Родители его побаивались, дети обожали. Несмотря на грозную внешность, они
чувствовали в нем необыкновенную доброту. К тому же знал он так много
интересного и так здорово умел об этом рассказывать, что самые отпетые
лентяи и хулиганы на его уроках смиренно сидели, слушая поразительные
истории о великих открытиях, далеких землях, полетах в космос, роботах,
компьютерах, освоении Севера и прочих достижениях постаревшего человечества.
На каникулы он уходил с учениками в лыжные, пешие и водные походы по тайге и
порожистым рекам. Он возил детей на экскурсии в большие и малые города,
показывал им музеи и выставки и старался сделать все, чтобы его воспитанники
по причине отдаленности их малой родины не чувствовали себя брошенными или в
чем-то ущемленными. Одно время Ильей Петровичем интересовались местные
власти и предлагали поменять Богом забытое поселение на работу в роно или
даже в райкоме партии, намекая на то, что при его данных он мог бы сделать
карьеру партийного работника. Но директор все посулы отклонил и продолжал
заниматься тем, что считал главным делом жизни.
Польза от него в "Сорок втором" была огромная, и не только потому, что он
учил детишек. В эпоху массовой радио- и телефикации Илья Петрович был
единственным человеком на сотни километров вокруг, умевшим чинить бытовую
технику. Потерять его жители страшно боялись и, чтобы понадежнее привязать
молодого да к тому же непьющего мужчину, не раз пробовали женить, но Илья
Петрович не поддавался. На танцы он не ходил, в кино не бывал, дружбу почти
ни с кем не водил, а когда его спрашивали, собирается ли он обзаводиться
семьей, шутливо отвечал, что невеста его еще не подросла.
И по своей загадочности, и по влиянию на умы посельчан он вполне успешно
конкурировал с бухарянами. Но, поскольку двум медведям в одной берлоге не
ужиться, Илья Петрович вскоре по приезде в "Сорок второй" объявил
диссидентам беспощадную войну. Поначалу сама мысль, что в его просвещенное
время существуют не просто люди, подверженные религиозным предрассудкам, но
настоящие фанатики, не признающие электричества, медицины, брезгающие пить и
есть из той же посуды, что и все смертные, его удивила и позабавила. Но,
когда узнал, что несколько десятков детишек, вместо того чтобы слушать про
Джордано Бруно, Галилея, Коперника, Ломоносова и Эйнштейна, проводят дни и
ночи в тупых молитвах, Илья Петрович почувствовал себя лично задетым. Он
поклялся, что не уедет из "Сорок второго" до тех пор, пока хоть один ребенок
в Бухаре останется неграмотным.
Однако все его попытки с наскоку взять сектантскую цитадель и доказать
упрямцам, что Бога нет, а их Бога нет вдвойне, оказались безрезультатными.
Из Бухары Илью Петровича, невзирая на его директорский авторитет, вытолкали
взашей, пригрозив спустить собак, если он хоть раз еще приблизится к ограде
скита. Он ушел, сопровождаемый взглядами двух людей - приземистого, тощего
мужичка-келаря и высокого, худощавого старца. Эти две пары глаз, особенно
Вассиановы, впоследствии долго преследовали Илью Петровича. Взгляд келаря
ничего, кроме ненависти, не выражал, но глаза старца поразили директора
каким-то нездешним, невиданным одиночеством. Выражение это, впрочем,
промелькнуло только на мгновение, Вассиан отвернулся, и Илье Петровичу
пришлось несолоно хлебавши идти домой.
Потерпев неудачу добиться своего добром, педагог призвал на помощь
начальство. Но, к его удивлению и возмущению, в том месте, где, казалось бы,
по долгу службы давно должны были принять соответствующие меры, к его
действиям отнеслись неодобрительно.
Председатель поссовета - хохол-западенец из бывших бендеровцев, застрявший в
этих краях после отсидки и избранный на высокую должность благодаря тому
обстоятельству, что никого менее пьющего подыскать не смогли,- прикрыл дверь
и сказал буквально следующее:
- Илля Петровычу, та не чипайте вы их.
- Это еще почему?
- Воны дуже добри працивныкы.
- Значит, вам всего дороже план ваш?! - воскликнул Илья Петрович так, что
слышно было на всем этаже.- А какой ценой вы этого добиваетесь, вы подумали?
- Бачыте, Илля Петровычу,- ответил председатель осторожно.- Вы людына нова и
трошки не розумиетеся. Мы тут живемо, як на острови. Кругом дыбри ат
бездорижжя, телефон обризаты як пыты даты. Багато наших жителив колышни
заключонни. Колы щось станеться, мы з вами перши до них побижимо. Бухара це
наш оплот, и сварытыся з нею мы не можемо. Та й старець там, повим вам, дуже
цикава людына. Не пудло бы було вам з ным познайомытыся.
- Это еще зачем? - обиженно сказал самолюбивый педагог.- Да я ему руки не
подам.
- Ну це вже як вы захочете, хоч щодо Вассияна, вин разумный и нас з вамы за
пояс заткне.
- Что ж у него тогда дети в школу не ходят, если он такой умный?
- А нащо им, по совисти сказаты, школа? Чому треба, вин их и так навчить.
- Да как вы так можете рассуждать?
- Илля Петровычу, Илля Петровычу,- вздохнул председатель, наливая ему и себе
по стопочке.- Молоди вы и життя не знаете.
- Я не пью,- встрял директор.
- Так я й кажу, що не знаете. Давайте так ся договоримо: воны наших дитей не
чипають, а вы их не чипайте.
- С каких это пор дети стали на наших и ненаших делиться?
- Ну вот что, товарищ директор,- сказал председатель, переходя на чистейшую
российскую мову,- вы эту демагогию оставьте. Мы вас очень ценим, но, если не
нравятся наши порядки, задерживать вас никто не станет.
Были у бухарян и другие защитники. Порой из Москвы или Ленинграда приезжали
экспедиции с бородатыми мужами и совсем молоденькими девочками, пытались
купить книги и иконы, записать песни, предания или молитвы этих реликтовых
людей. Им предлагали большие деньги, давили на честолюбие, но все точно так
же было тщетно. Бухара наглухо закрывала двери, старец отказывался даже
встречаться с учеными. Экспедиции уезжали ни с чем, а на следующий год опять
приезжали. Иногда случались накладки, и в поселке сталкивались сразу две
поисковые группы. Они долго препирались, кто из них имеет право на
обследование Бухары, потрясали бумагами и межуниверситетскими договорами, но
поскольку скит находился на стыке двух районов, то споры оканчивались так же
безрезультатно, как и сами экспедиции.
Илью Петровича этот интерес раздражал. Чудилось ему, что это лишь укрепляет
тщеславных бухарян в их исключительности и избранности, и подмывало его
попенять всем кандидатам и докторам наук, фольклористам, лингвистам,
этнографам, историкам, религиоведам и музыковедам, что о старине они думают,
а жизнь людей, которые годами от обыкновенной культуры отрезаны и не
виноваты в том, что родились не в Москве, не в Ленинграде и даже не в
Тамбове, никого не заботит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58