А ку-
ды ж ему еще пить? Мой Иван так и ответил. Слово за слово, в драку по-
лезли, а у мясниковского сына нож оказался. Длинный такой, из магазина,
он у него в газету, как в трубку, был свернут. Иван и понял, что это нож
только тогда, когда ему попервоначалу по лицу полоснули. У Ивана губа
нижняя разъехалась сразу. Как у Поля Робсона. Потом истыкали всего...
Теперь и не знаю как хоронить, как прощаться. Вот горе-то какое...
Она замолчала. Молчали и мы.
- Я к вам с просьбой, люди добрые, поклонилась в пояс жена Ивана. -
Может видел кто, как это все случилось? Будьте свидетелями, вдовой я ос-
талась, нет больше отца у детей моих...
Никто не смотрел на жену Ивана. Лица стоящих были обращены к печи, на
которой подняли заслонку, из окна яростно рвались языки пламени и отсвет
их играл в черных зрачках. Так плясал огонь в глазах первобытного чело-
века...
Светло-голубое украинское небо, белые мазанки, заляпанные красно-бурой грязью
до крыш от растоптавших дорогу самосвалов, золотистое кукурузное поле, посреди
которого встала самая крупная в Европе доменная печь, забора нет, одни ворота
на дороге с крупной литой металлической надписью "Криворожсталь". Потные,
черные от грязи и усталости работяги со смены, едущие в брезентовых робах в
городском трамвае - нет бытовок для спецодежды...
Эксперименты с тарифами расценок за труд, довели до взрыва - в трубах
канализации спасалось от разъяренной толпы начальство...
Когда Хрущев приехал к ним, его закидали букетами, норовя попасть в
лицо. Он обиделся: "Работать вы умеете, а вести себя не научились..."
МОЦАРТ.
Ла ла ла ла... Ах, правда ли, Сальери,
Что Бомарше кого-то отравил?
САЛЬЕРИ. Не думаю: он слишком был смешон Для ремесла такого.
Ровная, как казахстанская степь, уходящая за горизонт.
Целина. Целина пятьдесят седьмого сразу после фестиваля.
Семь суток, семь дней и ночей в квадрате сдвинутой вбок двери товар-
ного вагона то проплывал, подрагивая, то надолго замирал пейзаж городс-
ких привокзальных улиц, сонных полустанков или бесконечных полей и пере-
лесков. Наконец, где-то за Барнаулом наш товарняк в кровоподтеках плака-
тов "Даешь целину!", "Завалим Родину булками!", "Вагон имени Бертольда
Шварца" встал окончательно, и мы на бортовых грузовиках отмахали еще ки-
лометров сто пятьдесят в глубь степи. Ночевали в клубе, на наскоро ско-
лоченных нарах. Работали в три смены. Работа тупая, однообразная: грузи
зерно, ссыпай зерно, перелопачивай зерно, зерно, потоки зерна, барханы
зерна от зари до зари, урожай огромен, амбаров, хранилищ, элеваторов нет
- ссыпали зерно в гурты, этим гуртам зимовать до весны в чистом степном
поле, по которому поразбросаны поселения в двадцать-тридцать сборных до-
щатых домиков со странными названиями "Москва", "Ленинград", "Кавказ",
где кинопередвижка раз в неделю может и заглянет, а в остальное время,
особенно зимой, выходи в космос степей и хоть волком вой.
Медаль "За освоение целинных и залежных земель" вручили тем, кто жил
в штабных вагончиках, спал в отдельном купе, разъезжал по отделениям
совхоза на директорской "Победе".
- О, Моцарт, Моцарт! - во весь экран безумные глаза Сальери, над ними навис
огромный купол черепа, в котором вызрел злой умысел - убить гения, разъять
гармонию. Но Моцарт жив! Жив Амадеус, он живет в памяти Сальери, его маленькая
изящная фигурка, увеличиваясь, является во лбу Сальери. Моцарт смеется:
- Ага! увидел ты! а мне хотелось
Тебя нежданной шуткой угостить.
- Ты здесь? - Сальери схватился руками за голову. - Давно ль?
Давно ли это было?..
Нам - по восемнадцать, оттепель, чистое небо, ледоход, ломающий
культ... Давно ль?.. Всего несколько лет, чтобы окончить институт, стать
отцом, развестись, жениться и получить отдельную квартиру. Что измени-
лось за это время? Каким я стал?
Другим.
Это странное ощущение утраты.
Обмена.
Чем темнее становилось в пустой аудитории, тем яснее, как на проявля-
емом фотоотпечатке, проступал за окном вечерний город. Лекции давно за-
кончились, институт затих, а мы с Виталькой Веховым все никак не могли
придумать финал КВН.
КВН. Клуб Веселых и Находчивых. Тогда все играли в КВН. Школы, вузы,
госучреждения, страна...
Наш факультет вышел в финал, и надо было придумать для команды финал
финала. Апогей. Апофеоз. Апофеоз апогея. Финал финала - как итог. Пос-
ледний курс, преддипломная практика, считай, что завтра за нами закроет-
ся дверь института и мы пойдем на заводы, в проектные институты, в исс-
ледовательские лаборатории...
В жизнь.
Оглянуться не успели, пролетело пять лет.
Что же сказать в финале финала?
Перебрали массу вариантов, но не выходило, не получалось. Может быть,
это просто невозможно в одной сцене, в одном монологе высказать все?..
- А что, если представить себе наше будущее? - предложил я. - Лет
эдак через двадцать пять. Год одна тысяча девятьсот восемьдесят пятый.
- Во-первых, это уже было... - возразил Виталий.
- Что было? Будущее?
- Нет, сам по себе прием не новый.
- А мы его используем по-новому. Каждый участник команды выйдет впе-
ред и честно скажет, каким он себя видит через двадцать пять лет.
- Честно? Если честно, то не пропустят? - усомнился Виталий.
- Что значит не пропустят? И потом, чего бояться? Диплом через месяц
в кармане и гуд бай альма матерь.
- Тысяча девятьсот восемьдесят пятый, говоришь? - задумался Виталий.
- Советские люди уже пять лет живут при коммунизме...
- На сцену выезжает черный ЗИС-117, из него выходишь ты, в габардино-
вом плаще, с толстым портфелем. В портфеле - твоя получка. Аванс.
- И начинаю петь "Чатанугачучу", - усмехнулся Виталий.
- А что ты думаешь? Через двадцать пять лет люди поймут, что можно
носить узкие или широкие брюки, это как тебе заблагорассудится, что дело
надо делать честно и говорить обо всем открыто.
- Прямо так и открыто? - скептически пожал плечами Виталий. - Тогда
бы я... Знаешь, мне недавно сон приснился. Про коммунизм. Правда, не
смейся... Будто объявили по радио, что все - настал, построили... Предс-
тавь себе раннее, раннее утро. Лето. Рассвет. Ленинский проспект. И на
дороге, на тротуарах, раскинувшись, кому как угодно, спят люди со счаст-
ливыми лицами... Сотни, тысячи людей со счастливыми лицами спят прямо на
улице. Тишина. Только дыхание спящих на проспекте, протянувшемся к вос-
ходящему солнцу. А вдоль домов - урны. Такие же, как для мусора, но сте-
рильно чистые, никелированные, сияющие. И полные дымящегося борща. С са-
лом, перчиком, помидорчиками, со сметанкой...
- Картина "Покой и изобилие", - я поневоле сглотнул слюну. - А если
все-таки серьезно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
ды ж ему еще пить? Мой Иван так и ответил. Слово за слово, в драку по-
лезли, а у мясниковского сына нож оказался. Длинный такой, из магазина,
он у него в газету, как в трубку, был свернут. Иван и понял, что это нож
только тогда, когда ему попервоначалу по лицу полоснули. У Ивана губа
нижняя разъехалась сразу. Как у Поля Робсона. Потом истыкали всего...
Теперь и не знаю как хоронить, как прощаться. Вот горе-то какое...
Она замолчала. Молчали и мы.
- Я к вам с просьбой, люди добрые, поклонилась в пояс жена Ивана. -
Может видел кто, как это все случилось? Будьте свидетелями, вдовой я ос-
талась, нет больше отца у детей моих...
Никто не смотрел на жену Ивана. Лица стоящих были обращены к печи, на
которой подняли заслонку, из окна яростно рвались языки пламени и отсвет
их играл в черных зрачках. Так плясал огонь в глазах первобытного чело-
века...
Светло-голубое украинское небо, белые мазанки, заляпанные красно-бурой грязью
до крыш от растоптавших дорогу самосвалов, золотистое кукурузное поле, посреди
которого встала самая крупная в Европе доменная печь, забора нет, одни ворота
на дороге с крупной литой металлической надписью "Криворожсталь". Потные,
черные от грязи и усталости работяги со смены, едущие в брезентовых робах в
городском трамвае - нет бытовок для спецодежды...
Эксперименты с тарифами расценок за труд, довели до взрыва - в трубах
канализации спасалось от разъяренной толпы начальство...
Когда Хрущев приехал к ним, его закидали букетами, норовя попасть в
лицо. Он обиделся: "Работать вы умеете, а вести себя не научились..."
МОЦАРТ.
Ла ла ла ла... Ах, правда ли, Сальери,
Что Бомарше кого-то отравил?
САЛЬЕРИ. Не думаю: он слишком был смешон Для ремесла такого.
Ровная, как казахстанская степь, уходящая за горизонт.
Целина. Целина пятьдесят седьмого сразу после фестиваля.
Семь суток, семь дней и ночей в квадрате сдвинутой вбок двери товар-
ного вагона то проплывал, подрагивая, то надолго замирал пейзаж городс-
ких привокзальных улиц, сонных полустанков или бесконечных полей и пере-
лесков. Наконец, где-то за Барнаулом наш товарняк в кровоподтеках плака-
тов "Даешь целину!", "Завалим Родину булками!", "Вагон имени Бертольда
Шварца" встал окончательно, и мы на бортовых грузовиках отмахали еще ки-
лометров сто пятьдесят в глубь степи. Ночевали в клубе, на наскоро ско-
лоченных нарах. Работали в три смены. Работа тупая, однообразная: грузи
зерно, ссыпай зерно, перелопачивай зерно, зерно, потоки зерна, барханы
зерна от зари до зари, урожай огромен, амбаров, хранилищ, элеваторов нет
- ссыпали зерно в гурты, этим гуртам зимовать до весны в чистом степном
поле, по которому поразбросаны поселения в двадцать-тридцать сборных до-
щатых домиков со странными названиями "Москва", "Ленинград", "Кавказ",
где кинопередвижка раз в неделю может и заглянет, а в остальное время,
особенно зимой, выходи в космос степей и хоть волком вой.
Медаль "За освоение целинных и залежных земель" вручили тем, кто жил
в штабных вагончиках, спал в отдельном купе, разъезжал по отделениям
совхоза на директорской "Победе".
- О, Моцарт, Моцарт! - во весь экран безумные глаза Сальери, над ними навис
огромный купол черепа, в котором вызрел злой умысел - убить гения, разъять
гармонию. Но Моцарт жив! Жив Амадеус, он живет в памяти Сальери, его маленькая
изящная фигурка, увеличиваясь, является во лбу Сальери. Моцарт смеется:
- Ага! увидел ты! а мне хотелось
Тебя нежданной шуткой угостить.
- Ты здесь? - Сальери схватился руками за голову. - Давно ль?
Давно ли это было?..
Нам - по восемнадцать, оттепель, чистое небо, ледоход, ломающий
культ... Давно ль?.. Всего несколько лет, чтобы окончить институт, стать
отцом, развестись, жениться и получить отдельную квартиру. Что измени-
лось за это время? Каким я стал?
Другим.
Это странное ощущение утраты.
Обмена.
Чем темнее становилось в пустой аудитории, тем яснее, как на проявля-
емом фотоотпечатке, проступал за окном вечерний город. Лекции давно за-
кончились, институт затих, а мы с Виталькой Веховым все никак не могли
придумать финал КВН.
КВН. Клуб Веселых и Находчивых. Тогда все играли в КВН. Школы, вузы,
госучреждения, страна...
Наш факультет вышел в финал, и надо было придумать для команды финал
финала. Апогей. Апофеоз. Апофеоз апогея. Финал финала - как итог. Пос-
ледний курс, преддипломная практика, считай, что завтра за нами закроет-
ся дверь института и мы пойдем на заводы, в проектные институты, в исс-
ледовательские лаборатории...
В жизнь.
Оглянуться не успели, пролетело пять лет.
Что же сказать в финале финала?
Перебрали массу вариантов, но не выходило, не получалось. Может быть,
это просто невозможно в одной сцене, в одном монологе высказать все?..
- А что, если представить себе наше будущее? - предложил я. - Лет
эдак через двадцать пять. Год одна тысяча девятьсот восемьдесят пятый.
- Во-первых, это уже было... - возразил Виталий.
- Что было? Будущее?
- Нет, сам по себе прием не новый.
- А мы его используем по-новому. Каждый участник команды выйдет впе-
ред и честно скажет, каким он себя видит через двадцать пять лет.
- Честно? Если честно, то не пропустят? - усомнился Виталий.
- Что значит не пропустят? И потом, чего бояться? Диплом через месяц
в кармане и гуд бай альма матерь.
- Тысяча девятьсот восемьдесят пятый, говоришь? - задумался Виталий.
- Советские люди уже пять лет живут при коммунизме...
- На сцену выезжает черный ЗИС-117, из него выходишь ты, в габардино-
вом плаще, с толстым портфелем. В портфеле - твоя получка. Аванс.
- И начинаю петь "Чатанугачучу", - усмехнулся Виталий.
- А что ты думаешь? Через двадцать пять лет люди поймут, что можно
носить узкие или широкие брюки, это как тебе заблагорассудится, что дело
надо делать честно и говорить обо всем открыто.
- Прямо так и открыто? - скептически пожал плечами Виталий. - Тогда
бы я... Знаешь, мне недавно сон приснился. Про коммунизм. Правда, не
смейся... Будто объявили по радио, что все - настал, построили... Предс-
тавь себе раннее, раннее утро. Лето. Рассвет. Ленинский проспект. И на
дороге, на тротуарах, раскинувшись, кому как угодно, спят люди со счаст-
ливыми лицами... Сотни, тысячи людей со счастливыми лицами спят прямо на
улице. Тишина. Только дыхание спящих на проспекте, протянувшемся к вос-
ходящему солнцу. А вдоль домов - урны. Такие же, как для мусора, но сте-
рильно чистые, никелированные, сияющие. И полные дымящегося борща. С са-
лом, перчиком, помидорчиками, со сметанкой...
- Картина "Покой и изобилие", - я поневоле сглотнул слюну. - А если
все-таки серьезно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54