нельзя мужику в окопе усидеть, когда в родной деревне землю делят
и, не дай Бог, не поспеешь.
Много тогда вокруг Бухары крови пролилось. Горели овины, крестьянские избы,
редкие в здешних местах барские усадьбы и частые деревянные церкви. Потом
нагрянули продотряды, стали отбирать и без того скудные запасы хлеба и
убивать тех, кто хлеб прятал или отдавать не хотел.
Одному Богу ведомо, сколько земных поклонов положили стар и млад в деревне,
чтобы отвести новую беду. Но все равно надежды их на то, что падение
проклятого дома Романовых и веры никонианской приведет Русь к благочестию,
не оправдались. Все страшнее вокруг делалось, на смену вольным поселениям
крестьян, охотников и рыбаков расползлась по тайге сеть лагерей. Сбывалось
то, что давно было предсказано, и уверенная в скором конце истории Бухара
решила запереться и погибнуть в огне, но не открывать врата поганым
язычникам, как завещали ей предки.
И действительно, братишки из города вскоре нагрянули в соседний с Бухарой
хутор Замох.
На том хуторе жил кузнец, человек высокий, кряжистый и весьма в своем
ремесле искусный. Когда в Бухаре случалась у кого из мужиков нужда подковать
лошадь, починить инструмент, охотничье ружье или изготовить капкан на зверя,
то шли они в Замох, и изделиям тем не было сносу. Кроме этой обычной для
кузнеца работы, замохский коваль и киоты для икон изготовлял, и посуду
металлическую, и железные изукрашенные лари-ковчеги, но более всего известен
он был тем, что замечательно умел смирять жеребцов. Оттого в деревне его
прозывали коновалом, а место, где он жил,- коноваловым стожьем. Как и
положено холостильщику, он отличался свирепым нравом и был горяч в делах
мирских, но к отеческой вере, напротив, равнодушен. Одним из первых коновал
вышел из скита, взял жену из чужой деревни, обвенчался с нею по
никонианскому обряду и зажил на свой лад, окончательно расплевавшись с
заветами отцов. Такого откровенного разрыва с древней верой и ее обычаями в
скиту прежде не было, и наставники хотели запретить всем иметь с отступником
дело, но поскольку другого мастера во всей округе не было, то все равно
крестьяне шли к нему.
В деньгах коновал не нуждался, жил, как хотел, курил трубку и пил вино, но
потом с мужиком случилось что-то странное. Он отправил от себя жену, принес
покаяние перед старцами и стал необыкновенно набожен. Хотя жил по-прежнему
на заимке, много денег жертвовал на моленную, изукрасил ее своими чудесными
изделиями, в молитве был усерден, поклонов отбивал по три сотни в день,
постился строго и житием своим мало уступал даже самым ревностным старцам.
Звали его вернуться в Бухару, но он уклонился и пребывал в одиночестве, ни с
кем не знаясь и даже избегая своих соплеменников. Известно было также, что
где-то в лесу была у него часовенка, где он подолгу простаивал на коленях,
раздевшись до пояса и зимой, в лютую стужу, и летом, претерпевая укусы
комаров. Однако за святого его никто не почитал и видели в его усердии
что-то иное в соответствии с известным присловием: "Умудряет Бог слепца, а
черт кузнеца".
Но именно этот странный человек спас Бухару от разорения. Когда бандиты
ворвались в Замох, не ожидая, по обыкновению, встретить никакого
сопротивления, то напоролись на засаду. Этого оказалось достаточно, чтобы
внести в ряды наступавших растерянность. Услышав выстрелы, пугливые сборщики
хлеба вообразили, что им противостоят по меньшей мере человек десять, и
ретировались за подмогой. Только после того как позвали на помощь балтийских
матросов, коновала схватили, перед смертью измучили и бросили в овин вместе
с арестованным в ту же ночь православным священником - уже совсем стареньким
и, по обыкновению, пьяненьким. Им двоим выпало скоротать последнюю перед
казнью ночь.
И вот тогда холостильщик упал перед хмельным батюшкой на колени и покаялся в
душегубстве. Поначалу священник, разумевший, будто бы его товарищ по
несчастью сокрушается о том, что застрелил не меньше десятка
нехристей-краснофлотцев, похвалил его за христианскую кротость и легко
отпустил этот грех, который и грехом-то считал по одному лишь пастырскому
долгу, ибо в душе стрелка одобрял и неудовольствие его вызвали растерянность
и бездействие прочих мужиков.
- Не то, не то,- прошептал коновал, облизывая в кровь разбитые губы.-
Этих-то прикончить, что оводов. Другой на мне грех. Покаяться перед старцами
хотел, а теперь перед тобой споведоваться придется,- добавил он печально.
- На все воля Божья,- смиренно произнес батюшка, помаленьку трезвея, перед
тем как приступить к исполнению непосредственных обязанностей.
- Страшно мне, что все равно никто правды не узнает. В могилу со мной уйдет.
-- А ты за правду не страшись. Ей деваться некуда - она, как вода, щелочку
всюду найдет.
Коновал несколько удивленно взглянул на философствующего и как будто ничуть
не напуганного предстоящей казнью попа.
- Это я Евстолью убил,- сказал он тихо.- В капкан она мой попала. Ногу ей
изуродовало совсем, крови много потеряла, но жива еще была. Молила пощадить
ее и обещала никому не сказывать, что я всему виной. Да только разве такое
скроешь? Взял я грех на душу, подумал, чем калекой ей быть, лучше смерть
принять. И мне ответ перед людьми не держать.
Даже повидавший на своем веку немало и немало принявший самых разных
исповедей иерей долго молчал, подбирая слова, но язык его прилип к гортани и
слов нужных не находилось. Так и промолчали они до самого утра, пока в
глухой утренний час не услыхали стук заступа и не увидели двоих
перепачканных землей мужиков из Бухары, всю ночь рывших подкоп.
- Ты, батюшка, иди,- сказал коновал глухо.- А я останусь. И людям скажи, как
все было. А вы,- поворотился он к освободившим его соплеменникам,- коли не
желаете погибели моей душе, подожгите сараюшку.
Мужики попятились, но пленник жестко повторил:
- Подожгите, так она велела.
- Где ж закопал-то ты убиенную? - спросил поп на прощание.
- В ковчег положил. А где - сказывать она зарекла. Когда время придет, сама
даст знак.
Весьма трезвомыслящий батюшка только покачал головой и, ничего не сказав,
перекрестил несчастного дряхлой щепотью. А страшная исповедь коновала, как и
пожелал он, дошла до Бухары, где уже готовы были спастись в огне от
Антихриста все ее насельники.
Вместо этого огонь вспыхнул в Замохе.
В тот же день потрясенные пожаром или получившие иной приказ пролетарии
снялись и растворились в тайге так же внезапно, как и появились, не дойдя до
Бухары десяти километров и ничем ее не потревожив. Обреченная на погибель
деревня на неопределенное время осталась жива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
и, не дай Бог, не поспеешь.
Много тогда вокруг Бухары крови пролилось. Горели овины, крестьянские избы,
редкие в здешних местах барские усадьбы и частые деревянные церкви. Потом
нагрянули продотряды, стали отбирать и без того скудные запасы хлеба и
убивать тех, кто хлеб прятал или отдавать не хотел.
Одному Богу ведомо, сколько земных поклонов положили стар и млад в деревне,
чтобы отвести новую беду. Но все равно надежды их на то, что падение
проклятого дома Романовых и веры никонианской приведет Русь к благочестию,
не оправдались. Все страшнее вокруг делалось, на смену вольным поселениям
крестьян, охотников и рыбаков расползлась по тайге сеть лагерей. Сбывалось
то, что давно было предсказано, и уверенная в скором конце истории Бухара
решила запереться и погибнуть в огне, но не открывать врата поганым
язычникам, как завещали ей предки.
И действительно, братишки из города вскоре нагрянули в соседний с Бухарой
хутор Замох.
На том хуторе жил кузнец, человек высокий, кряжистый и весьма в своем
ремесле искусный. Когда в Бухаре случалась у кого из мужиков нужда подковать
лошадь, починить инструмент, охотничье ружье или изготовить капкан на зверя,
то шли они в Замох, и изделиям тем не было сносу. Кроме этой обычной для
кузнеца работы, замохский коваль и киоты для икон изготовлял, и посуду
металлическую, и железные изукрашенные лари-ковчеги, но более всего известен
он был тем, что замечательно умел смирять жеребцов. Оттого в деревне его
прозывали коновалом, а место, где он жил,- коноваловым стожьем. Как и
положено холостильщику, он отличался свирепым нравом и был горяч в делах
мирских, но к отеческой вере, напротив, равнодушен. Одним из первых коновал
вышел из скита, взял жену из чужой деревни, обвенчался с нею по
никонианскому обряду и зажил на свой лад, окончательно расплевавшись с
заветами отцов. Такого откровенного разрыва с древней верой и ее обычаями в
скиту прежде не было, и наставники хотели запретить всем иметь с отступником
дело, но поскольку другого мастера во всей округе не было, то все равно
крестьяне шли к нему.
В деньгах коновал не нуждался, жил, как хотел, курил трубку и пил вино, но
потом с мужиком случилось что-то странное. Он отправил от себя жену, принес
покаяние перед старцами и стал необыкновенно набожен. Хотя жил по-прежнему
на заимке, много денег жертвовал на моленную, изукрасил ее своими чудесными
изделиями, в молитве был усерден, поклонов отбивал по три сотни в день,
постился строго и житием своим мало уступал даже самым ревностным старцам.
Звали его вернуться в Бухару, но он уклонился и пребывал в одиночестве, ни с
кем не знаясь и даже избегая своих соплеменников. Известно было также, что
где-то в лесу была у него часовенка, где он подолгу простаивал на коленях,
раздевшись до пояса и зимой, в лютую стужу, и летом, претерпевая укусы
комаров. Однако за святого его никто не почитал и видели в его усердии
что-то иное в соответствии с известным присловием: "Умудряет Бог слепца, а
черт кузнеца".
Но именно этот странный человек спас Бухару от разорения. Когда бандиты
ворвались в Замох, не ожидая, по обыкновению, встретить никакого
сопротивления, то напоролись на засаду. Этого оказалось достаточно, чтобы
внести в ряды наступавших растерянность. Услышав выстрелы, пугливые сборщики
хлеба вообразили, что им противостоят по меньшей мере человек десять, и
ретировались за подмогой. Только после того как позвали на помощь балтийских
матросов, коновала схватили, перед смертью измучили и бросили в овин вместе
с арестованным в ту же ночь православным священником - уже совсем стареньким
и, по обыкновению, пьяненьким. Им двоим выпало скоротать последнюю перед
казнью ночь.
И вот тогда холостильщик упал перед хмельным батюшкой на колени и покаялся в
душегубстве. Поначалу священник, разумевший, будто бы его товарищ по
несчастью сокрушается о том, что застрелил не меньше десятка
нехристей-краснофлотцев, похвалил его за христианскую кротость и легко
отпустил этот грех, который и грехом-то считал по одному лишь пастырскому
долгу, ибо в душе стрелка одобрял и неудовольствие его вызвали растерянность
и бездействие прочих мужиков.
- Не то, не то,- прошептал коновал, облизывая в кровь разбитые губы.-
Этих-то прикончить, что оводов. Другой на мне грех. Покаяться перед старцами
хотел, а теперь перед тобой споведоваться придется,- добавил он печально.
- На все воля Божья,- смиренно произнес батюшка, помаленьку трезвея, перед
тем как приступить к исполнению непосредственных обязанностей.
- Страшно мне, что все равно никто правды не узнает. В могилу со мной уйдет.
-- А ты за правду не страшись. Ей деваться некуда - она, как вода, щелочку
всюду найдет.
Коновал несколько удивленно взглянул на философствующего и как будто ничуть
не напуганного предстоящей казнью попа.
- Это я Евстолью убил,- сказал он тихо.- В капкан она мой попала. Ногу ей
изуродовало совсем, крови много потеряла, но жива еще была. Молила пощадить
ее и обещала никому не сказывать, что я всему виной. Да только разве такое
скроешь? Взял я грех на душу, подумал, чем калекой ей быть, лучше смерть
принять. И мне ответ перед людьми не держать.
Даже повидавший на своем веку немало и немало принявший самых разных
исповедей иерей долго молчал, подбирая слова, но язык его прилип к гортани и
слов нужных не находилось. Так и промолчали они до самого утра, пока в
глухой утренний час не услыхали стук заступа и не увидели двоих
перепачканных землей мужиков из Бухары, всю ночь рывших подкоп.
- Ты, батюшка, иди,- сказал коновал глухо.- А я останусь. И людям скажи, как
все было. А вы,- поворотился он к освободившим его соплеменникам,- коли не
желаете погибели моей душе, подожгите сараюшку.
Мужики попятились, но пленник жестко повторил:
- Подожгите, так она велела.
- Где ж закопал-то ты убиенную? - спросил поп на прощание.
- В ковчег положил. А где - сказывать она зарекла. Когда время придет, сама
даст знак.
Весьма трезвомыслящий батюшка только покачал головой и, ничего не сказав,
перекрестил несчастного дряхлой щепотью. А страшная исповедь коновала, как и
пожелал он, дошла до Бухары, где уже готовы были спастись в огне от
Антихриста все ее насельники.
Вместо этого огонь вспыхнул в Замохе.
В тот же день потрясенные пожаром или получившие иной приказ пролетарии
снялись и растворились в тайге так же внезапно, как и появились, не дойдя до
Бухары десяти километров и ничем ее не потревожив. Обреченная на погибель
деревня на неопределенное время осталась жива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58