Ты бы хоть заметил, как он любит мою крас-
ную матрешку и как начинает сердиться и плакать от зеленого зайца, кото-
рого ты ему подарил...
Неправда, подумал я, когда я прихожу домой, Сережка радуется больше
всего именно мне, я же вижу, что на других он гораздо меньше внимания
обращает.
- Он же пятимесячный сидеть начал, а в семь месяцев, это считай на
самом-то деле в пять, у нас первый зубок прорезался - вот как быстро мы
выросли. Да если бы он не кусался, я бы ни за что от груди его не отня-
ла. А какой он умница, все понимает, ну, абсолютно все, разве не удиви-
тельно? Я ему на днях пальцем погрозила, нельзя, Сереженька. А он пос-
мотрел на меня, немного подумал, потом погрозил пальчиком ножу , за ко-
торым тянулся, потом погрозил мне, а потом неумело так ручонку вывернул
и себе погрозил тоже. Ну, не ласточка?.. Нашел тоже на кого нас проме-
нять...
Я молчал. Все не так, все несправедливо, все неправда, только разве в
чем-то убедишь Тамару? И почему я должен доказывать свою невиновность?
Противно. А за провал на курсах просто горько и обидно.
Мое молчание Тамара восприняла как подтверждение своим словам.
- Сказать-то нечего? Ты же никогда меня не любил, я теперь это точно
знаю. Сколько же на мою долю выпало и за что мне такие мучения? Ведь ты
же не только зазнобу завел в санатории, вот они, доказательства, тут уже
не отопрешься, у тебя и в диспансере девка эта из Подмосковья была, не
ври, была, так, кроме того, ты и на работе романы крутишь.
Я онемел от изумления. Это что-то новенькое.
- Что за чушь! Ты хоть соображаешь, что мелешь? С чего ты взяла?
- Не надо, Валерий, я все знаю, абсолютно все. Ты думаешь, почему я
тебя так редко в диспансере навещала? Спасибо, добрые люди из изда-
тельства позвонили, подсказали мне, с кем ты амурничаешь все обеденные
перерывы и на собраниях рядом сидишь...
- Звонили?.. Кто?.. Почему ты раньше не говорила?
- Неважно. И сейчас не скажу, сам подумай, может у тебя их там не од-
на.
- Ну, и с кем же это я на собраниях сижу? С кем амуры развожу?
- С Ветлугиной Светланой. Скажешь нет? Ты же ее к себе в кино сни-
маться звал. И в диспансер она к тебе бегала, забыл?
Вот тебе, как говорится, бабушка, и Юрьев день, правда, скорее уж Та-
марин день. С самого начала разговора я ничего не ощутил, кроме мерзост-
ной пустоты, а сейчас почувствовал себя, может быть впервые в жизни, не-
обыкновенно глупо. В диспансере я пытался разобраться в причинах наших
раздоров с Тамарой и пришел к выводу, что мы соединили наши судьбы слиш-
ком поспешно, не обдумав этого серьезного в жизни шага, что эгоизма в
Тамаре куда больше, чем любви, а оказывается, за моей спиной шла ка-
кая-то неведомая мне жизнь, кто-то распоряжался моей судьбой, звонил Та-
маре. Светлана Ветлугина из корректорской, действительно, интересовалась
нашей киностудией, я ни для кого не делал из нее секрета, даже приглашал
Светлану сниматься, где еще найти в любительском кино актрису? Но она
отказалась, не знаю по каким причинам. Верно, что она в диспансер ко мне
приходила. Как страхделегат, это ее общественное поручение.
- И кто же тебе звонил?
- Не имеет значения. Она не назвалась.
Кому же надо было сделать этот выстрел, напоить ядом свою ложь? Кто
же мой Яго? Или, вернее, Яга? Баба-Яга из нашего издательства.
- Значит, женских рук дело. Ну, ладно, с этой доброй феей я еще раз-
берусь. Непонятно только, что же ты сразу не порвала с таким негодяем,
как я?
- Я не была уверена, - помолчав, ответила Тамара. - И потом меня муж
Ветлугиной отговорил.
- Ты с ним встречалась?
- Да. Мне дали его телефон.
- И что же?
- Он сначала отказывался, но я настояла. При встрече я ему все объяс-
нила, но он сказал, что все равно все зря, потому что он верит своей же-
не.
- А ты?
- Ну, и я решила поверить своему мужу. Так благороднее.
Я молчал. Спорить? О чем? О том, что благороднее верить мужу, чем не
верить? Оправдываться? В чем? В своих чувствах? Что бы ни говорилось -
все впустую, все отступит перед тем истинным, чему врать никак нельзя.
Надо только прямо держать ответ.
Да или нет. Любишь Тамару? Нет. А Наташу? Да. Господи, и почему На-
ташка не ответила на мое последнее письмо?
И все же я попытался собрать осколки. Не ради себя. И не ради Тамары.
Ради Сережки.
- Ты знаешь, Тамара, если ты действительно хочешь, чтобы был отец у
твоего сына, пойми, не на словах пойми, всей кожей, всей сутью своей
проникнись - настоящее чувство не в страсти, не в горении, оно - в доб-
ротерпении, во всепрощении...
- Да брось ты высокие слова, - перебила она меня. - Оставь их для
своих принцесс. Все вы мужики одним мирром мазаны.
Разве я сама не знаю, что стоит подолом махнуть да томно вздохнуть и
готов родимый, стойку сделал, глазки загорелись, а чем ты от других от-
личаешься?
Она умолкла, махнув рукой.
- Это что, твои последние слова? - после долгой паузы спросил я.
- Да. Нам с Сережей такой отец не нужен. Другого найдем. Честного и
верного.
- Глупости говоришь... А ты знаешь, Том, я уже устал. Устал бороться
с тобой, за тебя, за себя, за нас. Ничего не получается у нас... Значит,
развод?
- А я уже подала заявление.
Судьба, подумал я. Вернее, несудьба.
Значит, конец.
И я неожиданно успокоился.
Даже легче стало.
Так бывает.
В противотуберкулезном диспансере, куда я провалился, как в яму на
бегу, на соседней койке умирал человек. И я ночами не спал, лежа на од-
ном боку, спиной к нему, прислушиваясь к его булькающему дыханию, и об-
реченно погружался в болото мрачного отчаяния, пока не дошел до како-
го-то психологического тупика, в котором само собой рассветно забрезжило
ощущение, что я только гублю сам себя своими переживаниями.
И я успокоился.
И стал выздоравливать.
Значит, и здесь я дошел до своего предела. На следующий день я собрал
свои вещички и отвез их к родителям. Сделал то, что должен был сделать
года два назад.
Правда, в наследство от этого разрыва мне достался сон, который мне
видится время от времени. Он связан с одним воспоминанием: мой дед умер
много лет назад, но когда я был еще десятилетним мальчишкой, он как-то
приехал ранним утром из своего Моршанска и, ссутулившись, сидел на фа-
нерном чемодане в перед ней коммунальной квартиры, где мы жили в угловой
комнате. Я увидел его в конце темного коридора, он улыбался и кивал мне,
а я смотрел на него и силился проснуться. А теперь, в своем сне, я -
дед, и я уже умер, как мой дед, но сижу на чемодане в передней, киваю
седой стриженой головой и улыбаюсь, а маленький мальчик, мой внук, его
зовут скорее всего так же как и меня, сын моего Сережки, смотрит испу-
ганно и сонно на меня в конце темного коридора и не узнает, потому что
он меня никогда не видел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
ную матрешку и как начинает сердиться и плакать от зеленого зайца, кото-
рого ты ему подарил...
Неправда, подумал я, когда я прихожу домой, Сережка радуется больше
всего именно мне, я же вижу, что на других он гораздо меньше внимания
обращает.
- Он же пятимесячный сидеть начал, а в семь месяцев, это считай на
самом-то деле в пять, у нас первый зубок прорезался - вот как быстро мы
выросли. Да если бы он не кусался, я бы ни за что от груди его не отня-
ла. А какой он умница, все понимает, ну, абсолютно все, разве не удиви-
тельно? Я ему на днях пальцем погрозила, нельзя, Сереженька. А он пос-
мотрел на меня, немного подумал, потом погрозил пальчиком ножу , за ко-
торым тянулся, потом погрозил мне, а потом неумело так ручонку вывернул
и себе погрозил тоже. Ну, не ласточка?.. Нашел тоже на кого нас проме-
нять...
Я молчал. Все не так, все несправедливо, все неправда, только разве в
чем-то убедишь Тамару? И почему я должен доказывать свою невиновность?
Противно. А за провал на курсах просто горько и обидно.
Мое молчание Тамара восприняла как подтверждение своим словам.
- Сказать-то нечего? Ты же никогда меня не любил, я теперь это точно
знаю. Сколько же на мою долю выпало и за что мне такие мучения? Ведь ты
же не только зазнобу завел в санатории, вот они, доказательства, тут уже
не отопрешься, у тебя и в диспансере девка эта из Подмосковья была, не
ври, была, так, кроме того, ты и на работе романы крутишь.
Я онемел от изумления. Это что-то новенькое.
- Что за чушь! Ты хоть соображаешь, что мелешь? С чего ты взяла?
- Не надо, Валерий, я все знаю, абсолютно все. Ты думаешь, почему я
тебя так редко в диспансере навещала? Спасибо, добрые люди из изда-
тельства позвонили, подсказали мне, с кем ты амурничаешь все обеденные
перерывы и на собраниях рядом сидишь...
- Звонили?.. Кто?.. Почему ты раньше не говорила?
- Неважно. И сейчас не скажу, сам подумай, может у тебя их там не од-
на.
- Ну, и с кем же это я на собраниях сижу? С кем амуры развожу?
- С Ветлугиной Светланой. Скажешь нет? Ты же ее к себе в кино сни-
маться звал. И в диспансер она к тебе бегала, забыл?
Вот тебе, как говорится, бабушка, и Юрьев день, правда, скорее уж Та-
марин день. С самого начала разговора я ничего не ощутил, кроме мерзост-
ной пустоты, а сейчас почувствовал себя, может быть впервые в жизни, не-
обыкновенно глупо. В диспансере я пытался разобраться в причинах наших
раздоров с Тамарой и пришел к выводу, что мы соединили наши судьбы слиш-
ком поспешно, не обдумав этого серьезного в жизни шага, что эгоизма в
Тамаре куда больше, чем любви, а оказывается, за моей спиной шла ка-
кая-то неведомая мне жизнь, кто-то распоряжался моей судьбой, звонил Та-
маре. Светлана Ветлугина из корректорской, действительно, интересовалась
нашей киностудией, я ни для кого не делал из нее секрета, даже приглашал
Светлану сниматься, где еще найти в любительском кино актрису? Но она
отказалась, не знаю по каким причинам. Верно, что она в диспансер ко мне
приходила. Как страхделегат, это ее общественное поручение.
- И кто же тебе звонил?
- Не имеет значения. Она не назвалась.
Кому же надо было сделать этот выстрел, напоить ядом свою ложь? Кто
же мой Яго? Или, вернее, Яга? Баба-Яга из нашего издательства.
- Значит, женских рук дело. Ну, ладно, с этой доброй феей я еще раз-
берусь. Непонятно только, что же ты сразу не порвала с таким негодяем,
как я?
- Я не была уверена, - помолчав, ответила Тамара. - И потом меня муж
Ветлугиной отговорил.
- Ты с ним встречалась?
- Да. Мне дали его телефон.
- И что же?
- Он сначала отказывался, но я настояла. При встрече я ему все объяс-
нила, но он сказал, что все равно все зря, потому что он верит своей же-
не.
- А ты?
- Ну, и я решила поверить своему мужу. Так благороднее.
Я молчал. Спорить? О чем? О том, что благороднее верить мужу, чем не
верить? Оправдываться? В чем? В своих чувствах? Что бы ни говорилось -
все впустую, все отступит перед тем истинным, чему врать никак нельзя.
Надо только прямо держать ответ.
Да или нет. Любишь Тамару? Нет. А Наташу? Да. Господи, и почему На-
ташка не ответила на мое последнее письмо?
И все же я попытался собрать осколки. Не ради себя. И не ради Тамары.
Ради Сережки.
- Ты знаешь, Тамара, если ты действительно хочешь, чтобы был отец у
твоего сына, пойми, не на словах пойми, всей кожей, всей сутью своей
проникнись - настоящее чувство не в страсти, не в горении, оно - в доб-
ротерпении, во всепрощении...
- Да брось ты высокие слова, - перебила она меня. - Оставь их для
своих принцесс. Все вы мужики одним мирром мазаны.
Разве я сама не знаю, что стоит подолом махнуть да томно вздохнуть и
готов родимый, стойку сделал, глазки загорелись, а чем ты от других от-
личаешься?
Она умолкла, махнув рукой.
- Это что, твои последние слова? - после долгой паузы спросил я.
- Да. Нам с Сережей такой отец не нужен. Другого найдем. Честного и
верного.
- Глупости говоришь... А ты знаешь, Том, я уже устал. Устал бороться
с тобой, за тебя, за себя, за нас. Ничего не получается у нас... Значит,
развод?
- А я уже подала заявление.
Судьба, подумал я. Вернее, несудьба.
Значит, конец.
И я неожиданно успокоился.
Даже легче стало.
Так бывает.
В противотуберкулезном диспансере, куда я провалился, как в яму на
бегу, на соседней койке умирал человек. И я ночами не спал, лежа на од-
ном боку, спиной к нему, прислушиваясь к его булькающему дыханию, и об-
реченно погружался в болото мрачного отчаяния, пока не дошел до како-
го-то психологического тупика, в котором само собой рассветно забрезжило
ощущение, что я только гублю сам себя своими переживаниями.
И я успокоился.
И стал выздоравливать.
Значит, и здесь я дошел до своего предела. На следующий день я собрал
свои вещички и отвез их к родителям. Сделал то, что должен был сделать
года два назад.
Правда, в наследство от этого разрыва мне достался сон, который мне
видится время от времени. Он связан с одним воспоминанием: мой дед умер
много лет назад, но когда я был еще десятилетним мальчишкой, он как-то
приехал ранним утром из своего Моршанска и, ссутулившись, сидел на фа-
нерном чемодане в перед ней коммунальной квартиры, где мы жили в угловой
комнате. Я увидел его в конце темного коридора, он улыбался и кивал мне,
а я смотрел на него и силился проснуться. А теперь, в своем сне, я -
дед, и я уже умер, как мой дед, но сижу на чемодане в передней, киваю
седой стриженой головой и улыбаюсь, а маленький мальчик, мой внук, его
зовут скорее всего так же как и меня, сын моего Сережки, смотрит испу-
ганно и сонно на меня в конце темного коридора и не узнает, потому что
он меня никогда не видел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54