в самом деле,
когда речь идет о вещах самих по себе и их определениях, как таковых,
нельзя постичь, каким образом оттого, что дано нечто А, необходимо должно
быть дано и нечто другое, В; следовательно, для вещей самих по себе нельзя
допустить подобного априорного познания. Еще в меньшей степени этот
проницательный муж мог допустить эмпирическое происхождение понятия
причины, так как такое происхождение прямо противоречит необходимости
связи, составляющей сущность понятия причинности; стало быть, понятие это
было объявлено вне закона и заменено привычкой в наблюдении над потоком
восприятии.
Но из моих исследований вытекало, что предметы, с которыми мы имеем дело в
опыте, отнюдь не вещи сами по себе, а только явления и что, хотя в
отношении вещей самих по себе нельзя угадать, даже невозможно постичь,
каким образом, если дается А, должно быть противоречием не полагать и В,
которое совершенно отличается от А (необходимость связи между А как
причиной и В как действием), все же можно вполне представить себе, что они
как явления необходимо должны быть некоторым образом (например, если иметь
в виду временные отношения) связаны между собой в одном опыте и не могут
быть разъединены, не вступая в противоречие с той связью, посредством
которой возможен этот опыт, а ведь единственно лишь в опыте они суть
предметы и познаваемы нами. Так и оказалось на самом деле; так что понятие
причины я мог не только доказать по его объективной реальности в отношении
предметов опыта, но и дедуцировать его как априорное понятие ввиду той
необходимости связи, которую оно содержит, т. е. доказать его возможность
из чистого рассудка без эмпирических источников, и, таким образом, отбросив
эмпиризм его происхождения, я мог полностью устранить неизбежное следствие
этого эмпиризма, а именно скептицизм, сначала в отношении естествознания, а
затем в силу того, что полностью вытекает из тех же оснований, и в
отношении математики - двух наук, касающихся предметов возможного опыта, и
тем самым полностью устранить все сомнения во всем, чтб теоретический разум
утверждает как постигнутое. Но как же быть с применением этой категории
причинности (а также и всех остальных категорий, ведь без них не может быть
никакого познания существующего) к вещам, которые суть не предметы
возможного опыта, а выходят за его пределы? Ведь я мог дедуцировать
объективную реальность этих понятий только в отношении предметов возможного
опыта. Но именно то, что я выручил их только в этом случае и показал, что
посредством категорий можно мыслить объекты, хотя нельзя их a priori
определять, - именно это и дает им место в чистом рассудке, откуда они и
могут быть соотнесены с объектами вообще (чувственными или нечувственными).
Чего здесь еще не хватает, так это условия применения этих категорий, и
особенно категории причинности, к предметам, а именно [не хватает еще ]
созерцания, которое там, где оно не дано, делает невозможным применение:
категорий для теоретического познания предмета как ноумена; такое
применение, следовательно, если кто и отважится на это (как это было в
"Критике чистого разума"), совершенно недопустимо; однако объективная
реальность понятия всегда остается и может быть применена и к ноуменам, но
при этом нельзя определить это понятие теоретически и этим приобрести
какое-нибудь знание. В самом деле, то, что это понятие не содержит в себе
ничего невозможного и по отношению к объекту, было доказано тем, что ему
было обеспечено его место в чистом рассудке при всяком применении к
предметам чувств; и если мы затем относим это понятие к вещам самим по себе
(которые не могут быть предметами опыта), то хотя оно не способно дать
определение для представления об определенном предмете в целях
теоретического познания, но оно все же могло еще для какой-то другой (может
быть, практической) цели быть способным дать определение для применения
его, чего не могло бы быть, если бы, как думает Юм, это понятие причинности
содержало в себе нечто такое, чего вообще нельзя мыслить.
Чтобы найти это условие применения данного понятия к ноуменам, нам надо
вспомнить только, почему мы не довольствуемся применением его к предметам
опыта, а хотели бы пользоваться им и для вещей самих по себе. Тогда
окажется, что это сделала для нас необходимым не теоретическая, а
практическая цель. Для спекуляции, если бы это нам и удалось, мы этим не
сделали бы никакого действительного приобретения в познании природы и
вообще в отношении предметов, которые могли бы где-то быть нам даны; во
всяком случае мы здесь сделали бы большой шаг от чувственно обусловленного
(оставаться при нем и усердно продвигаться вдоль цепи причин - для этого мы
уже приложили достаточно усилий) к сверхчувственному, чтобы завершить и
ограничить наше познание со стороны оснований, хотя всегда остается
незаполненной бесконечная пропасть между этими границами и тем, что мы
знаем, и мы скорее внимали бы пустому любопытству, чем основательной
любознательности.
Но кроме того отношения, в котором рассудок находится с предметами (в
теоретическом познании), он имеет еще отношение и к способности желания,
которая поэтому называется волей и, поскольку чистый рассудок (который в
этом случае называется разумом) благодаря одному лишь представлению о
законе есть практический разум, чистой волей. Объективная реальность чистой
воли, или, что то же, чистого практического разума, дана а priori в
моральном законе как бы через факт; действительно, так можно назвать
определение воли, которое неизбежно, хотя оно и не основывается на
эмпирических принципах. Но в понятии воли уже содержится понятие
причинности; стало быть, в понятии чистой воли содержится понятие
причинности из свободы, т. е. такой причинности, которая определяема не по
законам природы и, следовательно, не способна ни к какому эмпирическому
созерцанию как доказательству своей реальности, но которая все же свою
объективную реальность полностью подтверждает a priori в чистом
практическом законе, однако (как это легко усмотреть) не для
теоретического, а только для практического применения разума. Понятие же
существа, обладающего свободной волей, есть понятие о causa noumenon (5);
что это понятие не противоречит себе, видно уже из того, что понятие
причины, как целиком возникшее из чистого рассудка, по своей объективной
реальности в отношении предметов вообще доказывается путем дедукции, причем
по своему происхождению оно независимо от всех чувственных условий,
следовательно, само по себе не ограничено феноменами (разве только там, где
хотели бы найти для него теоретически определенное применение) и,
несомненно, может быть применено к вещам как сущностям чистого рассудка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
когда речь идет о вещах самих по себе и их определениях, как таковых,
нельзя постичь, каким образом оттого, что дано нечто А, необходимо должно
быть дано и нечто другое, В; следовательно, для вещей самих по себе нельзя
допустить подобного априорного познания. Еще в меньшей степени этот
проницательный муж мог допустить эмпирическое происхождение понятия
причины, так как такое происхождение прямо противоречит необходимости
связи, составляющей сущность понятия причинности; стало быть, понятие это
было объявлено вне закона и заменено привычкой в наблюдении над потоком
восприятии.
Но из моих исследований вытекало, что предметы, с которыми мы имеем дело в
опыте, отнюдь не вещи сами по себе, а только явления и что, хотя в
отношении вещей самих по себе нельзя угадать, даже невозможно постичь,
каким образом, если дается А, должно быть противоречием не полагать и В,
которое совершенно отличается от А (необходимость связи между А как
причиной и В как действием), все же можно вполне представить себе, что они
как явления необходимо должны быть некоторым образом (например, если иметь
в виду временные отношения) связаны между собой в одном опыте и не могут
быть разъединены, не вступая в противоречие с той связью, посредством
которой возможен этот опыт, а ведь единственно лишь в опыте они суть
предметы и познаваемы нами. Так и оказалось на самом деле; так что понятие
причины я мог не только доказать по его объективной реальности в отношении
предметов опыта, но и дедуцировать его как априорное понятие ввиду той
необходимости связи, которую оно содержит, т. е. доказать его возможность
из чистого рассудка без эмпирических источников, и, таким образом, отбросив
эмпиризм его происхождения, я мог полностью устранить неизбежное следствие
этого эмпиризма, а именно скептицизм, сначала в отношении естествознания, а
затем в силу того, что полностью вытекает из тех же оснований, и в
отношении математики - двух наук, касающихся предметов возможного опыта, и
тем самым полностью устранить все сомнения во всем, чтб теоретический разум
утверждает как постигнутое. Но как же быть с применением этой категории
причинности (а также и всех остальных категорий, ведь без них не может быть
никакого познания существующего) к вещам, которые суть не предметы
возможного опыта, а выходят за его пределы? Ведь я мог дедуцировать
объективную реальность этих понятий только в отношении предметов возможного
опыта. Но именно то, что я выручил их только в этом случае и показал, что
посредством категорий можно мыслить объекты, хотя нельзя их a priori
определять, - именно это и дает им место в чистом рассудке, откуда они и
могут быть соотнесены с объектами вообще (чувственными или нечувственными).
Чего здесь еще не хватает, так это условия применения этих категорий, и
особенно категории причинности, к предметам, а именно [не хватает еще ]
созерцания, которое там, где оно не дано, делает невозможным применение:
категорий для теоретического познания предмета как ноумена; такое
применение, следовательно, если кто и отважится на это (как это было в
"Критике чистого разума"), совершенно недопустимо; однако объективная
реальность понятия всегда остается и может быть применена и к ноуменам, но
при этом нельзя определить это понятие теоретически и этим приобрести
какое-нибудь знание. В самом деле, то, что это понятие не содержит в себе
ничего невозможного и по отношению к объекту, было доказано тем, что ему
было обеспечено его место в чистом рассудке при всяком применении к
предметам чувств; и если мы затем относим это понятие к вещам самим по себе
(которые не могут быть предметами опыта), то хотя оно не способно дать
определение для представления об определенном предмете в целях
теоретического познания, но оно все же могло еще для какой-то другой (может
быть, практической) цели быть способным дать определение для применения
его, чего не могло бы быть, если бы, как думает Юм, это понятие причинности
содержало в себе нечто такое, чего вообще нельзя мыслить.
Чтобы найти это условие применения данного понятия к ноуменам, нам надо
вспомнить только, почему мы не довольствуемся применением его к предметам
опыта, а хотели бы пользоваться им и для вещей самих по себе. Тогда
окажется, что это сделала для нас необходимым не теоретическая, а
практическая цель. Для спекуляции, если бы это нам и удалось, мы этим не
сделали бы никакого действительного приобретения в познании природы и
вообще в отношении предметов, которые могли бы где-то быть нам даны; во
всяком случае мы здесь сделали бы большой шаг от чувственно обусловленного
(оставаться при нем и усердно продвигаться вдоль цепи причин - для этого мы
уже приложили достаточно усилий) к сверхчувственному, чтобы завершить и
ограничить наше познание со стороны оснований, хотя всегда остается
незаполненной бесконечная пропасть между этими границами и тем, что мы
знаем, и мы скорее внимали бы пустому любопытству, чем основательной
любознательности.
Но кроме того отношения, в котором рассудок находится с предметами (в
теоретическом познании), он имеет еще отношение и к способности желания,
которая поэтому называется волей и, поскольку чистый рассудок (который в
этом случае называется разумом) благодаря одному лишь представлению о
законе есть практический разум, чистой волей. Объективная реальность чистой
воли, или, что то же, чистого практического разума, дана а priori в
моральном законе как бы через факт; действительно, так можно назвать
определение воли, которое неизбежно, хотя оно и не основывается на
эмпирических принципах. Но в понятии воли уже содержится понятие
причинности; стало быть, в понятии чистой воли содержится понятие
причинности из свободы, т. е. такой причинности, которая определяема не по
законам природы и, следовательно, не способна ни к какому эмпирическому
созерцанию как доказательству своей реальности, но которая все же свою
объективную реальность полностью подтверждает a priori в чистом
практическом законе, однако (как это легко усмотреть) не для
теоретического, а только для практического применения разума. Понятие же
существа, обладающего свободной волей, есть понятие о causa noumenon (5);
что это понятие не противоречит себе, видно уже из того, что понятие
причины, как целиком возникшее из чистого рассудка, по своей объективной
реальности в отношении предметов вообще доказывается путем дедукции, причем
по своему происхождению оно независимо от всех чувственных условий,
следовательно, само по себе не ограничено феноменами (разве только там, где
хотели бы найти для него теоретически определенное применение) и,
несомненно, может быть применено к вещам как сущностям чистого рассудка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58