- Та Бог його знае. Може, зараз и нема там никого. Дорога тяжка, та й робыты
там ничого. Тилькы дивчину вымучишь.
- Ничего, проберемся.
- Та живы тут. Дивчина хай у мене в ларку торгуе, а ты за товаром издыты
будешь. Заживемо, як в Бога за пазухов. От и це... бухаряне-то сами воны
залышилысь, и управы на ных ниякой нема. Хто зна, що в ных на думци.
Старець-то ихний, кажуть, звихнувся нибы.
- Что такое?
- Пропонувалы им в район переихаты. Поселытыся компактно. А вин незащо.
- Они всегда хотели, чтобы их в покое оставили.
- Не знаю, що воны там хотилы,- проворчал хохол.- Але вин-то завжды був
недурный чоловик и розумиты повынен, що воны сами там не выживуть.
Пропонував я йому разом працюваты. И вузькоколийку моглы б трыматы, ягоды б
заготовлялы, грыбы, рыбу, торгувалы б хоч з Москвою, хоч з Питером, а хоч з
Финляндиею. Колысь старовиры як разверталыся - мы б з нымы таки дила
творылы, тильки держись. Не то що сись бовт. Тьфу!
- А он?
- Отказався. Як на мене добром все це не кинчиться.
Они шли по усу довольно бодро, но чем дальше углублялись в лес, тем тяжелее
становилась дорога. Природа быстро брала свое: узкоколейка зарастала
кустами, рушились мосты через ручьи и маленькие речки. На первых километрах
дороги еще сохранялось движение самодельных дрезин, именуемых в здешних
краях "пионерками", и, услышав звук, похожий на треск мотоцикла,
путешественники заблаговременно уходили в сторону, чтобы не привлекать
ничьего внимания. Но уже через два дня пути дорога оказалась совершенно
заброшенной. Сюда не доходили ни охотники, ни рыбаки, и путники шли теперь
одни. Лишь изредка тишину нарушал далекий гул самолетов - больше же о людях
и их мире ничто не напоминало.
В тайге еще не сошел до конца снег, в низинах стояла высокая вода, и местами
они пробирались с большим трудом. Ночевали прямо в лесу у костра - дремали
то вместе, то по очереди. После нескольких лет жизни в городе Илья Петрович
наслаждался покоем, отсутствием грязи, даже физическая усталость к вечеру
доставляла ему небывалое удовольствие. В маленьких лесных озерах и ручьях он
закидывал удочку и ловил сорожек и окушков, бойко клевавших на шитика,
хватала на блесну отнерестившаяся щука, он запекал ее на углях или готовил
уху. Это напоминало ему какой-то поход, похожий на те, что он совершал в
молодости, и душа директора наполнялась радостью. Только грустное и
отрешенное лицо ученицы его огорчало. Машу, казалось, ничего не радовало.
Она устала, натерла ногу, но сказать об этом Илье Петровичу стеснялась. Они
шли и шли, с каждым пройденным шагом приближаясь к таинственной Бухаре, жить
в которой еще много лет назад сулили отроковице прозорливые старухи из
"Сорок второго", частью умершие, а частью разъехавшиеся по всей стране и
вряд ли помнящие и Машу, и Бухару, и директора школы.
Потом начались дожди. Они лили, не переставая, больше недели. Вода в лесу
поднялась и подтопила железнодорожную ветку, Илья Петрович и Маша нащупывали
шпалы и брели по колено в воде, проходя в день не по тридцать километров,
как наметил директор, а вдвое меньше. Часто случалось так, что вода заливала
сапоги, в конце концов девушка простудилась, и Илья Петрович соорудил шалаш,
где они сушились, отдыхали и прожили почти два дня.
- Мы будем учительствовать,- говорил Илья Петрович, босиком разгуливая
вокруг костра и жмурясь от удовольствия.- Мы должны соединить чистоту и
строгость Бухары с лучшими достижениями человеческой мысли, мы должны
примирить прогресс с верой, знание с моралью и исправить совершенную
человечеством в эпоху Просвещения ошибку. С этой точки начнется отсчет новой
цивилизации. Сделать это можем только мы, русские. Человеческая история
зашла в тупик. Пока что этот кризис проявился со всей отчетливостью лишь у
нас в России, но скоро он охватит весь мир. И тогда только мы, первыми
принявшие на себя этот удар, как некогда приняли мы на себя удар монгольской
орды, сможем весь мир спасти. Самые великие идеи - Достоевского,
Циолковского, Федорова, Вернадского, Даниила Андреева, Солженицына -
рождались на нашей земле, в наших нищих городах, в наших тюрьмах, в голоде и
стуже, то есть там, где истинные идеи и должны рождаться. Мир к нам
несправедлив, нас презирают и на Западе, и на Востоке, ибо люди не любят
тех, кто их спасает. За это распяли они Христа, и мы тоже будем принесены в
жертву, но жертва эта спасительна, она искупит грехи всех тех, кто об этом
даже и не догадывается. Отсюда, из этой тайги, будет явлен новый свет.
Глаза у Ильи Петровича горели, он говорил с таким пылом, точно обращался не
к измученной девочке, а выступал не меньше, чем с Нобелевской лекцией.
Но Маша его не слушала, она продрогла, костер еле горел, и в прозрачном
дымчатом лесу, от которого она отвыкла, ей уже никуда не хотелось: ни
вперед, ни назад, а остаться в этом шалаше на веки вечные, как хотелось
когда-то остаться в метельном поле. Вокруг уже много дней был лес, и трудно
было поверить, что в этом лесу вообще возможна жизнь людей. И нет, и не было
никакого скита - все это морок, обман.

Глава II. Кладбище брошенных кораблей
На исходе девятого дня путники подошли к полуразрушенному "Сорок второму".
Среди высокой травы осталось несколько домов, смотревшихся сиротливо и
печально, как только может смотреться покинутое людьми жилье. В покосившемся
родном доме гулял свежий майский ветер. Ему вторили тонко дребезжавшие
стекла в россохшихся рамах. Маша затопила печь. Дрова долго не хотели
загораться, потом задымили так, что пришлось открыть дверь. Вода в
застоявшемся колодце оказалась невкусной, и было в избе сырее и неуютнее,
чем на улице. Все словно изгоняло и объявляло пришедших нежелательными
персонами, не прощая им совершенного некогда бегства.
Ели молча, добирая остатки крупы и крошки хлеба,- паломники не ожидали, что
их путь к скиту окажется таким долгим и продуктов не хватит. Было зябко, и
хотелось поскорее укрыться и лечь спать. На широкой супружеской кровати, где
была без малого двадцать лет назад зачата на удивление всему "Сорок второму"
Маша, Илья Петрович быстро захрапел и спал без сновидений, но девушке не
спалось. Ей было так же странно и тревожно в родной избе, как когда-то в
пустом ленинградском доме. Она встала и долго бродила по горнице, зашла на
двор, где еще сохранились остатки сена и висели на стене инструменты,
спустилась в хлев, открыла ворота и долго смотрела на покинутые избы, улицы,
поваленные столбы и ржавые трактора. Хотелось отсюда уйти, но уходить было
некуда - последняя надежда рушилась: это единственное место, где она
рассчитывала найти свой кров, не было готово ее принять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58