Его уже не сшибало теперь, напротив, он как будто не
пьянел, а трезвел. Из глубины затравленного сознания к нему стал
возвращаться рассудок. Последние несколько месяцев жизни показались мутным
сном, и чем больше он пил, тем нелепее и бессвязнее этот сон становился.
Вдруг ему почудилось, что из сауны, которую Божественный Искупитель
приспособил под крещальню, доносятся необычные звуки. Любопытство и хмель
подхлестнули художника. Он спустился в подвал и приоткрыл окошко, через
которое раньше фотографировал знаменитых женщин.
В сауне находились одни лишь апостолы. В руках они держали свечи, и
освещенные пламенем лица были видны необыкновенно отчетливо. Эти лица
Колдаева испугали: обычно ко всему равнодушные и отрешенные, они выглядели
восторженно и как будто сияли, но в их восторге и молитвенном экстазе ему
почудилось что-то неприятное.
Водка ли так странно на него подействовала, но он увидел в эту минуту все в
ином свете, почти так же, как в самый первый вечер, когда пришел на
Васильевский остров, только теперь происходившее показалось ему не дурной
самодеятельностью, но веками отработанным профессионализмом. Тот дурман, в
котором скульптор находился последние месяцы, рассеялся, и Колдаев испытал
невыносимое омерзение. Кругом он чувствовал один только смрад, еще больший,
чем в порнографической студии. Смрадными были лица людей в белых балахонах,
смрадом была пропитана вся мастерская, его тело, руки, душа - только
маленький участок сознания оказался нетронутым и чудом уцелел.
Ввезли каталку. На ней лежал в беспамятстве обнаженный человек. Апостолы
принялись его мыть и долго дочиста терли бесчувственное тело. Во всем, что
они делали, в их лицах и движениях, в слаженности и отрепетированности их
действий было что-то зловещее. Они словно собирались совершить черную мессу,
ритуальное убийство или жертвоприношение.
Когда человек был вымыт, Божественный Искупитель взял нож и поднес его к
печке. Братия исступленно пела, лица сделались хмельными - нож передавали из
рук в руки, он обошел круг и вернулся к Учителю. Фигуры в балахонах
наклонились над лежащим человеком и заслонили его от Колдаева. Что они
делали, он не видел, но, когда через несколько мгновений они выпрямились,
увидел на белых одеждах кровь. Она фонтаном била из паха несчастного.
Искупитель прижал к ране раскаленный нож. Вслед за тем апостолы начали
кружиться по сауне, выкрикивая бессмысленные слова, глаза у них выпучились -
они прыгали, кричали, гомонили и пели высокими голосами.
Скульптор не выдержал и бросился бежать. В келье он жадно приник к горлышку
и стал пить водку, точно в ней одной было заключено спасение. В дверь
постучали. Колдаев не откликнулся, но заворочался на диване, как бы
потревоженный во время глубокого сна.
- С ним нельзя дальше тянуть. Он неустойчив.- Он узнал голос психо-
лога.
- Ломай дверь. Я окрещу его сейчас же.
Колдаев подошел к окну и дернул раму. Она поддалась, но так громко, что
треск раздался по всему дому. На улице шел первый снег - мокрые и крупные
хлопья ложились на крыши и мостовые, залепляли фонари и глаза редких
прохожих. В соседних комнатах зажегся свет и зазвучали голоса. Скульптор
перекинулся через подоконник и, цепляясь за водосточную трубу, стал
спускаться. К нему подбежал Борис Филиппович и со всего маху ритуальным
ножом ударил по пальцам. Колдаев заорал и полетел вниз.
- Не давайте ему уйти!
Было невыносимо больно, но он собрал все силы и, не оглядываясь, побежал по
метельному городу. Фигуры в белых балахонах его преследовали, но сильный
снег спас беглеца. Апостолы потеряли его в проходных дворах. Но Колдаев
продолжал бежать. Жуткий звериный страх гнал его по городу, где всего
несколько часов назад он ностальгически гулял и удивлялся случившимся
переменам. Но теперь он не видел ничего. Он бежал и бежал, спрятав под
куртку кровоточащие пальцы. Одному Богу ведомо, откуда было у него столько
сил, чтобы миновать всю Петроградскую сторону, пересечь Неву и Невский
проспект. Наконец, в глухом дворе в дальней части Грибоедовского канала он
упал в сугроб и забылся.
Глава III. За други своя
Ранним утром, убирая свежевыпавший снег, Илья Петрович наткнулся на пьяного.
Добрый дворник отвел его в комнату и уложил спать на своей кровати.
Пьянчужка беспокойно ворочался, вскрикивал и бредил, взмахивая большими
руками.
"Ишь ты, прямо дирижер какой-то",- подумал директор и ушел мести двор. Когда
он вернулся, гость сидел у окна и тоскливо смотрел в никуда.
- Выпить нету? - спросил он хрипло.
Дворник покачал головой.
- Не держу.
- Может, сходишь?
Илье Петровичу слишком хорошо было самому известно то роковое состояние,
когда все вокруг не в милость. Он постучался к своей работодательнице и
спросил у нее бутылку водки. Раздобревшая Катерина нахмурилась, но
поллитровку достала. Дрожащими руками директорский гость попытался сорвать
крышку, пальцы его не слушались.
- Ты что же это, даже бутылку открыть не можешь? - усмехнулся Илья Петрович
и осекся - пальцы у пьяницы распухли и побагровели.
Хозяин торопливо открыл бутылку сам, чтобы загладить неловкость, и старое
полузабытое движение рук напомнило ему о долгих таежных ночах. У него заныло
сердце, и подумалось, что те годы, даже самые угарные из них, были все же
лучшими в его жизни. Мужичок меж тем быстро выпил, перевел дух и усмехнулся:
- Со всеми ты такой?
- Со всеми,- пробормотал лирически Илья Петрович, которому враз вспомнились
Алешка Цыганов, звезды, огибаловские ракеты, шорох в эфире, австралийские
радиолюбители, снег, белые ночи, добрые старухи из "Сорок второго", очереди,
талоны,- и первый раз за все это время Илью Петровича потянуло в тайгу. Он
хотел плеснуть и себе, но удержался.
Мужичок допил бутылку и ушел, но в последующие дни Илья Петрович не раз
мысленно к нему возвращался: как он, где, под каким забором валяется пьяный
и не замерз ли вовсе?
Зима настала суровая, морозная, каких давно уже в Питере не было. Отвыкшие
от холода горожане с покрытыми изморозью волосами, усами, бородами, шарфами
двигались по улицам, окутанные дымкой своего дыхания. Через Неву ходили
пешком, сонное солнце, пробивая студеное марево, лениво скользило по краю
небосвода, и Илье Петровичу вспоминались заснеженный лес, звериные следы и
охотничьи тропы. Странно было представить, что с его отъездом все это не
исчезло, по-прежнему курится дымок над избами и на широких лыжах ходят по
лесу мужики с ружьями, ночуют у нодьи, пьют чай и бездумно глядят на огонь.
Столько месяцев он был свободен от этих воспоминаний, но теперь они
обступили его, как призраки, и первый раз директор задумался об отъезде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
пьянел, а трезвел. Из глубины затравленного сознания к нему стал
возвращаться рассудок. Последние несколько месяцев жизни показались мутным
сном, и чем больше он пил, тем нелепее и бессвязнее этот сон становился.
Вдруг ему почудилось, что из сауны, которую Божественный Искупитель
приспособил под крещальню, доносятся необычные звуки. Любопытство и хмель
подхлестнули художника. Он спустился в подвал и приоткрыл окошко, через
которое раньше фотографировал знаменитых женщин.
В сауне находились одни лишь апостолы. В руках они держали свечи, и
освещенные пламенем лица были видны необыкновенно отчетливо. Эти лица
Колдаева испугали: обычно ко всему равнодушные и отрешенные, они выглядели
восторженно и как будто сияли, но в их восторге и молитвенном экстазе ему
почудилось что-то неприятное.
Водка ли так странно на него подействовала, но он увидел в эту минуту все в
ином свете, почти так же, как в самый первый вечер, когда пришел на
Васильевский остров, только теперь происходившее показалось ему не дурной
самодеятельностью, но веками отработанным профессионализмом. Тот дурман, в
котором скульптор находился последние месяцы, рассеялся, и Колдаев испытал
невыносимое омерзение. Кругом он чувствовал один только смрад, еще больший,
чем в порнографической студии. Смрадными были лица людей в белых балахонах,
смрадом была пропитана вся мастерская, его тело, руки, душа - только
маленький участок сознания оказался нетронутым и чудом уцелел.
Ввезли каталку. На ней лежал в беспамятстве обнаженный человек. Апостолы
принялись его мыть и долго дочиста терли бесчувственное тело. Во всем, что
они делали, в их лицах и движениях, в слаженности и отрепетированности их
действий было что-то зловещее. Они словно собирались совершить черную мессу,
ритуальное убийство или жертвоприношение.
Когда человек был вымыт, Божественный Искупитель взял нож и поднес его к
печке. Братия исступленно пела, лица сделались хмельными - нож передавали из
рук в руки, он обошел круг и вернулся к Учителю. Фигуры в балахонах
наклонились над лежащим человеком и заслонили его от Колдаева. Что они
делали, он не видел, но, когда через несколько мгновений они выпрямились,
увидел на белых одеждах кровь. Она фонтаном била из паха несчастного.
Искупитель прижал к ране раскаленный нож. Вслед за тем апостолы начали
кружиться по сауне, выкрикивая бессмысленные слова, глаза у них выпучились -
они прыгали, кричали, гомонили и пели высокими голосами.
Скульптор не выдержал и бросился бежать. В келье он жадно приник к горлышку
и стал пить водку, точно в ней одной было заключено спасение. В дверь
постучали. Колдаев не откликнулся, но заворочался на диване, как бы
потревоженный во время глубокого сна.
- С ним нельзя дальше тянуть. Он неустойчив.- Он узнал голос психо-
лога.
- Ломай дверь. Я окрещу его сейчас же.
Колдаев подошел к окну и дернул раму. Она поддалась, но так громко, что
треск раздался по всему дому. На улице шел первый снег - мокрые и крупные
хлопья ложились на крыши и мостовые, залепляли фонари и глаза редких
прохожих. В соседних комнатах зажегся свет и зазвучали голоса. Скульптор
перекинулся через подоконник и, цепляясь за водосточную трубу, стал
спускаться. К нему подбежал Борис Филиппович и со всего маху ритуальным
ножом ударил по пальцам. Колдаев заорал и полетел вниз.
- Не давайте ему уйти!
Было невыносимо больно, но он собрал все силы и, не оглядываясь, побежал по
метельному городу. Фигуры в белых балахонах его преследовали, но сильный
снег спас беглеца. Апостолы потеряли его в проходных дворах. Но Колдаев
продолжал бежать. Жуткий звериный страх гнал его по городу, где всего
несколько часов назад он ностальгически гулял и удивлялся случившимся
переменам. Но теперь он не видел ничего. Он бежал и бежал, спрятав под
куртку кровоточащие пальцы. Одному Богу ведомо, откуда было у него столько
сил, чтобы миновать всю Петроградскую сторону, пересечь Неву и Невский
проспект. Наконец, в глухом дворе в дальней части Грибоедовского канала он
упал в сугроб и забылся.
Глава III. За други своя
Ранним утром, убирая свежевыпавший снег, Илья Петрович наткнулся на пьяного.
Добрый дворник отвел его в комнату и уложил спать на своей кровати.
Пьянчужка беспокойно ворочался, вскрикивал и бредил, взмахивая большими
руками.
"Ишь ты, прямо дирижер какой-то",- подумал директор и ушел мести двор. Когда
он вернулся, гость сидел у окна и тоскливо смотрел в никуда.
- Выпить нету? - спросил он хрипло.
Дворник покачал головой.
- Не держу.
- Может, сходишь?
Илье Петровичу слишком хорошо было самому известно то роковое состояние,
когда все вокруг не в милость. Он постучался к своей работодательнице и
спросил у нее бутылку водки. Раздобревшая Катерина нахмурилась, но
поллитровку достала. Дрожащими руками директорский гость попытался сорвать
крышку, пальцы его не слушались.
- Ты что же это, даже бутылку открыть не можешь? - усмехнулся Илья Петрович
и осекся - пальцы у пьяницы распухли и побагровели.
Хозяин торопливо открыл бутылку сам, чтобы загладить неловкость, и старое
полузабытое движение рук напомнило ему о долгих таежных ночах. У него заныло
сердце, и подумалось, что те годы, даже самые угарные из них, были все же
лучшими в его жизни. Мужичок меж тем быстро выпил, перевел дух и усмехнулся:
- Со всеми ты такой?
- Со всеми,- пробормотал лирически Илья Петрович, которому враз вспомнились
Алешка Цыганов, звезды, огибаловские ракеты, шорох в эфире, австралийские
радиолюбители, снег, белые ночи, добрые старухи из "Сорок второго", очереди,
талоны,- и первый раз за все это время Илью Петровича потянуло в тайгу. Он
хотел плеснуть и себе, но удержался.
Мужичок допил бутылку и ушел, но в последующие дни Илья Петрович не раз
мысленно к нему возвращался: как он, где, под каким забором валяется пьяный
и не замерз ли вовсе?
Зима настала суровая, морозная, каких давно уже в Питере не было. Отвыкшие
от холода горожане с покрытыми изморозью волосами, усами, бородами, шарфами
двигались по улицам, окутанные дымкой своего дыхания. Через Неву ходили
пешком, сонное солнце, пробивая студеное марево, лениво скользило по краю
небосвода, и Илье Петровичу вспоминались заснеженный лес, звериные следы и
охотничьи тропы. Странно было представить, что с его отъездом все это не
исчезло, по-прежнему курится дымок над избами и на широких лыжах ходят по
лесу мужики с ружьями, ночуют у нодьи, пьют чай и бездумно глядят на огонь.
Столько месяцев он был свободен от этих воспоминаний, но теперь они
обступили его, как призраки, и первый раз директор задумался об отъезде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58