Он считал положения математики
аналитическими; если бы он в этом случае был прав, они действительно были
бы аподиктическими, хотя отсюда нельзя было бы сделать никакого вывода о
способности разума также и в философии строить аподиктические суждения, а
именно такие, которые были бы синтетическими (как закон причинности). Но
если бы допускали всеобщий эмпиризм принципов, то сюда бы была включена и
математика.
Но если математика впадает в противоречие с разумом, который допускает
только эмпирические основоположения, как это неизбежно в антиномии, так как
математика неопровержимо доказывает бесконечную делимость пространства,
чего эмпиризм допустить не может, - то величайшая возможная очевидность
демонстрации оказывается в прямом противоречии с мнимыми выводами из
эмпирических принципов; и тогда можно спросить, как спрашивает слепой
Чеслдена (8): что меня обманывает, зрение или чувство? (Ведь эмпиризм
основывается на чувствуемой, а рационализм - на усматриваемой
необходимости.) Таким образом, общий эмпиризм оказывается истинным
скептицизмом, который в таком неограниченном значении ошибочно приписывали
Юму (9), так как он оставил в математике по крайней мере надежный критерий
опыта; скептицизм не безусловно не допускает никакого критерия опыта (такой
критерий всегда может быть только в априорных принципах), хотя опыт состоит
не только из чувств, но и из суждений.
Но так как в наш философский и критический век вряд ли можно относиться к
этому эмпиризму серьезно и он, надо полагать, выдвигается только ради
упражнения в способности суждения и для того, чтобы через контраст показать
более отчетливо необходимость рациональных априорных принципов, - то можно
поблагодарить и тех, кто желает заниматься этой вообще-то малопоучительной
работой.
(1) Для того чтобы не усмотрели непоследовательности в том, что теперь я
называю свободу условием морального закона, а потом - в самом исследовании
- утверждаю, что моральный закон есть условие, лишь при котором мы можем
осознать свободу, я хочу напомнить только то, что свобода есть, конечно,
ratio essendi морального закона, а моральный закон есть ratio cognoscendi
свободы. В самом деле, если бы моральный закон ясно не мыслился в нашем
разуме раньше, то мы не считали бы себя вправе допустить нечто такое, как
свобода (хотя она себе и не противоречит) Но если бы не было свободы, то не
было бы в нас и морального закона.
(2) Что же вы стали? Нет не хотят! А ведь счастье желанное он им не
дозволил" - строка из "Сатир" Горация ("Римская сатира", М., 1957, стр. 8).
(3) Соединение причинности как свободы с причинностью как механизмом
природы, где первая приобретает твердое основание для человека в силу
нравственного закона, а вторая - в силу закона природы, и притом в одном и
том же субъекте, невозможно, если не представлять себе человека по
отношению к первой существом самим по себе, а по отношению ко второй
-явлением, в первом случае в чистом, а во втором в эмпирическом сознании.
Без этого противоречие разума с самим собой неизбежно.
(4) Один рецензент, который хотел сказать что-то неодобрительное об этом
сочинении, угадал более верно, чем сам мог предположить, сказав, что в этом
сочинении не устанавливается новый принцип моральности, а только дается
новая формула- Но кто решился бы вводить новое основоположение всякой
нравственности и как бы впервые изобретать такое основоположение, как будто
до него мир не знал, что такое долг, или имел совершенно неправильное
представление о долге? Но тот, кто знает, что значит для математика
формула, которая совершенно точно и безошибочно определяет то, что надо
сделать для решения задачи, не будет считать чем-то незначительным и
излишним формулу, которая делает это по отношению ко всякому долгу вообще.
(5) Мне можно сделать еще один упрек, а именно почему я заранее не дал
дефиниции понятия способности желания или чувства удовольствия, хотя этот
упрек был бы несправедлив, так как такую дефиницию по всей справедливости
можно уже предполагать как данную в психологии. Но конечно, дефиниция могла
бы быть построена и так, что чувство удовольствия полагалось бы в основу
определения способности желания (как это действительно обычно и делается);
но тогда высший принцип практической философии по необходимости должен
стать эмпирическим, что еще надо было бы доказать и что совершенно
опровергается в настоящей критике. Поэтому свою дефиницию я хочу здесь дать
такой, какой она и должна быть, чтобы этот спорный пункт, как и полагается,
вначале оставить нерешенным. - Жизнь есть способность существа поступать по
законам способности желания. Способность желания - это способность существа
через свои представления быть причиной действительности предметов этих
представлений. Удовольствие есть представление о соответствии предмета или
поступка с субъективными условиями жизни, т. е. с способностью причинности,
которой обладает представление в отношении действительности его объекта
(или определения сил субъекта к деятельности для того, чтобы создать его).
Большего мне и не надо для критики понятий, которые заимствованы из
психологии; остальное сделает сама критика. Легко заметить, что при такой
дефиниции остается нерешенным вопрос, всегда ли удовольствие должно быть
положено в основу способности желания или же при известных условиях оно
следует только за ее определением; ведь эта дефиниция составлена из одних
только признаков чистого рассудка, т. е. из категорий, не содержащих ничего
эмпирического. Такая осмотрительность очень желательна во всей философии, и
тем не менее о ней часто забывают, а именно на основе рискованной дефиниции
высказывают свои суждения еще до полного анализа понятия, который часто
достигается только весьма поздно. Во всей критике (как теоретического, так
и практического разума) дан не один повод восполнить некоторые пробелы в
старом догматическом развитии философии и исправить ошибки, которые можно
заметить лишь тогда, когда мы делаем из понятий такое применение разума,
которое направлено ни разум как на целое.
(6) Больше (чем непонятности) я здесь иногда опасаюсь превратного
толкования некоторых терминов, которые я выбирал с величайшей
тщательностью, чтобы правильно усвоили понятие, на которое они указывают.
Так, в таблице категорий практического разума под рубрикой модальности
дозволенное и недозволенное (практически объективно возможное и
невозможное) в обычном словоупотреблении имеют почти тот же самый смысл,
что следующая за ним категория долга и противного долгу;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
аналитическими; если бы он в этом случае был прав, они действительно были
бы аподиктическими, хотя отсюда нельзя было бы сделать никакого вывода о
способности разума также и в философии строить аподиктические суждения, а
именно такие, которые были бы синтетическими (как закон причинности). Но
если бы допускали всеобщий эмпиризм принципов, то сюда бы была включена и
математика.
Но если математика впадает в противоречие с разумом, который допускает
только эмпирические основоположения, как это неизбежно в антиномии, так как
математика неопровержимо доказывает бесконечную делимость пространства,
чего эмпиризм допустить не может, - то величайшая возможная очевидность
демонстрации оказывается в прямом противоречии с мнимыми выводами из
эмпирических принципов; и тогда можно спросить, как спрашивает слепой
Чеслдена (8): что меня обманывает, зрение или чувство? (Ведь эмпиризм
основывается на чувствуемой, а рационализм - на усматриваемой
необходимости.) Таким образом, общий эмпиризм оказывается истинным
скептицизмом, который в таком неограниченном значении ошибочно приписывали
Юму (9), так как он оставил в математике по крайней мере надежный критерий
опыта; скептицизм не безусловно не допускает никакого критерия опыта (такой
критерий всегда может быть только в априорных принципах), хотя опыт состоит
не только из чувств, но и из суждений.
Но так как в наш философский и критический век вряд ли можно относиться к
этому эмпиризму серьезно и он, надо полагать, выдвигается только ради
упражнения в способности суждения и для того, чтобы через контраст показать
более отчетливо необходимость рациональных априорных принципов, - то можно
поблагодарить и тех, кто желает заниматься этой вообще-то малопоучительной
работой.
(1) Для того чтобы не усмотрели непоследовательности в том, что теперь я
называю свободу условием морального закона, а потом - в самом исследовании
- утверждаю, что моральный закон есть условие, лишь при котором мы можем
осознать свободу, я хочу напомнить только то, что свобода есть, конечно,
ratio essendi морального закона, а моральный закон есть ratio cognoscendi
свободы. В самом деле, если бы моральный закон ясно не мыслился в нашем
разуме раньше, то мы не считали бы себя вправе допустить нечто такое, как
свобода (хотя она себе и не противоречит) Но если бы не было свободы, то не
было бы в нас и морального закона.
(2) Что же вы стали? Нет не хотят! А ведь счастье желанное он им не
дозволил" - строка из "Сатир" Горация ("Римская сатира", М., 1957, стр. 8).
(3) Соединение причинности как свободы с причинностью как механизмом
природы, где первая приобретает твердое основание для человека в силу
нравственного закона, а вторая - в силу закона природы, и притом в одном и
том же субъекте, невозможно, если не представлять себе человека по
отношению к первой существом самим по себе, а по отношению ко второй
-явлением, в первом случае в чистом, а во втором в эмпирическом сознании.
Без этого противоречие разума с самим собой неизбежно.
(4) Один рецензент, который хотел сказать что-то неодобрительное об этом
сочинении, угадал более верно, чем сам мог предположить, сказав, что в этом
сочинении не устанавливается новый принцип моральности, а только дается
новая формула- Но кто решился бы вводить новое основоположение всякой
нравственности и как бы впервые изобретать такое основоположение, как будто
до него мир не знал, что такое долг, или имел совершенно неправильное
представление о долге? Но тот, кто знает, что значит для математика
формула, которая совершенно точно и безошибочно определяет то, что надо
сделать для решения задачи, не будет считать чем-то незначительным и
излишним формулу, которая делает это по отношению ко всякому долгу вообще.
(5) Мне можно сделать еще один упрек, а именно почему я заранее не дал
дефиниции понятия способности желания или чувства удовольствия, хотя этот
упрек был бы несправедлив, так как такую дефиницию по всей справедливости
можно уже предполагать как данную в психологии. Но конечно, дефиниция могла
бы быть построена и так, что чувство удовольствия полагалось бы в основу
определения способности желания (как это действительно обычно и делается);
но тогда высший принцип практической философии по необходимости должен
стать эмпирическим, что еще надо было бы доказать и что совершенно
опровергается в настоящей критике. Поэтому свою дефиницию я хочу здесь дать
такой, какой она и должна быть, чтобы этот спорный пункт, как и полагается,
вначале оставить нерешенным. - Жизнь есть способность существа поступать по
законам способности желания. Способность желания - это способность существа
через свои представления быть причиной действительности предметов этих
представлений. Удовольствие есть представление о соответствии предмета или
поступка с субъективными условиями жизни, т. е. с способностью причинности,
которой обладает представление в отношении действительности его объекта
(или определения сил субъекта к деятельности для того, чтобы создать его).
Большего мне и не надо для критики понятий, которые заимствованы из
психологии; остальное сделает сама критика. Легко заметить, что при такой
дефиниции остается нерешенным вопрос, всегда ли удовольствие должно быть
положено в основу способности желания или же при известных условиях оно
следует только за ее определением; ведь эта дефиниция составлена из одних
только признаков чистого рассудка, т. е. из категорий, не содержащих ничего
эмпирического. Такая осмотрительность очень желательна во всей философии, и
тем не менее о ней часто забывают, а именно на основе рискованной дефиниции
высказывают свои суждения еще до полного анализа понятия, который часто
достигается только весьма поздно. Во всей критике (как теоретического, так
и практического разума) дан не один повод восполнить некоторые пробелы в
старом догматическом развитии философии и исправить ошибки, которые можно
заметить лишь тогда, когда мы делаем из понятий такое применение разума,
которое направлено ни разум как на целое.
(6) Больше (чем непонятности) я здесь иногда опасаюсь превратного
толкования некоторых терминов, которые я выбирал с величайшей
тщательностью, чтобы правильно усвоили понятие, на которое они указывают.
Так, в таблице категорий практического разума под рубрикой модальности
дозволенное и недозволенное (практически объективно возможное и
невозможное) в обычном словоупотреблении имеют почти тот же самый смысл,
что следующая за ним категория долга и противного долгу;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58