Именно на этом предположении и основывалось искусство Заклинателей Хаоса вести допросы. Точнее, Заклинатели лишь готовят допрашиваемого для искомого действа, приводя в такое состояние, когда у него отсутствует возможность для сопротивления.
Что используют палачи в своем деле? Боль и ее отражение в сознании жертвы. Но изначально порождается боль телесная, приходящая извне, и только долгим и скучным путем она достигает души, заставляя человека переживать страдания полнее и ярче, чем это происходит в действительности. Проще говоря, задействуется воображение. Поэтому, кстати, пытки далеко не всегда приводят к желаемому результату: если человек в достаточной мере владеет своими мыслями, он способен отделить боль телесную от душевной, и тогда даже самый искусный палач окажется бессилен. Но Заклинатели действуют иначе, заставляя испытывать боль и страх не только тело, но и душу. Конечно, им в немалой степени помогает укоренившееся в умах представление о всемогуществе Детей Хаоса. Кстати, имеющее под собой основание, но не об этом речь…
Когда жертва узнает, что предстоит встреча с Заклинателем, ее охватывает ужас, впитанный еще с материнским молоком и усугубленный бабушкиными сказками о чудовищах, способных в единый миг уничтожить целый город. Таким образом, еще до начала допроса сознание человека оказывается расшатанным, ожидающим любого поворота событий, но, заметьте, поворота только к худшему. Как ни убеждай, как ни успокаивай, не поможет: допрашиваемый будет готовиться к чему-то ужасному и непонятному. И когда это «ужасное» начинает происходить… Приходит растерянность. Заклинатель не причиняет боли. Он лишь помогает той, что уже имеется, разрастись до огромных размеров. Помогает прорасти зерну Хаоса.
Достаточно малого: ослабить ниточки, связывающие тело и душу. Нарушить крепкие объятия, оставив касание лишь кончиками пальцев. Для того, кто никогда не расставался, угроза остаться в одиночестве – самая страшная. Страшнее даже смерти, потому что, умирая, мы все же чувствуем, что умираем цельными, духовно и телесно. А Заклинатель доказывает, что может быть и иначе. Более того, когда опытный мастер ослабляет связь души с телом, он к тому же показывает, как тело начинает гибнуть. Но ведь связи не порваны окончательно, верно? И сосуд, стенки которого еще помнят теплую ласку вина, начинает умолять: вернись! Вернись, пока это возможно!.. Мало кто устоит перед отчаянными просьбами тела. Только тот, кто уже расставался с ним, да и то, вряд ли. Мне, к примеру, было страшно, хотя я совершенно точно знал: вернусь. Точнее, буду возвращен, что бы ни случилось.
– Ладно, хватит разыгрывать из себя хладный труп: все в порядке. Я проверил.
– Знаю.
– Тогда почему…
– Я могу получить хоть немножко покоя?
– Оно тебе надо?
Валлор сидит в кресле, закинув ноги на стол, а taites, которые мне подарила магичка из Кенесали и которые я любовно разложил на покрытом платком блюде, кружатся в воздухе, выстраиваясь затейливыми цепочками, разлетаясь в стороны, снова приникая друг к другу.
– Смотри, не растеряй.
– За кого ты меня держишь?
«Капли» падают на стол и, скача по нему, как зайцы, добираются до блюда, где, недовольно потершись боками, наконец, застывают в неподвижности.
Я сажусь на постели и свешиваю ноги вниз. Все-таки, ощущения еще не стали прежними: пальцы кажутся онемевшими, шея немилосердно затекла, а желудок совершенно явственно крутит. Впрочем, он пустой, и с этой стороны неприятностей не грозит. Но по меньшей мере сутки уйдут на окончательное восстановление всего и вся.
Валлор ухмыляется:
– А ты обрадовался, когда меня увидел.
– Это было так заметно?
– Для меня – да. Хорошо, когда есть друг?
Отрицать очевидную правоту? Ни к чему.
– Хорошо. Но я был готов встретить любого Заклинателя.
– Так-таки и любого?
– Да, с тобой мне повезло, не спорю. Но если бы нашелся другой отлученный, что изменилось бы?
– Исход.
– Самое большее, я мог умереть.
– Этого мало?
– Этого недостаточно для страха.
Валлор опускает взгляд.
– Да, ты не боялся смерти. Но ты боялся чего-то иного, более ужасного по твоему разумению. И когда увидел меня, в твоих глазах на мгновение вспыхнула такая радость… Ты нашел что-то важнее жизни?
– Да.
Голубая глубина глаз Заклинателя снова смотрит на меня.
– Я нашел ее смысл. Для себя…
…Лето в северных провинциях скоротечно, но и оно в силах подарить тепло телу. Вот только не каждый способен ощутить это самое тепло в полной мере. Я не способен. Пока. И возможно, никогда не научусь это делать: кутаюсь в плащ, спрятавшись между камнями от ветра. Но не от Валлора.
– Я пришел попрощаться.
– Знаю. Одобрить не могу.
– Но ты понимаешь?
– Понимаю. Только я бы так не поступил.
Голубые глаза сияют робкой мольбой:
– А как бы ты поступил? Как?
Пытаюсь пожать плечами. Не получается. Точнее, движение мысли все же передается телу, но становится не изящным жестом, а судорогой.
– Это неважно.
– Не знаешь… А раз не знаешь, то не осуждай других!
– Кто-то говорил об осуждении? Я всего лишь не одобряю.
– Почему?
С завистью оглядываю статную фигуру Валлора.
– Потому.
– Не веди себя, как ребенок!
– А как я должен себя вести?
Он нарочно меня злит, что ли? Встаю, оказываясь ростом всего лишь по грудь моему недавнему противнику.
– Кого ты видишь, Вэл?
Задираю голову, чтобы поймать его взгляд.
– Скажи, кого? Только не лги!
Он молчит. Слишком долго, заставляя меня самого отвечать на свой вопрос:
– Ты видишь двенадцатилетнего мальчишку, еще не оправившегося от лихорадки. Слабого, никчемного и бесталанного. А хочешь, чтобы этот мальчишка вел себя, как взрослый, к тому же облеченный могуществом? Это невозможно.
– Тэл, ну какая разница, как ты выглядишь? Ведь внутри ты…
– Внутри? – Следовало бы горько рассмеяться, но в исполнении ребенка подобный жест выглядел бы смешным, а не трагичным. – Внутри я точно такой же. Я ничего не могу, понимаешь? Я больше НИЧЕГО НЕ МОГУ!
– Ты так в этом уверен? – Валлор пытается избавить свой голос от тени сомнения, чтобы ободрить меня. Тщетно.
– Я все испробовал, Вэл. Все, что только мог. Все, что знал сам и знали другие.
– Но не может же случиться так, чтобы…
– Душа только управляет. Тем, что есть. А мое… теперешнее тело не способно на игры с Хаосом. Я ничего не забыл, только все знания стали бесполезны. Они не нужны мне. Больше не нужны. Да и жизнь…
– Тэл, не смей так говорить!
– Почему же? А, ты не хочешь принимать на себя ответственность! Можешь не беспокоиться: никто тебя не винит. Я уж точно не в обиде.
– Но все случилось из-за меня.
– Брось! Я мог бы подхватить лихорадку, когда и где угодно.
– Но простудился именно после того, как…
Поворачиваюсь к Валлору спиной, чтобы спрятать глаза от его испытующего взгляда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Что используют палачи в своем деле? Боль и ее отражение в сознании жертвы. Но изначально порождается боль телесная, приходящая извне, и только долгим и скучным путем она достигает души, заставляя человека переживать страдания полнее и ярче, чем это происходит в действительности. Проще говоря, задействуется воображение. Поэтому, кстати, пытки далеко не всегда приводят к желаемому результату: если человек в достаточной мере владеет своими мыслями, он способен отделить боль телесную от душевной, и тогда даже самый искусный палач окажется бессилен. Но Заклинатели действуют иначе, заставляя испытывать боль и страх не только тело, но и душу. Конечно, им в немалой степени помогает укоренившееся в умах представление о всемогуществе Детей Хаоса. Кстати, имеющее под собой основание, но не об этом речь…
Когда жертва узнает, что предстоит встреча с Заклинателем, ее охватывает ужас, впитанный еще с материнским молоком и усугубленный бабушкиными сказками о чудовищах, способных в единый миг уничтожить целый город. Таким образом, еще до начала допроса сознание человека оказывается расшатанным, ожидающим любого поворота событий, но, заметьте, поворота только к худшему. Как ни убеждай, как ни успокаивай, не поможет: допрашиваемый будет готовиться к чему-то ужасному и непонятному. И когда это «ужасное» начинает происходить… Приходит растерянность. Заклинатель не причиняет боли. Он лишь помогает той, что уже имеется, разрастись до огромных размеров. Помогает прорасти зерну Хаоса.
Достаточно малого: ослабить ниточки, связывающие тело и душу. Нарушить крепкие объятия, оставив касание лишь кончиками пальцев. Для того, кто никогда не расставался, угроза остаться в одиночестве – самая страшная. Страшнее даже смерти, потому что, умирая, мы все же чувствуем, что умираем цельными, духовно и телесно. А Заклинатель доказывает, что может быть и иначе. Более того, когда опытный мастер ослабляет связь души с телом, он к тому же показывает, как тело начинает гибнуть. Но ведь связи не порваны окончательно, верно? И сосуд, стенки которого еще помнят теплую ласку вина, начинает умолять: вернись! Вернись, пока это возможно!.. Мало кто устоит перед отчаянными просьбами тела. Только тот, кто уже расставался с ним, да и то, вряд ли. Мне, к примеру, было страшно, хотя я совершенно точно знал: вернусь. Точнее, буду возвращен, что бы ни случилось.
– Ладно, хватит разыгрывать из себя хладный труп: все в порядке. Я проверил.
– Знаю.
– Тогда почему…
– Я могу получить хоть немножко покоя?
– Оно тебе надо?
Валлор сидит в кресле, закинув ноги на стол, а taites, которые мне подарила магичка из Кенесали и которые я любовно разложил на покрытом платком блюде, кружатся в воздухе, выстраиваясь затейливыми цепочками, разлетаясь в стороны, снова приникая друг к другу.
– Смотри, не растеряй.
– За кого ты меня держишь?
«Капли» падают на стол и, скача по нему, как зайцы, добираются до блюда, где, недовольно потершись боками, наконец, застывают в неподвижности.
Я сажусь на постели и свешиваю ноги вниз. Все-таки, ощущения еще не стали прежними: пальцы кажутся онемевшими, шея немилосердно затекла, а желудок совершенно явственно крутит. Впрочем, он пустой, и с этой стороны неприятностей не грозит. Но по меньшей мере сутки уйдут на окончательное восстановление всего и вся.
Валлор ухмыляется:
– А ты обрадовался, когда меня увидел.
– Это было так заметно?
– Для меня – да. Хорошо, когда есть друг?
Отрицать очевидную правоту? Ни к чему.
– Хорошо. Но я был готов встретить любого Заклинателя.
– Так-таки и любого?
– Да, с тобой мне повезло, не спорю. Но если бы нашелся другой отлученный, что изменилось бы?
– Исход.
– Самое большее, я мог умереть.
– Этого мало?
– Этого недостаточно для страха.
Валлор опускает взгляд.
– Да, ты не боялся смерти. Но ты боялся чего-то иного, более ужасного по твоему разумению. И когда увидел меня, в твоих глазах на мгновение вспыхнула такая радость… Ты нашел что-то важнее жизни?
– Да.
Голубая глубина глаз Заклинателя снова смотрит на меня.
– Я нашел ее смысл. Для себя…
…Лето в северных провинциях скоротечно, но и оно в силах подарить тепло телу. Вот только не каждый способен ощутить это самое тепло в полной мере. Я не способен. Пока. И возможно, никогда не научусь это делать: кутаюсь в плащ, спрятавшись между камнями от ветра. Но не от Валлора.
– Я пришел попрощаться.
– Знаю. Одобрить не могу.
– Но ты понимаешь?
– Понимаю. Только я бы так не поступил.
Голубые глаза сияют робкой мольбой:
– А как бы ты поступил? Как?
Пытаюсь пожать плечами. Не получается. Точнее, движение мысли все же передается телу, но становится не изящным жестом, а судорогой.
– Это неважно.
– Не знаешь… А раз не знаешь, то не осуждай других!
– Кто-то говорил об осуждении? Я всего лишь не одобряю.
– Почему?
С завистью оглядываю статную фигуру Валлора.
– Потому.
– Не веди себя, как ребенок!
– А как я должен себя вести?
Он нарочно меня злит, что ли? Встаю, оказываясь ростом всего лишь по грудь моему недавнему противнику.
– Кого ты видишь, Вэл?
Задираю голову, чтобы поймать его взгляд.
– Скажи, кого? Только не лги!
Он молчит. Слишком долго, заставляя меня самого отвечать на свой вопрос:
– Ты видишь двенадцатилетнего мальчишку, еще не оправившегося от лихорадки. Слабого, никчемного и бесталанного. А хочешь, чтобы этот мальчишка вел себя, как взрослый, к тому же облеченный могуществом? Это невозможно.
– Тэл, ну какая разница, как ты выглядишь? Ведь внутри ты…
– Внутри? – Следовало бы горько рассмеяться, но в исполнении ребенка подобный жест выглядел бы смешным, а не трагичным. – Внутри я точно такой же. Я ничего не могу, понимаешь? Я больше НИЧЕГО НЕ МОГУ!
– Ты так в этом уверен? – Валлор пытается избавить свой голос от тени сомнения, чтобы ободрить меня. Тщетно.
– Я все испробовал, Вэл. Все, что только мог. Все, что знал сам и знали другие.
– Но не может же случиться так, чтобы…
– Душа только управляет. Тем, что есть. А мое… теперешнее тело не способно на игры с Хаосом. Я ничего не забыл, только все знания стали бесполезны. Они не нужны мне. Больше не нужны. Да и жизнь…
– Тэл, не смей так говорить!
– Почему же? А, ты не хочешь принимать на себя ответственность! Можешь не беспокоиться: никто тебя не винит. Я уж точно не в обиде.
– Но все случилось из-за меня.
– Брось! Я мог бы подхватить лихорадку, когда и где угодно.
– Но простудился именно после того, как…
Поворачиваюсь к Валлору спиной, чтобы спрятать глаза от его испытующего взгляда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92