Моральный закон есть
действительно закон причинности через свободу и, следовательно, возможности
некоторой сверхчувственной природы, подобно тому как метафизический закон
событий в чувственно воспринимаемом мире был законом причинности некоторой
чувственной природы; первый закон, стало быть, определяет то, что
спекулятивная философия должна была оставить неопределенным, а именно закон
для причинности, понятие которой в этой философии было только негативным;
следовательно, только он дает этому понятию объективную реальность.
Этот вид доверенности морального закона, поскольку сам он устанавливается в
качестве принципа дедукции свободы как причинности чистого разума и
поскольку теоретический разум был вынужден признать по крайней мере
возможность свободы, вполне достаточен для удовлетворения его потребности
вместо всякого априорного обоснования. В самом деле, моральный закон в
достаточной мере доказывает свою реальность и для критики спекулятивного
разума тем, что к чисто негативно мыслимой причинности, возможность которой
была непонятна этому разуму и тем не менее должна была быть допущена,
присовокупляет и положительное определение, а именно понятие разума,
непосредственно (благодаря условию всеобщей законодательной формы своих
максим) определяющего волю; таким образом, разуму, идеи которого всегда
были запредельны, когда он хотел действовать спекулятивно, моральный закон
впервые в состоянии дать объективную, хотя только практическую, реальность
и превращает его трансцендентное применение в имманентное (быть
действующими причинами в сфере опыта посредством самих идей).
Определение причинности существ в чувственно воспринимаемом мире, как
таковом, никогда не может быть необусловленным; и все же ко всякому ряду
условий необходимо придать нечто необусловленное, стало быть, и
причинность, полностью определяющую себя сама собой. Поэтому идея свободы
как способности абсолютной спонтанности была не потребностью, а
аналитическим основоположением чистого спекулятивного разума, если речь
идет о возможности такой свободы. Но так как безусловно невозможно дать в
соответствии с этой идеей пример в каком-нибудь опыте, ибо среди причин
вещей как явлений нельзя найти такое определение причинности, которое было
бы необусловленным, то мы могли защищать лишь мысль о свободно действующей
причине, прилагая ее к существу в чувственно воспринимаемом мире, поскольку
это существо, с другой стороны, рассматривается как ноумен; мы показали,
что нет никакого противоречия в том, чтобы рассматривать все его действия,
поскольку они явления, как физически обусловленные, и в то же время
причинность его, поскольку действующее существо есть существо,
принадлежащее к умопостигаемому миру, рассматривать как физически
необусловленную и таким образом понятие свободы делать регулятивным
принципом разума, чем я, хотя вовсе не познаю предмета, которому
приписывается такая причинность, все же устраняю препятствие, так как, с
одной стороны, в объяснении происходящих в мире событий, стало быть также в
объяснении поступков разумных существ, воздаю должное механизму
естественной необходимости - восходить до бесконечности от обусловленного к
условию, а с другой стороны, оставляю спекулятивному разуму не занятым
пустое для него место, а именно умопостигаемое, чтобы перенести туда
необусловленное. Но я не мог реализовать эту мысль, т. е. превратить ее в
познание действующего таким образом существа, хотя бы только по его
возможности. Чистый практический разум заполняет теперь это пустое место
определенным законом причинности в умопостигаемом мире (через свободу), а
именно моральным законом; хотя от этого спекулятивному разуму
проницательности не прибавляется, но зато приобретает больше достоверности
его проблематическое понятие свободы, которому здесь дается объективная и
хотя только практическая, но несомненная реальность. Даже понятие
причинности, применение, а стало быть, и значение которого имеет место,
собственно, только по отношению к явлениям, чтобы соединить их в опыт (как
это доказывает критика чистого разума), спекулятивный разум расширяет не
так, чтобы распространить его применение за указанные пределы. В самом
деле, если бы он рассчитывал на это, то он должен был бы показать, каким
образом логическое отношение основания и следствия может быть синтетически
применено не при чувственном, а при другом виде созерцания, т. е. как
возможна causa nou-nenon; это он не может сделать, но этого он, как
практический разум, и не принимает во внимание, так как полагает только
определяющее основание причинности человека как принадлежащего к чувственно
воспринимаемому миру существа (которое дано) в чистом разуме (который
поэтому называется практическим) и, следовательно, понятием самой причины,
от применения которого к объектам для теоретического познания здесь можно
совершенно отвлечься (ибо это понятие всегда встречается a priori в
рассудке и не зависит ни от какого созерцания), пользуется не для того,
чтобы познавать предметы, а для того, чтобы определять причинность в
отношении этих предметов вообще, стало быть, исключительно только в
практическом отношении; поэтому он определяющее основание если может
перенести в умопостигаемый порядок вещей, охотно признавая в то же время,
что совершенно не понимает, какое назначение могло бы иметь понятие причины
для познания таких вещей. Причинность в отношении актов воли в чувственно
воспринимаемом мире он, несомненно, должен познавать определенным образом,
так как иначе практический разум действительно не мог бы произвести
никакого действия. Но понятие, которое он составляет о своей собственной
причинности как ноумен, ему незачем определять теоретически для познания
его сверхчувственного существования и постольку, следовательно, давать ему
какой-то смысл. Ведь значение оно получает и помимо этого, хотя только для
практического примененгя, а именно посредством морального закона.
Рассматриваемое теоретически оно всегда остается чистым, a priori данным
рассудочным понятием которое приложимо к предметам, как бы они ни были даны
- чувственно или нечувственно; впрочем, в последнем случае оно не имеет
определенного теоретического значения и приложения, а есть только
формальная, но тем не менее существенная мысль рассудка об объекте вообще.
Значение, которое дает ему разум посредством морального закона,
исключительно практическое, так как именно идея закона причинности (воли)
сама имеет причинность или служит определяющим основанием этой причинности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
действительно закон причинности через свободу и, следовательно, возможности
некоторой сверхчувственной природы, подобно тому как метафизический закон
событий в чувственно воспринимаемом мире был законом причинности некоторой
чувственной природы; первый закон, стало быть, определяет то, что
спекулятивная философия должна была оставить неопределенным, а именно закон
для причинности, понятие которой в этой философии было только негативным;
следовательно, только он дает этому понятию объективную реальность.
Этот вид доверенности морального закона, поскольку сам он устанавливается в
качестве принципа дедукции свободы как причинности чистого разума и
поскольку теоретический разум был вынужден признать по крайней мере
возможность свободы, вполне достаточен для удовлетворения его потребности
вместо всякого априорного обоснования. В самом деле, моральный закон в
достаточной мере доказывает свою реальность и для критики спекулятивного
разума тем, что к чисто негативно мыслимой причинности, возможность которой
была непонятна этому разуму и тем не менее должна была быть допущена,
присовокупляет и положительное определение, а именно понятие разума,
непосредственно (благодаря условию всеобщей законодательной формы своих
максим) определяющего волю; таким образом, разуму, идеи которого всегда
были запредельны, когда он хотел действовать спекулятивно, моральный закон
впервые в состоянии дать объективную, хотя только практическую, реальность
и превращает его трансцендентное применение в имманентное (быть
действующими причинами в сфере опыта посредством самих идей).
Определение причинности существ в чувственно воспринимаемом мире, как
таковом, никогда не может быть необусловленным; и все же ко всякому ряду
условий необходимо придать нечто необусловленное, стало быть, и
причинность, полностью определяющую себя сама собой. Поэтому идея свободы
как способности абсолютной спонтанности была не потребностью, а
аналитическим основоположением чистого спекулятивного разума, если речь
идет о возможности такой свободы. Но так как безусловно невозможно дать в
соответствии с этой идеей пример в каком-нибудь опыте, ибо среди причин
вещей как явлений нельзя найти такое определение причинности, которое было
бы необусловленным, то мы могли защищать лишь мысль о свободно действующей
причине, прилагая ее к существу в чувственно воспринимаемом мире, поскольку
это существо, с другой стороны, рассматривается как ноумен; мы показали,
что нет никакого противоречия в том, чтобы рассматривать все его действия,
поскольку они явления, как физически обусловленные, и в то же время
причинность его, поскольку действующее существо есть существо,
принадлежащее к умопостигаемому миру, рассматривать как физически
необусловленную и таким образом понятие свободы делать регулятивным
принципом разума, чем я, хотя вовсе не познаю предмета, которому
приписывается такая причинность, все же устраняю препятствие, так как, с
одной стороны, в объяснении происходящих в мире событий, стало быть также в
объяснении поступков разумных существ, воздаю должное механизму
естественной необходимости - восходить до бесконечности от обусловленного к
условию, а с другой стороны, оставляю спекулятивному разуму не занятым
пустое для него место, а именно умопостигаемое, чтобы перенести туда
необусловленное. Но я не мог реализовать эту мысль, т. е. превратить ее в
познание действующего таким образом существа, хотя бы только по его
возможности. Чистый практический разум заполняет теперь это пустое место
определенным законом причинности в умопостигаемом мире (через свободу), а
именно моральным законом; хотя от этого спекулятивному разуму
проницательности не прибавляется, но зато приобретает больше достоверности
его проблематическое понятие свободы, которому здесь дается объективная и
хотя только практическая, но несомненная реальность. Даже понятие
причинности, применение, а стало быть, и значение которого имеет место,
собственно, только по отношению к явлениям, чтобы соединить их в опыт (как
это доказывает критика чистого разума), спекулятивный разум расширяет не
так, чтобы распространить его применение за указанные пределы. В самом
деле, если бы он рассчитывал на это, то он должен был бы показать, каким
образом логическое отношение основания и следствия может быть синтетически
применено не при чувственном, а при другом виде созерцания, т. е. как
возможна causa nou-nenon; это он не может сделать, но этого он, как
практический разум, и не принимает во внимание, так как полагает только
определяющее основание причинности человека как принадлежащего к чувственно
воспринимаемому миру существа (которое дано) в чистом разуме (который
поэтому называется практическим) и, следовательно, понятием самой причины,
от применения которого к объектам для теоретического познания здесь можно
совершенно отвлечься (ибо это понятие всегда встречается a priori в
рассудке и не зависит ни от какого созерцания), пользуется не для того,
чтобы познавать предметы, а для того, чтобы определять причинность в
отношении этих предметов вообще, стало быть, исключительно только в
практическом отношении; поэтому он определяющее основание если может
перенести в умопостигаемый порядок вещей, охотно признавая в то же время,
что совершенно не понимает, какое назначение могло бы иметь понятие причины
для познания таких вещей. Причинность в отношении актов воли в чувственно
воспринимаемом мире он, несомненно, должен познавать определенным образом,
так как иначе практический разум действительно не мог бы произвести
никакого действия. Но понятие, которое он составляет о своей собственной
причинности как ноумен, ему незачем определять теоретически для познания
его сверхчувственного существования и постольку, следовательно, давать ему
какой-то смысл. Ведь значение оно получает и помимо этого, хотя только для
практического примененгя, а именно посредством морального закона.
Рассматриваемое теоретически оно всегда остается чистым, a priori данным
рассудочным понятием которое приложимо к предметам, как бы они ни были даны
- чувственно или нечувственно; впрочем, в последнем случае оно не имеет
определенного теоретического значения и приложения, а есть только
формальная, но тем не менее существенная мысль рассудка об объекте вообще.
Значение, которое дает ему разум посредством морального закона,
исключительно практическое, так как именно идея закона причинности (воли)
сама имеет причинность или служит определяющим основанием этой причинности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58