Колдаев гнал крамольные мысли прочь, но поделать с ними
ничего не мог, слова психолога въелись в его мозги, точно и тот тоже умел
кодировать. На исповеди он рассказал обо всем духовнику.
- В Церковь приходят разные люди,- ответил наставник негромко.- Но конечных
ее целей они не знают. Подождем, что этот человек скажет время спустя.
Вскоре психолог исчез. Спрашивать о том, где находится тот или иной из
братьев, было не принято, Колдаев решил, что он был изгнан или сам ушел из
общины, и почувствовал облегчение. Однако некоторое время спустя в одном из
новообъявленных верных он узнал лазутчика.
"Неужели он и туда прокрался?" - подумал скульптор тоскливо.
Но то, как изменился этот человек, Колдаева поразило и повергло в состояние
мистического ужаса. Не было в Церкви ни одного человека, более преданного
Учителю. Из тайного противника учения он стал его страстным поборником. Он
покаялся перед братией в том, что был заслан в Церковь враждебными ей
силами, отрекся от всего, что говорил раньше, и если бы скульптор не помнил
насмешки в глазах психолога, то никогда не поверил бы, что этот человек
вообще мог в чем-либо сомневаться.
- Что с тобой случилось? - спросил он неуверенно психолога, когда они
остались одни.
- Все, что говорит Учитель,- правда,- ответил тот, прямо глядя Колдаеву в
глаза.- Он на самом деле Христос, сын Бога Живаго.
Глава II. Кровавая сауна
Своего крещения скульптор ждал с той же нетерпеливостью, страхом и счастьем,
с каким беременная женщина ждет рождения ребенка. Предстоящее таинство было
для него тем, что он называл вдохновением гения: одиночество, ледок
самопожертвования и самоотречения, который окутывает каждого подлинного
художника. Он был убежден, что сможет вылепить задуманную скульптуру, но,
когда заветный день был назначен, Колдаев ощутил неожиданное беспокойство.
Это было похоже на то чувство, которое испытывает человек в последние часы
перед долгой дорогой.
Накануне его потянуло на волю. Покидать общину без благословения никому не
разрешалось, но по праву бывшего домовладельца Колдаев пользовался
некоторыми льготами.
Он вышел на улицу уже в изрядно позабытый им город. Стояла осень, один из
последних ее погожих деньков, какие бывают перед холодами. Он пошел наугад
долгой дорогой по каналам, широким проспектам и глухим переулкам. Как же
здесь все переменилось!
Год назад, когда он уходил в заточение, еще вовсю бушевал спиртовой кризис,
барыги на Кировском предлагали талоны на водку, теперь она продавалась на
каждом шагу. Народ с любопытством рассматривал диковинные заморские товары,
но покупать не решался, и немногие, приобретшие банку пива или шоколадку,
чувствовали себя богачами и вызывали завистливые взгляды. Город сделался
чужим. Другими были в нем люди, их лица, глаза, даже походка.
Но Колдаева поразили не Ленинград и его перемены - гораздо сильнее
переменился он сам. Он находился в состоянии необыкновенной раздвоенности, и
странно было ему поверить, что это он идет по городу и может выбирать
дорогу. Все сомнения давно улеглись в его душе, он знал, что завтра для него
начнется иная жизнь, он будет спасен и никогда более никакой соблазн не
проникнет в его сердце, но сейчас в эти последние часы грешной жизни Колдаев
оттягивал и оттягивал момент возвращения. Все было как будто верно и решено,
но он уходил все дальше в сторону центра, туда, где больше было толпы,
сутолоки и разноязыкой речи. Вдруг кто-то его окликнул.
Скульптор поворотился.
- Не узнаешь?
Рыжеволосая девица с чувственными губами вызывающе и дерзко смотрела на
него.
- Что ж в гости-то больше не зовешь?
Колдаев вспомнил, как год назад эта девица сидела, развалившись в его
кресле, так что были видны ее черные шелковые трусики, и пила водку. За год
она стала еще распутнее.
- Ты грязна,- произнес он с отвращением.
- Скажите пожалуйста, чистый какой! А помнишь, ты просил меня найти ту девку
с вокзала?
Что-то забытое шевельнулось в его душе.
- Ты знаешь, где она?
- Знаю. Но скажу только у себя дома. Да не бойся ты меня. Малохольный
какой-то.
Судя по всему, девица не слишком бедствовала. Она снимала трехкомнатную
квартиру на Большой Пушкарской, но выглядела квартира довольно странно.
Вдоль стен стояли штативы, висели осветительные лампы, а в каждой комнате
было по кровати.
- Что у тебя здесь? Притон?
- Студия,- сказала она коротко.
На кровати валялось несколько фотографий. Они поразили его невероятной
грубостью и бесстыдством. Совокупляющиеся пары, свальный грех, ласкающие
друг друга женщины, целующиеся мужчины. По сравнению с этой продукцией то,
что делал некогда гроссмейстер Ордена эротоманов, выглядело невинной
забавой.
Девица меж тем прикатила сервировочный столик с водкой и закусками и села
напротив скульптора. Ее красивые, чуть раскосые глаза смотрели насмешливо и
вызывающе, и некогда уверенный в себе, покоривший стольких женщин ваятель
почувствовал себя растерянным и смущенным. Он боялся этой женщины
подростковым страхом. Она угадывала его состояние, и робость скульптора
забавляла и возбуждала ее.
- Выпьем? - предложила девица, наливая ему вместительную рюмку, больше
подошедшую бы для вина, чем для водки.
- Мне нельзя,- произнес он неуверенно.- Где та девушка?
- Выпьешь - скажу.
То, что пить после стольких месяцев воздержания ему не следовало, он понял
сразу же. Оглашенного накрыло горячей волной, и все поплыло у него перед
глазами.
- Где она? - повторил он, тяжело ворочая языком.
- За богатого старичка замуж вышла.
- Врешь!
Девица порылась в ящике и протянула ему фотографию: его стыдливая натурщица
стояла рядом с высоким бровастым стариком, чем-то похожим на сановника
екатерининских времен.
- Откуда это у тебя?
- Хозяин в загсе подрабатывал, пока здесь дело не открыл.
- Значит, с ней теперь все? - пробормотал скульптор тупо.
- А я тебе ее не заменю? - усмехнулась рыжеволосая и подтолкнула своего
безвольного гостя к кровати, служившей сценой для съемок.
Домой Колдаев вернулся поздней ночью. За несколько часов погода
переменилась. Нанесло тучи, холодный и сильный северный ветер продувал
прямые переулки, как аэродинамическую трубу. Скульптора мутило, била дрожь и
мучило то же странное состояние душевного отравления, что испытал он,
вернувшись от Бориса Филипповича в самый первый раз. Ему было страшно
вспомнить о том, как он перечеркнул одним махом все, к чему шел целый год, и
еще страшнее подумать, как он расскажет или, напротив, утаит случившееся от
наставника и что ждет его теперь дальше: изгнание, проклятие, вечный позор
или гибель?
По дороге он купил на Кировском бутылку водки и у себя в келье открыл ее и
жадно стал пить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
ничего не мог, слова психолога въелись в его мозги, точно и тот тоже умел
кодировать. На исповеди он рассказал обо всем духовнику.
- В Церковь приходят разные люди,- ответил наставник негромко.- Но конечных
ее целей они не знают. Подождем, что этот человек скажет время спустя.
Вскоре психолог исчез. Спрашивать о том, где находится тот или иной из
братьев, было не принято, Колдаев решил, что он был изгнан или сам ушел из
общины, и почувствовал облегчение. Однако некоторое время спустя в одном из
новообъявленных верных он узнал лазутчика.
"Неужели он и туда прокрался?" - подумал скульптор тоскливо.
Но то, как изменился этот человек, Колдаева поразило и повергло в состояние
мистического ужаса. Не было в Церкви ни одного человека, более преданного
Учителю. Из тайного противника учения он стал его страстным поборником. Он
покаялся перед братией в том, что был заслан в Церковь враждебными ей
силами, отрекся от всего, что говорил раньше, и если бы скульптор не помнил
насмешки в глазах психолога, то никогда не поверил бы, что этот человек
вообще мог в чем-либо сомневаться.
- Что с тобой случилось? - спросил он неуверенно психолога, когда они
остались одни.
- Все, что говорит Учитель,- правда,- ответил тот, прямо глядя Колдаеву в
глаза.- Он на самом деле Христос, сын Бога Живаго.
Глава II. Кровавая сауна
Своего крещения скульптор ждал с той же нетерпеливостью, страхом и счастьем,
с каким беременная женщина ждет рождения ребенка. Предстоящее таинство было
для него тем, что он называл вдохновением гения: одиночество, ледок
самопожертвования и самоотречения, который окутывает каждого подлинного
художника. Он был убежден, что сможет вылепить задуманную скульптуру, но,
когда заветный день был назначен, Колдаев ощутил неожиданное беспокойство.
Это было похоже на то чувство, которое испытывает человек в последние часы
перед долгой дорогой.
Накануне его потянуло на волю. Покидать общину без благословения никому не
разрешалось, но по праву бывшего домовладельца Колдаев пользовался
некоторыми льготами.
Он вышел на улицу уже в изрядно позабытый им город. Стояла осень, один из
последних ее погожих деньков, какие бывают перед холодами. Он пошел наугад
долгой дорогой по каналам, широким проспектам и глухим переулкам. Как же
здесь все переменилось!
Год назад, когда он уходил в заточение, еще вовсю бушевал спиртовой кризис,
барыги на Кировском предлагали талоны на водку, теперь она продавалась на
каждом шагу. Народ с любопытством рассматривал диковинные заморские товары,
но покупать не решался, и немногие, приобретшие банку пива или шоколадку,
чувствовали себя богачами и вызывали завистливые взгляды. Город сделался
чужим. Другими были в нем люди, их лица, глаза, даже походка.
Но Колдаева поразили не Ленинград и его перемены - гораздо сильнее
переменился он сам. Он находился в состоянии необыкновенной раздвоенности, и
странно было ему поверить, что это он идет по городу и может выбирать
дорогу. Все сомнения давно улеглись в его душе, он знал, что завтра для него
начнется иная жизнь, он будет спасен и никогда более никакой соблазн не
проникнет в его сердце, но сейчас в эти последние часы грешной жизни Колдаев
оттягивал и оттягивал момент возвращения. Все было как будто верно и решено,
но он уходил все дальше в сторону центра, туда, где больше было толпы,
сутолоки и разноязыкой речи. Вдруг кто-то его окликнул.
Скульптор поворотился.
- Не узнаешь?
Рыжеволосая девица с чувственными губами вызывающе и дерзко смотрела на
него.
- Что ж в гости-то больше не зовешь?
Колдаев вспомнил, как год назад эта девица сидела, развалившись в его
кресле, так что были видны ее черные шелковые трусики, и пила водку. За год
она стала еще распутнее.
- Ты грязна,- произнес он с отвращением.
- Скажите пожалуйста, чистый какой! А помнишь, ты просил меня найти ту девку
с вокзала?
Что-то забытое шевельнулось в его душе.
- Ты знаешь, где она?
- Знаю. Но скажу только у себя дома. Да не бойся ты меня. Малохольный
какой-то.
Судя по всему, девица не слишком бедствовала. Она снимала трехкомнатную
квартиру на Большой Пушкарской, но выглядела квартира довольно странно.
Вдоль стен стояли штативы, висели осветительные лампы, а в каждой комнате
было по кровати.
- Что у тебя здесь? Притон?
- Студия,- сказала она коротко.
На кровати валялось несколько фотографий. Они поразили его невероятной
грубостью и бесстыдством. Совокупляющиеся пары, свальный грех, ласкающие
друг друга женщины, целующиеся мужчины. По сравнению с этой продукцией то,
что делал некогда гроссмейстер Ордена эротоманов, выглядело невинной
забавой.
Девица меж тем прикатила сервировочный столик с водкой и закусками и села
напротив скульптора. Ее красивые, чуть раскосые глаза смотрели насмешливо и
вызывающе, и некогда уверенный в себе, покоривший стольких женщин ваятель
почувствовал себя растерянным и смущенным. Он боялся этой женщины
подростковым страхом. Она угадывала его состояние, и робость скульптора
забавляла и возбуждала ее.
- Выпьем? - предложила девица, наливая ему вместительную рюмку, больше
подошедшую бы для вина, чем для водки.
- Мне нельзя,- произнес он неуверенно.- Где та девушка?
- Выпьешь - скажу.
То, что пить после стольких месяцев воздержания ему не следовало, он понял
сразу же. Оглашенного накрыло горячей волной, и все поплыло у него перед
глазами.
- Где она? - повторил он, тяжело ворочая языком.
- За богатого старичка замуж вышла.
- Врешь!
Девица порылась в ящике и протянула ему фотографию: его стыдливая натурщица
стояла рядом с высоким бровастым стариком, чем-то похожим на сановника
екатерининских времен.
- Откуда это у тебя?
- Хозяин в загсе подрабатывал, пока здесь дело не открыл.
- Значит, с ней теперь все? - пробормотал скульптор тупо.
- А я тебе ее не заменю? - усмехнулась рыжеволосая и подтолкнула своего
безвольного гостя к кровати, служившей сценой для съемок.
Домой Колдаев вернулся поздней ночью. За несколько часов погода
переменилась. Нанесло тучи, холодный и сильный северный ветер продувал
прямые переулки, как аэродинамическую трубу. Скульптора мутило, била дрожь и
мучило то же странное состояние душевного отравления, что испытал он,
вернувшись от Бориса Филипповича в самый первый раз. Ему было страшно
вспомнить о том, как он перечеркнул одним махом все, к чему шел целый год, и
еще страшнее подумать, как он расскажет или, напротив, утаит случившееся от
наставника и что ждет его теперь дальше: изгнание, проклятие, вечный позор
или гибель?
По дороге он купил на Кировском бутылку водки и у себя в келье открыл ее и
жадно стал пить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58