Но тот же субъект, который, с другой стороны, сознает себя
также как вещь самое ,по себе, рассматривает свое существование и поскольку
оно не подчинено условиям времени, а себя самого как существо, определяемое
только законом, который оно дает самому себе разумом; и в этом его
существовании для него нет ничего предшествующего определению его воли, а
каждый поступок и вообще каждое сменяющееся сообразно с внутренним чувством
определение его существования, даже весь последовательный ряд его
существования как принадлежащего к чувственно воспринимаемому миру существа
следует рассматривать в сознании его умопостигаемого существования только
как следствие, но отнюдь не как определяющее основание причинности его как
ноумена. В этом отношении разумное существо может с полным основанием
сказать о каждом своем нарушающем закон поступке, что оно могло бы и не
совершить его, хотя как явление этот поступок в проистекшем [времени]
достаточно определен и постольку неминуемо необходим; в самом деле, этот
поступок со всем проистекшим, что его определяет, принадлежит к
единственному феномену его характера, который он сам создает себе и на
основании которого он сам приписывает себе как причине, независимой от
всякой чувственности, причинность этих явлений.
Этому вполне соответствуют приговоры той удивительной способности в нас,
которую мы называем совестью. Человек может хитрить сколько ему угодно,
чтобы свое нарушающее закон поведение, о котором он вспоминает, представить
себе как неумышленную оплошность, просто как неосторожность, которой
никогда нельзя избежать полностью, следовательно, как нечто такое, во что
он был вовлечен потоком естественной необходимости, и чтобы признать себя в
данном случае невиновным; и все же он видит, что адвокат, который говорит в
его пользу, никак не может заставить замолчать в нем обвинителя, если он
сознает, что при совершении несправедливости он был в здравом уме, т. е.
мог пользоваться своей свободой; и хотя он объясняет себе свой проступок
той или другой дурной привычкой, появившейся от небрежности и
невнимательности к себе до такой степени, что он может рассматривать это
проступок как естественное следствие этой привычки, тем не менее это не
может предохранить его от самопорицания и упреков себе. Именно на этом
основывается раскаяние в давно совершенном поступке при каждом воспоминании
о нем; это - мучительное, вызванное моральным убеждением ощущение, которое
практически бесполезно, поскольку оно не может сделать случившееся
неслучившимся; это ощущение было бы даже нелепым (Пристли (9)) , как
настоящий и последовательный фаталист, считает его именно таким; за
откровенность здесь он заслуживает больше одобрения, чем те, кто, признавая
механизм воли на деле, а свободу ее только на словах, все еще хотят, чтобы
считали, что они вводят такое раскаяние в свою синкретическую систему, не
объясняя возможности такой вменяемости) , но как боль оно вполне
правомерно, потому что разум, когда дело идет о законе нашего
умопостигаемого существования (о моральном законе), не признает никакого
различия во времени и спрашивает лишь о том, принадлежит ли мне это событие
как поступок, и в таком случае морально связывает с ним это ощущение, когда
бы ни произошло событие - теперь или давным-давно. В самом деле, жизнь в
чувственно воспринимаемом мире (Sinnenleben) имеет в отношении
умопостигаемого сознания своего существования (свободы) абсолютное единство
феномена, о котором, поскольку он заключает в себе только явление убеждения
(характера), имеющего отношение к моральному закону, должно судить не по
естественной необходимости, присущей ему как явлению, а по абсолютной
спонтанности свободы. Следовательно, можно допустить, что если бы мы были в
состоянии столь глубоко проникнуть в образ мыслей человека, как он
проявляется через внутренние и внешние действия, что нам стало бы известно
каждое, даже малейшее побуждение к ним, а также все внешние поводы,
влияющие на него, то поведение человека в будущем можно было бы предсказать
с такой же точностью, как лунное или солнечное затмение, и тем не менее
утверждать при этом, что человек свободен. Действительно, если бы мы были
способны и к другому видению (что нам, конечно, не дано и вместо чего мы
имеем лишь понятие разума), а именно к интеллектуальному созерцанию этого
же субъекта, то мы убедились бы, что вся эта цепь явлений в отношении того,
что может касаться только морального закона, зависит от спонтанности
субъекта как вещи самой по себе, но физически объяснить определение этой
спонтанности нельзя. За неимением такого созерцания это различие между
отношением наших поступков как явлений к чувственно воспринимаемой сущности
нашего субъекта и тем, благодаря чему сама эта чувственно воспринимаемая
сущность относится к умопостигаемому субстрату, подтверждается моральным
законом.- С этой точки зрения, которая естественна для нашего разума, хотя
и необъяснима, можно считать обоснованными и суждения, которые, будучи
построены с полной добросовестностью, тем не менее на первый взгляд кажутся
совершенно противоречащими всякой справедливости. Бывают случаи, когда люди
с детства, даже при воспитании, которое на других имело благотворное
влияние, обнаруживают столь рано злобность, которая усиливается в зрелые
годы до такой степени, что их можно считать прирожденными злодеями и, если
дело касается их образа мыслей, совершенно неисправимыми; но и их судят за
проступки и им вменяют в вину преступление; более того, они (дети) сами
находят эти обвинения вполне справедливыми, как если бы они, несмотря на
присущие им неисправимые естественные свойства души, остались столь же
отвечающими за свои поступки, как и всякий другой человек. Этого не могло
бы быть, если бы мы не предполагали, что все, что возникает на основе
произвольного выбора (как, несомненно, каждый преднамеренно совершаемый
поступок), имеет в основе свободную причинность, которая с раннего детства
выражает характер человека в его явлениях (поступках); а эти явления ввиду
однообразия поведения показывают естественную связь, которая, однако, не
делает необходимыми дурные свойства воли, а представляет собой, скорее,
следствие добровольно принятых злых и неизменных основоположений, отчего
человек становится еще более достойным осуждения и наказания.
Но есть еще одна трудность в вопросе о свободе, поскольку она должна быть
совместима с природным механизмом в существе, принадлежащем к чувственно
воспринимаемому миру, - трудность, которая, если даже согласятся со всем
сказанным до сих пор, угрожает свободе полной гибелью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
также как вещь самое ,по себе, рассматривает свое существование и поскольку
оно не подчинено условиям времени, а себя самого как существо, определяемое
только законом, который оно дает самому себе разумом; и в этом его
существовании для него нет ничего предшествующего определению его воли, а
каждый поступок и вообще каждое сменяющееся сообразно с внутренним чувством
определение его существования, даже весь последовательный ряд его
существования как принадлежащего к чувственно воспринимаемому миру существа
следует рассматривать в сознании его умопостигаемого существования только
как следствие, но отнюдь не как определяющее основание причинности его как
ноумена. В этом отношении разумное существо может с полным основанием
сказать о каждом своем нарушающем закон поступке, что оно могло бы и не
совершить его, хотя как явление этот поступок в проистекшем [времени]
достаточно определен и постольку неминуемо необходим; в самом деле, этот
поступок со всем проистекшим, что его определяет, принадлежит к
единственному феномену его характера, который он сам создает себе и на
основании которого он сам приписывает себе как причине, независимой от
всякой чувственности, причинность этих явлений.
Этому вполне соответствуют приговоры той удивительной способности в нас,
которую мы называем совестью. Человек может хитрить сколько ему угодно,
чтобы свое нарушающее закон поведение, о котором он вспоминает, представить
себе как неумышленную оплошность, просто как неосторожность, которой
никогда нельзя избежать полностью, следовательно, как нечто такое, во что
он был вовлечен потоком естественной необходимости, и чтобы признать себя в
данном случае невиновным; и все же он видит, что адвокат, который говорит в
его пользу, никак не может заставить замолчать в нем обвинителя, если он
сознает, что при совершении несправедливости он был в здравом уме, т. е.
мог пользоваться своей свободой; и хотя он объясняет себе свой проступок
той или другой дурной привычкой, появившейся от небрежности и
невнимательности к себе до такой степени, что он может рассматривать это
проступок как естественное следствие этой привычки, тем не менее это не
может предохранить его от самопорицания и упреков себе. Именно на этом
основывается раскаяние в давно совершенном поступке при каждом воспоминании
о нем; это - мучительное, вызванное моральным убеждением ощущение, которое
практически бесполезно, поскольку оно не может сделать случившееся
неслучившимся; это ощущение было бы даже нелепым (Пристли (9)) , как
настоящий и последовательный фаталист, считает его именно таким; за
откровенность здесь он заслуживает больше одобрения, чем те, кто, признавая
механизм воли на деле, а свободу ее только на словах, все еще хотят, чтобы
считали, что они вводят такое раскаяние в свою синкретическую систему, не
объясняя возможности такой вменяемости) , но как боль оно вполне
правомерно, потому что разум, когда дело идет о законе нашего
умопостигаемого существования (о моральном законе), не признает никакого
различия во времени и спрашивает лишь о том, принадлежит ли мне это событие
как поступок, и в таком случае морально связывает с ним это ощущение, когда
бы ни произошло событие - теперь или давным-давно. В самом деле, жизнь в
чувственно воспринимаемом мире (Sinnenleben) имеет в отношении
умопостигаемого сознания своего существования (свободы) абсолютное единство
феномена, о котором, поскольку он заключает в себе только явление убеждения
(характера), имеющего отношение к моральному закону, должно судить не по
естественной необходимости, присущей ему как явлению, а по абсолютной
спонтанности свободы. Следовательно, можно допустить, что если бы мы были в
состоянии столь глубоко проникнуть в образ мыслей человека, как он
проявляется через внутренние и внешние действия, что нам стало бы известно
каждое, даже малейшее побуждение к ним, а также все внешние поводы,
влияющие на него, то поведение человека в будущем можно было бы предсказать
с такой же точностью, как лунное или солнечное затмение, и тем не менее
утверждать при этом, что человек свободен. Действительно, если бы мы были
способны и к другому видению (что нам, конечно, не дано и вместо чего мы
имеем лишь понятие разума), а именно к интеллектуальному созерцанию этого
же субъекта, то мы убедились бы, что вся эта цепь явлений в отношении того,
что может касаться только морального закона, зависит от спонтанности
субъекта как вещи самой по себе, но физически объяснить определение этой
спонтанности нельзя. За неимением такого созерцания это различие между
отношением наших поступков как явлений к чувственно воспринимаемой сущности
нашего субъекта и тем, благодаря чему сама эта чувственно воспринимаемая
сущность относится к умопостигаемому субстрату, подтверждается моральным
законом.- С этой точки зрения, которая естественна для нашего разума, хотя
и необъяснима, можно считать обоснованными и суждения, которые, будучи
построены с полной добросовестностью, тем не менее на первый взгляд кажутся
совершенно противоречащими всякой справедливости. Бывают случаи, когда люди
с детства, даже при воспитании, которое на других имело благотворное
влияние, обнаруживают столь рано злобность, которая усиливается в зрелые
годы до такой степени, что их можно считать прирожденными злодеями и, если
дело касается их образа мыслей, совершенно неисправимыми; но и их судят за
проступки и им вменяют в вину преступление; более того, они (дети) сами
находят эти обвинения вполне справедливыми, как если бы они, несмотря на
присущие им неисправимые естественные свойства души, остались столь же
отвечающими за свои поступки, как и всякий другой человек. Этого не могло
бы быть, если бы мы не предполагали, что все, что возникает на основе
произвольного выбора (как, несомненно, каждый преднамеренно совершаемый
поступок), имеет в основе свободную причинность, которая с раннего детства
выражает характер человека в его явлениях (поступках); а эти явления ввиду
однообразия поведения показывают естественную связь, которая, однако, не
делает необходимыми дурные свойства воли, а представляет собой, скорее,
следствие добровольно принятых злых и неизменных основоположений, отчего
человек становится еще более достойным осуждения и наказания.
Но есть еще одна трудность в вопросе о свободе, поскольку она должна быть
совместима с природным механизмом в существе, принадлежащем к чувственно
воспринимаемому миру, - трудность, которая, если даже согласятся со всем
сказанным до сих пор, угрожает свободе полной гибелью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58