ведь он уже знал, что тетрадь — ЖИВАЯ.
Порядок символов в тетради был другим. Он изменился не сильно по сравнению с первоначальным, но все же изменился. На каждой странице десять-пятнадцать символов поменяли свое положение.
Он постарался вывести какую-то закономерность в их перестановках, но не преуспел. Где-то несколько значков подряд срывались с места и убегали на другую страницу, где-то — один или два менялись местами, но чаще всего — перемещение их было хаотическим, не поддающимся никакой систематизации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126