Ювенал столь превосходно представил
такой пример, что дает читателю возможность живо почувствовать силу
мотивов, заключающихся в чистом законе долга как долга.
Esto bonus miles, tutor bonus, arbiter idem
Integer; ambiguae si quando citabere testis
Incertaeque rei, Phalaris licet imperet, utsis
Falsus, et admoto dictet periuria tauro,
Summum crede nefas animan praeferre pudori
Et propter vitam vivendi perdere causas (3).
Если мы вносим в наши поступки лестное для нас сознание заслуги, то мотив
несколько смешивается уже с самолюбием и, следовательно, получается
некоторое содействие со стороны чувственности. Но всему предпочитать лишь
святость долга и сознавать, что это можно, так как наш собственный разум
признает это как свое веление и говорит, что так должно делать, - значит
как бы совершенно возвышаться над самим чувственно воспринимаемым миром; и
в таком сознании закона это также в качестве мотива способности,
господствующей над чувственностью, неразрывно, хотя не всегда, связано с
эффектом, который, однако, благодаря частому обращению к этому мотиву и
скромным сначала попыткам применять его дает надежду на полное свое
воздействие, чтобы постепенно вызывать в нас самый большой, но чистый
моральный интерес к нему. Итак, метод принимает следующее направление.
Прежде всего для него важно превратить оценку по моральным законам в
естественное занятие, сопутствующее нашим собственным поступкам и
рассмотрению свободных поступков других, превратить ее как бы в привычку и
изощрить ее; сначала спрашивают, объективно ли сообразуется поступок с
моральным законом и с каким именно; при этом закон, который дает только
основание для обязательности, отличают от того закона, который
действительно обязателен (leges obligandi a legibus obligantibus) (как,
например, закон того, чего требует от меня потребность человека, в
противоположность закону того, чего требует от меня право человека;
последний закон предписывает существенные обязанности, а первый -
несущественные) , и таким образом привыкают различать разные обязанности,
которые соединяются в одном поступке. Другой момент, на который следует
обращать внимание, - это вопрос: совершен ли поступок также (субъективно)
ради морального закона и, следовательно, имеет ли он не только нравственную
правильность как действие, но и нравственную ценность как убеждение
согласно максиме? Нет сомнения, что это упражнение и сознание возникающей
отсюда культуры нашего разума, имеющего суждение только о практическом,
постепенно должно пробуждать некоторый интерес к закону этого разума, стало
быть, к нравственно добрым поступкам. В самом деле, мы в конце концов
всегда любим то, рассмотрение чего дает нам почувствовать, что расширяем
применение своих познавательных способностей, которому содействует главным
образом то, в чем мы находим моральную правильность, потому что разум с его
способностью a priori определять по принципам, что должно происходить,
может чувствовать себя хорошо только при таком порядке вещей. Начинает же в
конце концов созерцающий природу любить предметы, которые сначала были
противны его чувствам, когда он обнаруживает великую целесообразность в их
организации, и таким образом изучение их дает пищу его разуму. Лейбниц
вернул насекомое, которое он внимательно наблюдал под микроскопом, на лист
дерева, так как считал, что рассмотрение насекомого его чему-то научило и
что он как бы пользовался его благодеянием.
Но такая деятельность способности суждения, которая дает нам чувствовать
наши собственные познавательные способности, не есть еще интерес к самим
поступкам и их моральности. Она приводит только к тому, rто начинают охотно
заниматься подобными суждениями, и придает добродетели или образу мыслей по
моральным законам ту форму красоты, которой восхищаются, но которой поэтому
еще не ищут (laudatur et alget (4)); подобно тому как все, рассмотрение
чего субъективно вызывает в нас сознание гармонии всех наших способностей
представления и причем мы чувствуем, что вся наша познавательная
способность (рассудок и воображение) становится сильнее, возбуждает чувство
удовлетворения, которое может быть сообщено и другим, хотя при этом мы
остаемся равнодушными к существованию объекта, так как рассматриваем его
только как повод к тому, чтобы заметить у себя задатки талантов,
возвышающих нас над животными. Но здесь приступает к своему делу второе
упражнение, а именно в ярком представлении морального убеждения показать на
примерах чистоту воли, сперва как негативное совершенство ее, поскольку в
поступке из чувства долга на нее не влияют никакие мотивы склонностей как
определяющие основания; этим обращается внимание ученика на сознание его
свободы; и хотя такое самоотречение вызывает сначала чувство страдания, но,
так как оно избавляет этого ученика от принудительности даже истинных
потребностей, оно в то же время возвещает ему освобождение от разного рода
недовольства, которое возбуждают в нем все эти потребности, и делает его
восприимчивым к ощущению удовлетворенности из других источников. Сердце
облегчается и освобождается от бремени, которое его постоянно давит
исподтишка, когда в чисто моральных решениях, примеры которых приводятся,
перед человеком открывается внутренняя, ему самому ранее недостаточно
известная способность - внутренняя свобода, способность настолько
избавляться от безудержной навязчивости склонностей, чтобы ни одна, даже
самая излюбленная, не имела влияния на решение, для которого мы должны
теперь пользоваться своим разумом. В этом случае, если только я один знаю,
что я неправ, и, хотя откровенное признание в этом и обещание [морального]
удовлетворения находят сильное противодействие в тщеславии, своекорыстии,
даже вообще-то справедливом отвращении к тому, право которого мной
ущемлено, тем не менее я могу пренебречь всеми этими сомнениями, - в таком
случае содержится сознание независимости от возможности быть довольным
собой, а это вообще полезно для меня и в других отношениях. И закон долга
благодаря положительной ценности, ощущать которую дает нам соблюдение его,
находит более легкий доступ в сознание нашей свободы благодаря уважению к
нам самим. Это уважение, если оно основательное, если человек ничего так не
боится, как оказаться в своих собственных глазах ничтожным и недостойным
при внутреннем испытании самого себя, может быть привито любому доброму
нравственному убеждению, так как это лучший, даже естественный страж,
воспрепятствующий проникновению в душу неблагородных и пагубных побуждений.
Этим я хотел указать только на самые общие максимы учения о методе
морального воспитания и упражнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
такой пример, что дает читателю возможность живо почувствовать силу
мотивов, заключающихся в чистом законе долга как долга.
Esto bonus miles, tutor bonus, arbiter idem
Integer; ambiguae si quando citabere testis
Incertaeque rei, Phalaris licet imperet, utsis
Falsus, et admoto dictet periuria tauro,
Summum crede nefas animan praeferre pudori
Et propter vitam vivendi perdere causas (3).
Если мы вносим в наши поступки лестное для нас сознание заслуги, то мотив
несколько смешивается уже с самолюбием и, следовательно, получается
некоторое содействие со стороны чувственности. Но всему предпочитать лишь
святость долга и сознавать, что это можно, так как наш собственный разум
признает это как свое веление и говорит, что так должно делать, - значит
как бы совершенно возвышаться над самим чувственно воспринимаемым миром; и
в таком сознании закона это также в качестве мотива способности,
господствующей над чувственностью, неразрывно, хотя не всегда, связано с
эффектом, который, однако, благодаря частому обращению к этому мотиву и
скромным сначала попыткам применять его дает надежду на полное свое
воздействие, чтобы постепенно вызывать в нас самый большой, но чистый
моральный интерес к нему. Итак, метод принимает следующее направление.
Прежде всего для него важно превратить оценку по моральным законам в
естественное занятие, сопутствующее нашим собственным поступкам и
рассмотрению свободных поступков других, превратить ее как бы в привычку и
изощрить ее; сначала спрашивают, объективно ли сообразуется поступок с
моральным законом и с каким именно; при этом закон, который дает только
основание для обязательности, отличают от того закона, который
действительно обязателен (leges obligandi a legibus obligantibus) (как,
например, закон того, чего требует от меня потребность человека, в
противоположность закону того, чего требует от меня право человека;
последний закон предписывает существенные обязанности, а первый -
несущественные) , и таким образом привыкают различать разные обязанности,
которые соединяются в одном поступке. Другой момент, на который следует
обращать внимание, - это вопрос: совершен ли поступок также (субъективно)
ради морального закона и, следовательно, имеет ли он не только нравственную
правильность как действие, но и нравственную ценность как убеждение
согласно максиме? Нет сомнения, что это упражнение и сознание возникающей
отсюда культуры нашего разума, имеющего суждение только о практическом,
постепенно должно пробуждать некоторый интерес к закону этого разума, стало
быть, к нравственно добрым поступкам. В самом деле, мы в конце концов
всегда любим то, рассмотрение чего дает нам почувствовать, что расширяем
применение своих познавательных способностей, которому содействует главным
образом то, в чем мы находим моральную правильность, потому что разум с его
способностью a priori определять по принципам, что должно происходить,
может чувствовать себя хорошо только при таком порядке вещей. Начинает же в
конце концов созерцающий природу любить предметы, которые сначала были
противны его чувствам, когда он обнаруживает великую целесообразность в их
организации, и таким образом изучение их дает пищу его разуму. Лейбниц
вернул насекомое, которое он внимательно наблюдал под микроскопом, на лист
дерева, так как считал, что рассмотрение насекомого его чему-то научило и
что он как бы пользовался его благодеянием.
Но такая деятельность способности суждения, которая дает нам чувствовать
наши собственные познавательные способности, не есть еще интерес к самим
поступкам и их моральности. Она приводит только к тому, rто начинают охотно
заниматься подобными суждениями, и придает добродетели или образу мыслей по
моральным законам ту форму красоты, которой восхищаются, но которой поэтому
еще не ищут (laudatur et alget (4)); подобно тому как все, рассмотрение
чего субъективно вызывает в нас сознание гармонии всех наших способностей
представления и причем мы чувствуем, что вся наша познавательная
способность (рассудок и воображение) становится сильнее, возбуждает чувство
удовлетворения, которое может быть сообщено и другим, хотя при этом мы
остаемся равнодушными к существованию объекта, так как рассматриваем его
только как повод к тому, чтобы заметить у себя задатки талантов,
возвышающих нас над животными. Но здесь приступает к своему делу второе
упражнение, а именно в ярком представлении морального убеждения показать на
примерах чистоту воли, сперва как негативное совершенство ее, поскольку в
поступке из чувства долга на нее не влияют никакие мотивы склонностей как
определяющие основания; этим обращается внимание ученика на сознание его
свободы; и хотя такое самоотречение вызывает сначала чувство страдания, но,
так как оно избавляет этого ученика от принудительности даже истинных
потребностей, оно в то же время возвещает ему освобождение от разного рода
недовольства, которое возбуждают в нем все эти потребности, и делает его
восприимчивым к ощущению удовлетворенности из других источников. Сердце
облегчается и освобождается от бремени, которое его постоянно давит
исподтишка, когда в чисто моральных решениях, примеры которых приводятся,
перед человеком открывается внутренняя, ему самому ранее недостаточно
известная способность - внутренняя свобода, способность настолько
избавляться от безудержной навязчивости склонностей, чтобы ни одна, даже
самая излюбленная, не имела влияния на решение, для которого мы должны
теперь пользоваться своим разумом. В этом случае, если только я один знаю,
что я неправ, и, хотя откровенное признание в этом и обещание [морального]
удовлетворения находят сильное противодействие в тщеславии, своекорыстии,
даже вообще-то справедливом отвращении к тому, право которого мной
ущемлено, тем не менее я могу пренебречь всеми этими сомнениями, - в таком
случае содержится сознание независимости от возможности быть довольным
собой, а это вообще полезно для меня и в других отношениях. И закон долга
благодаря положительной ценности, ощущать которую дает нам соблюдение его,
находит более легкий доступ в сознание нашей свободы благодаря уважению к
нам самим. Это уважение, если оно основательное, если человек ничего так не
боится, как оказаться в своих собственных глазах ничтожным и недостойным
при внутреннем испытании самого себя, может быть привито любому доброму
нравственному убеждению, так как это лучший, даже естественный страж,
воспрепятствующий проникновению в душу неблагородных и пагубных побуждений.
Этим я хотел указать только на самые общие максимы учения о методе
морального воспитания и упражнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58