Но и Берзинь еще будет у меня офицером!
Путятин подумал, как хорошо, что офицеры благодарны, он разрешил им жить на «Поухатане», это к пользе; он так всем и сказал, чтобы разговаривали о чем угодно и с кем угодно и не стесняли себя выбором знакомств, соблюдая при этом должную бдительность. И все очень хорошо получилось. Однако теперь придется им напомнить, чтобы не смели рассказывать, как они жили на американском корабле, что там видели и о чем говорили. Опыт приобрели, теперь надо молчать. А все их дневники, записки, что вели на «Поухатане», надо уничтожить. Тем паче, если кто-то получил какие-то адреса от американцев.
Теперь над адмиралом и над всей его делегацией и командой нависла новая грозная опасность.
Путятин более, чем кто-либо, знал обыденность английской жизни, отношения англичан к американцам представлялись ему не по книгам и журналам, а по жизненным примерам.
Позолота на имперском фасаде, ореол величайшего и непобедимого флота и славы не застили ему глаза. Он смел учить своих офицеров и матросов осторожности, недоверию и непримиримой вражде к англичанам, хотя в родных детях его была английская кровь, с англичанами он жил и уживался, к родне был расположен и знал, как тяжек островитянину гнет обязательного величья. Евфимий Васильевич представлял, как жена его могла страдать в эту пору в разлуке со своей родней и с ним. Она всегда все трения политические, приносившие семье огорчения, относила за счет недаровитых политиков в Лондоне.
Путятин в молодые годы плавал в Средиземном и Черном морях. За храбрость в Наваринской битве, когда союзные флоты сражались за независимость и освобождение Греции от турецкого ига, молодой офицер получил русский орден Владимира и Коммодорский крест от греческого короля. С товарищем своим, лейтенантом Корниловым, теперь адмиралом, описал Дарданелльские проливы, а потом, командуя отрядом судов, уничтожал пиратов в Каспийском море, за что получил от персидского шаха орден Льва и Солнца.
После этого Путятин был послан в Англию.
Путятин впоследствии привез из Англии высокую белокурую англичанку, дочь английского военного моряка Ноулса.
Полюбив Евфимия, она полюбила его родину и его императора, казавшегося англичанам таким же великим и опасным, как Петр.
Как сегодня американцы приставали: «Так, может быть, еще не поздно и вы, адмирал, пошлете ваших людей в Шанхай и в Америку...»
«Нет. На Амур – пожалуйста!»
«Нет, это запрещено, как нейтральной стороне...»
«Какое преувеличенное понятие о нейтралитете! Так и нечего воду в ступе толочь!»
«Я бы охотно выручил вас и вашу храбрую команду».
«Что толку! Благодарю за сочувствие!»
Русские нам, мол, друзья, но и с англичанами нельзя не считаться.
– Дайте последний вечер спокойно посидеть, – полушутливо сказал Посьет, вызванный к адмиралу.
– Разве последний, Константин Николаевич? Вам эта Симода еще осточертеет, как начнут за нами приходить американские суда.
– Вы полагаете?
– Обязательно придут... Садитесь и пишите, Константин Николаевич...
Путятин стал диктовать письмо Кавадзи. Сообщал, что теперь, когда договор подписан, он обязуется строго соблюдать нейтралитет Японии. Если придут вражеские суда, то он с командой выйдет навстречу им в открытое море на баркасах и шлюпках и будет сражаться так, чтобы ни единое ядро и ни одна пуля не попали на японскую землю. Теперь между нами заключен договор, и мы свято соблюдаем нейтралитет Японии.
– Хорошо так?
– Да, это уместно.
Утром больше не надо прощаться. Можно мысленно уйти в себя, в сознании свершенного дела, суть которого еще неведома никому. Поручение исполнено совершенно. Но государь доволен будет...
Теперь дожить до весны, построить корабль, обучить японцев способам европейского судостроения и распроститься. Люди мои надежны и крепки. Путятин уверен, что они оставят о себе память здесь. Народ есть народ.
Сибирцева вызвали в большое помещение с алтарем. Путятин все еще сидел насупившись. Предложил садиться.
Жена Бимо живо подала горячий чайник и чашки. Она все время наблюдала, стараясь угодить великому послу.
Говорили, прихлебывая чай. Путятин не придирался, только спросил, послал ли Алексей Николаевич письма родителям. И дальше опять не мог говорить ни о чем. Все секретно.
– А вы никогда не бывали в китайских морях? – вдруг спросил адмирал.
– Нет, я не был, Евфимий Васильевич! Да и как бы я мог быть? Это мое первое кругосветное плавание. Из Южной Америки мы спешили, шли прямо к устью Амура.
– На юге Тихого океана, в китайских морях... – сказал Путятин и задумался. – Оранжевые паруса у китайских рыбаков утром, как веера... стоят в море. Погоды там летом ясные... Берега с небольшими возвышениями.
Они поговорили, и Путятин отпустил Алексея нехотя, словно недоговорил.
Глава 31
ПОЧЕМУ ПУТЯТИН УСТУПИЛ
Выходили из Симода ранним утром, пешком. Матросы и японские рабочие несли тяжести на плечах. Пятеро матросов с унтер-офицером оставлены, с разрешения губернатора, в храме Гёкусэнди, чтобы следить за морем и дать знак в Хэда в случае прибытия иностранного судна. На днях, в подмогу японцам, чтобы убрать пушки, прислано будет восемьдесят человек с офицерами из числа тех, что работают сейчас в Хэда. Тогда караул в Гёкусэнди будет сменен и во главе его останется офицер.
Тори Тацуноске и Мориама Эйноскэ сопровождали отряд. После заключения договора переводчики и мецке не спускают с адмирала глаз. Делают вид, что Путятин подвел их! Переводчиков-то! Будто бы!
Дошли до речки. По сгорбленному бамбуковому мостику грациозной формы пошли на другой городской берег.
Впереди по пустырю до моря, как бревна на плотбище, разбросаны тяжелые черные орудия «Дианы». Когда-то эти пушки были главным козырем и гордостью предполагаемой экспедиции и посольства. Теперь они валяются на тине в камнях, как старый хлам. Все сделано без их помощи. Но пушки сильно заботят Путятина и офицеров. Как люди военные, они знают, что это главный предмет их забот, они были ответственны и будут, и беда, если до этих пушек доберутся враги.
«Но куда мне теперь эти орудия?» – полагал Путятин. Однако сохранить их непременно надо. Взято обещание с Исава-чина, что он уберет эти пушки в надежное место. Все это так. Вот видны кучки японских рабочих, собравшихся сюда чуть свет, чтобы перетаскивать орудия подальше от берега, чтобы с кораблей не было их видно. Японцы там кричат, видно не зная, как приступиться к делу, с чего начать, неумело пытаются волочить тяжелые стволы.
Вчера несколько артелей японских рабочих пробовали перетаскивать орудия. Артельные старосты кричали, рабочие так и не могли ничего поделать, и шестьдесят орудий лежат, как лежали, но лишь в еще большем беспорядке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Путятин подумал, как хорошо, что офицеры благодарны, он разрешил им жить на «Поухатане», это к пользе; он так всем и сказал, чтобы разговаривали о чем угодно и с кем угодно и не стесняли себя выбором знакомств, соблюдая при этом должную бдительность. И все очень хорошо получилось. Однако теперь придется им напомнить, чтобы не смели рассказывать, как они жили на американском корабле, что там видели и о чем говорили. Опыт приобрели, теперь надо молчать. А все их дневники, записки, что вели на «Поухатане», надо уничтожить. Тем паче, если кто-то получил какие-то адреса от американцев.
Теперь над адмиралом и над всей его делегацией и командой нависла новая грозная опасность.
Путятин более, чем кто-либо, знал обыденность английской жизни, отношения англичан к американцам представлялись ему не по книгам и журналам, а по жизненным примерам.
Позолота на имперском фасаде, ореол величайшего и непобедимого флота и славы не застили ему глаза. Он смел учить своих офицеров и матросов осторожности, недоверию и непримиримой вражде к англичанам, хотя в родных детях его была английская кровь, с англичанами он жил и уживался, к родне был расположен и знал, как тяжек островитянину гнет обязательного величья. Евфимий Васильевич представлял, как жена его могла страдать в эту пору в разлуке со своей родней и с ним. Она всегда все трения политические, приносившие семье огорчения, относила за счет недаровитых политиков в Лондоне.
Путятин в молодые годы плавал в Средиземном и Черном морях. За храбрость в Наваринской битве, когда союзные флоты сражались за независимость и освобождение Греции от турецкого ига, молодой офицер получил русский орден Владимира и Коммодорский крест от греческого короля. С товарищем своим, лейтенантом Корниловым, теперь адмиралом, описал Дарданелльские проливы, а потом, командуя отрядом судов, уничтожал пиратов в Каспийском море, за что получил от персидского шаха орден Льва и Солнца.
После этого Путятин был послан в Англию.
Путятин впоследствии привез из Англии высокую белокурую англичанку, дочь английского военного моряка Ноулса.
Полюбив Евфимия, она полюбила его родину и его императора, казавшегося англичанам таким же великим и опасным, как Петр.
Как сегодня американцы приставали: «Так, может быть, еще не поздно и вы, адмирал, пошлете ваших людей в Шанхай и в Америку...»
«Нет. На Амур – пожалуйста!»
«Нет, это запрещено, как нейтральной стороне...»
«Какое преувеличенное понятие о нейтралитете! Так и нечего воду в ступе толочь!»
«Я бы охотно выручил вас и вашу храбрую команду».
«Что толку! Благодарю за сочувствие!»
Русские нам, мол, друзья, но и с англичанами нельзя не считаться.
– Дайте последний вечер спокойно посидеть, – полушутливо сказал Посьет, вызванный к адмиралу.
– Разве последний, Константин Николаевич? Вам эта Симода еще осточертеет, как начнут за нами приходить американские суда.
– Вы полагаете?
– Обязательно придут... Садитесь и пишите, Константин Николаевич...
Путятин стал диктовать письмо Кавадзи. Сообщал, что теперь, когда договор подписан, он обязуется строго соблюдать нейтралитет Японии. Если придут вражеские суда, то он с командой выйдет навстречу им в открытое море на баркасах и шлюпках и будет сражаться так, чтобы ни единое ядро и ни одна пуля не попали на японскую землю. Теперь между нами заключен договор, и мы свято соблюдаем нейтралитет Японии.
– Хорошо так?
– Да, это уместно.
Утром больше не надо прощаться. Можно мысленно уйти в себя, в сознании свершенного дела, суть которого еще неведома никому. Поручение исполнено совершенно. Но государь доволен будет...
Теперь дожить до весны, построить корабль, обучить японцев способам европейского судостроения и распроститься. Люди мои надежны и крепки. Путятин уверен, что они оставят о себе память здесь. Народ есть народ.
Сибирцева вызвали в большое помещение с алтарем. Путятин все еще сидел насупившись. Предложил садиться.
Жена Бимо живо подала горячий чайник и чашки. Она все время наблюдала, стараясь угодить великому послу.
Говорили, прихлебывая чай. Путятин не придирался, только спросил, послал ли Алексей Николаевич письма родителям. И дальше опять не мог говорить ни о чем. Все секретно.
– А вы никогда не бывали в китайских морях? – вдруг спросил адмирал.
– Нет, я не был, Евфимий Васильевич! Да и как бы я мог быть? Это мое первое кругосветное плавание. Из Южной Америки мы спешили, шли прямо к устью Амура.
– На юге Тихого океана, в китайских морях... – сказал Путятин и задумался. – Оранжевые паруса у китайских рыбаков утром, как веера... стоят в море. Погоды там летом ясные... Берега с небольшими возвышениями.
Они поговорили, и Путятин отпустил Алексея нехотя, словно недоговорил.
Глава 31
ПОЧЕМУ ПУТЯТИН УСТУПИЛ
Выходили из Симода ранним утром, пешком. Матросы и японские рабочие несли тяжести на плечах. Пятеро матросов с унтер-офицером оставлены, с разрешения губернатора, в храме Гёкусэнди, чтобы следить за морем и дать знак в Хэда в случае прибытия иностранного судна. На днях, в подмогу японцам, чтобы убрать пушки, прислано будет восемьдесят человек с офицерами из числа тех, что работают сейчас в Хэда. Тогда караул в Гёкусэнди будет сменен и во главе его останется офицер.
Тори Тацуноске и Мориама Эйноскэ сопровождали отряд. После заключения договора переводчики и мецке не спускают с адмирала глаз. Делают вид, что Путятин подвел их! Переводчиков-то! Будто бы!
Дошли до речки. По сгорбленному бамбуковому мостику грациозной формы пошли на другой городской берег.
Впереди по пустырю до моря, как бревна на плотбище, разбросаны тяжелые черные орудия «Дианы». Когда-то эти пушки были главным козырем и гордостью предполагаемой экспедиции и посольства. Теперь они валяются на тине в камнях, как старый хлам. Все сделано без их помощи. Но пушки сильно заботят Путятина и офицеров. Как люди военные, они знают, что это главный предмет их забот, они были ответственны и будут, и беда, если до этих пушек доберутся враги.
«Но куда мне теперь эти орудия?» – полагал Путятин. Однако сохранить их непременно надо. Взято обещание с Исава-чина, что он уберет эти пушки в надежное место. Все это так. Вот видны кучки японских рабочих, собравшихся сюда чуть свет, чтобы перетаскивать орудия подальше от берега, чтобы с кораблей не было их видно. Японцы там кричат, видно не зная, как приступиться к делу, с чего начать, неумело пытаются волочить тяжелые стволы.
Вчера несколько артелей японских рабочих пробовали перетаскивать орудия. Артельные старосты кричали, рабочие так и не могли ничего поделать, и шестьдесят орудий лежат, как лежали, но лишь в еще большем беспорядке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122