Следовательно, это было не расширение
познания данных сверхчувственных предметов, а расширение теоретического
разума и познания его в отношении сверхчувственного вообще, поскольку
разуму пришлось допустить, что такие предметы имеются, хотя он не мог
определить их точнее, стало быть расширить это познание самих объектов
(которые даны теперь этому разуму исходя из практического основания и
только для практического применения); этим приумножением, следовательно,
чистый теоретический разум, для которого все указанные идеи трансцендентны
и без объекта, обязан исключительно своей чистой практической способности.
Здесь они становятся имманентными и конститутивными, будучи основаниями
возможности того, чтобы сделать действительным необходимый объект чистого
практического разума (высшее благо), так как без этого они трансцендентны и
представляют собой чисто .регулятивные принципы спекулятивного разума,
которые обязывают его не допускать новый объект за пределами опыта, а
продолжать их применение в опыте до полноты (11). Но раз это приумножение
стало достоянием разума, то как спекулятивный разум (собственно говоря,
только для того, чтобы гарантировать свое практическое применение) он будет
обращаться с этими идеями только негативно, т. е. не расширяя [их], а
разъясняя, с тем чтобы отклонить, с одной стороны, антропоморфизм как
источник суеверия или кажущееся расширение указанных понятий мнимым опытом;
а с другой стороны, фанатизм, который обещает расширение познания
посредством сверхчувственного созерцания или тому подобных чувств; и то и
другое служит помехой практическому применению чистого разума;
следовательно, устранение этой помехи несомненно необходимо для расширения
нашего познания в практическом отношении; и это не противоречит признанию
того, что разум в спекулятивном отношении от этого нисколько не выиграл.
Для всякого применения разума к тому или другому предмету требуются чистые
рассудочные понятия (категории), без которых нельзя мыслить ни один
предмет. Эти понятия могут быть использованы для теоретического применения
разума, т. е. для такого рода познания, лишь в том случае, если под них
подведено также созерцание (которое всегда чувственно), и, следовательно,
только для того, чтобы посредством них представлять объект возможного
опыта. Но здесь именно идеи разума, которые не могут быть даны в опыте,
должно мыслить посредством категорий, чтобы познать этот объект. Однако
дело идет здесь не о теоретическом познании объектов этих идей, а только о
том, что они вообще имеют объекты. Эту реальность дает чистый практический
разум, и теоретическому разуму ничего не остается при этом, как только
мыслить эти объекты посредством категорий, что, как мы уже ясно доказали,
вполне возможно и без созерцания (чувственного или сверхчувственного) , так
как категории имеют свое место и происхождение в чистом рассудке
исключительно как способности мыслить независимо и до всякого созерцания и
всегда обозначают лишь объект вообще, каким способом он ни был нам дан. А
категориям, если их применять к указанным идеям, нельзя, правда, дать
какой-либо объект в созерцании, но то, что такой объект действительно есть,
что, стало быть, категория как одна лишь форма мысли здесь не пуста, а
имеет значение, - это в достаточной мере подтверждается объектом, который
практический разум несомненно дает в понятии высшего блага, - реальностью
понятий, нужных для возможности высшего блага; это приумножение, однако,
отнюдь не расширяет познания по теоретическим основоположениям.
Если эти идеи о боге, некоем умопостигаемом мире (царстве божьем) и
бессмертии определяются затем предикатами, которые заимствуются из нашей
собственной природы, то это определение нельзя считать ни чувственным
воплощением этих чистых идей разума (антропоморфизмы), ни запредельным
познанием сверхчувственных предметов; ведь эти предикаты не что иное, как
рассудок и воля, рассматриваемые в том их соотношении, в каком их следует
мыслить в моральном законе, стало быть, лишь поскольку они могут иметь
чистое практическое применение. От всего остального, что психологически
присуще этим понятиям, т. е. поскольку мы эмпирически наблюдаем эту свою
способность в ее проявлении (например, то, что рассудок человека
дискурсивен, что его представления суть поэтому мысли, а не созерцания, что
они следуют друг за другом во времени, что удовлетворенность его воли
всегда зависит от существования ее предмета и т. д., - всего этого в высшей
сущности не может быть), в этом случае отвлекаются; таким образом от
понятий, посредством которых мы мыслим себе существо чистого рассудка,
остается только то, что необходимо как раз для возможности мыслить себе
моральный закон, стало быть, познание бога, но только в практическом
отношении; поэтому если бы мы попытались расширить это познание, превращая
его в теоретическое познание, мы получили бы рассудок, который не мыслит, а
созерцает, волю, направленную на предметы, от существования которых ее
удовлетворенность нисколько не зависит (я не хочу уже указывать на
трансцендентальные предикаты, как, например, на величину существования, т.
е. на такую продолжительность, которая, однако, имеет место не во времени,
этом единственно возможном для нас способе представлять себе всякое
существование как величину); все это свойства, о которых мы не можем
составить себе никакого понятия, пригодного для познания предмета, и они
учат нас тому, что ими никогда нельзя пользоваться для теории о
сверхчувственных существах, и, следовательно, с этой стороны мы вообще не
можем основать спекулятивное познание, а применение его можем ограничить
исключительно исполнением морального закона. Это последнее столь очевидно и
может столь ясно быть доказано на деле, что можно смело требовать от всех
так называемых учителей естественного богословия (странное название!(4)),
чтобы они указали хотя бы только одно свойство (скажем, свойство рассудка
или воли), определяющее их предмет (за пределами чисто онтологических
предикатов), относительно которого нельзя было бы неопровержимо доказать,
что, если от него отделить все антропоморфическое, у нас останется одно
только слово, и с этим словом нельзя связать какое-либо понятие,
посредством которого можно было бы надеяться на расширение теоретического
познания. В сфере же практического от свойств рассудка и воли у нас все же
остается еще понятие отношения, которому практический закон (a priori
определяющий именно это отношение рассудка к воле) дает объективную
реальность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
познания данных сверхчувственных предметов, а расширение теоретического
разума и познания его в отношении сверхчувственного вообще, поскольку
разуму пришлось допустить, что такие предметы имеются, хотя он не мог
определить их точнее, стало быть расширить это познание самих объектов
(которые даны теперь этому разуму исходя из практического основания и
только для практического применения); этим приумножением, следовательно,
чистый теоретический разум, для которого все указанные идеи трансцендентны
и без объекта, обязан исключительно своей чистой практической способности.
Здесь они становятся имманентными и конститутивными, будучи основаниями
возможности того, чтобы сделать действительным необходимый объект чистого
практического разума (высшее благо), так как без этого они трансцендентны и
представляют собой чисто .регулятивные принципы спекулятивного разума,
которые обязывают его не допускать новый объект за пределами опыта, а
продолжать их применение в опыте до полноты (11). Но раз это приумножение
стало достоянием разума, то как спекулятивный разум (собственно говоря,
только для того, чтобы гарантировать свое практическое применение) он будет
обращаться с этими идеями только негативно, т. е. не расширяя [их], а
разъясняя, с тем чтобы отклонить, с одной стороны, антропоморфизм как
источник суеверия или кажущееся расширение указанных понятий мнимым опытом;
а с другой стороны, фанатизм, который обещает расширение познания
посредством сверхчувственного созерцания или тому подобных чувств; и то и
другое служит помехой практическому применению чистого разума;
следовательно, устранение этой помехи несомненно необходимо для расширения
нашего познания в практическом отношении; и это не противоречит признанию
того, что разум в спекулятивном отношении от этого нисколько не выиграл.
Для всякого применения разума к тому или другому предмету требуются чистые
рассудочные понятия (категории), без которых нельзя мыслить ни один
предмет. Эти понятия могут быть использованы для теоретического применения
разума, т. е. для такого рода познания, лишь в том случае, если под них
подведено также созерцание (которое всегда чувственно), и, следовательно,
только для того, чтобы посредством них представлять объект возможного
опыта. Но здесь именно идеи разума, которые не могут быть даны в опыте,
должно мыслить посредством категорий, чтобы познать этот объект. Однако
дело идет здесь не о теоретическом познании объектов этих идей, а только о
том, что они вообще имеют объекты. Эту реальность дает чистый практический
разум, и теоретическому разуму ничего не остается при этом, как только
мыслить эти объекты посредством категорий, что, как мы уже ясно доказали,
вполне возможно и без созерцания (чувственного или сверхчувственного) , так
как категории имеют свое место и происхождение в чистом рассудке
исключительно как способности мыслить независимо и до всякого созерцания и
всегда обозначают лишь объект вообще, каким способом он ни был нам дан. А
категориям, если их применять к указанным идеям, нельзя, правда, дать
какой-либо объект в созерцании, но то, что такой объект действительно есть,
что, стало быть, категория как одна лишь форма мысли здесь не пуста, а
имеет значение, - это в достаточной мере подтверждается объектом, который
практический разум несомненно дает в понятии высшего блага, - реальностью
понятий, нужных для возможности высшего блага; это приумножение, однако,
отнюдь не расширяет познания по теоретическим основоположениям.
Если эти идеи о боге, некоем умопостигаемом мире (царстве божьем) и
бессмертии определяются затем предикатами, которые заимствуются из нашей
собственной природы, то это определение нельзя считать ни чувственным
воплощением этих чистых идей разума (антропоморфизмы), ни запредельным
познанием сверхчувственных предметов; ведь эти предикаты не что иное, как
рассудок и воля, рассматриваемые в том их соотношении, в каком их следует
мыслить в моральном законе, стало быть, лишь поскольку они могут иметь
чистое практическое применение. От всего остального, что психологически
присуще этим понятиям, т. е. поскольку мы эмпирически наблюдаем эту свою
способность в ее проявлении (например, то, что рассудок человека
дискурсивен, что его представления суть поэтому мысли, а не созерцания, что
они следуют друг за другом во времени, что удовлетворенность его воли
всегда зависит от существования ее предмета и т. д., - всего этого в высшей
сущности не может быть), в этом случае отвлекаются; таким образом от
понятий, посредством которых мы мыслим себе существо чистого рассудка,
остается только то, что необходимо как раз для возможности мыслить себе
моральный закон, стало быть, познание бога, но только в практическом
отношении; поэтому если бы мы попытались расширить это познание, превращая
его в теоретическое познание, мы получили бы рассудок, который не мыслит, а
созерцает, волю, направленную на предметы, от существования которых ее
удовлетворенность нисколько не зависит (я не хочу уже указывать на
трансцендентальные предикаты, как, например, на величину существования, т.
е. на такую продолжительность, которая, однако, имеет место не во времени,
этом единственно возможном для нас способе представлять себе всякое
существование как величину); все это свойства, о которых мы не можем
составить себе никакого понятия, пригодного для познания предмета, и они
учат нас тому, что ими никогда нельзя пользоваться для теории о
сверхчувственных существах, и, следовательно, с этой стороны мы вообще не
можем основать спекулятивное познание, а применение его можем ограничить
исключительно исполнением морального закона. Это последнее столь очевидно и
может столь ясно быть доказано на деле, что можно смело требовать от всех
так называемых учителей естественного богословия (странное название!(4)),
чтобы они указали хотя бы только одно свойство (скажем, свойство рассудка
или воли), определяющее их предмет (за пределами чисто онтологических
предикатов), относительно которого нельзя было бы неопровержимо доказать,
что, если от него отделить все антропоморфическое, у нас останется одно
только слово, и с этим словом нельзя связать какое-либо понятие,
посредством которого можно было бы надеяться на расширение теоретического
познания. В сфере же практического от свойств рассудка и воли у нас все же
остается еще понятие отношения, которому практический закон (a priori
определяющий именно это отношение рассудка к воле) дает объективную
реальность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58