.. Думали, что начинается светопреставление? Так, говорят, и было! Но я не верю, что горы двигались... Разве могло море ринуться в трещины и уйти, а бухта высохнуть?..
Вся эта бурная, непонятная речь перебивающих друг друга людей не нагнетала в душу Букреева растерянность. Самоспасения не было, все это как цунами... Каждый из матросов надеялся, что кто-то из наших тоже найдется и, может быть, не ударит лицом в грязь.
– Японцы умеют насолить и довести до бешенства и при этом улыбаются! А что сделалось с Симода! Если бы не эта катастрофа! Да, да... Мы бы с вами провели время на берегу. У нас есть знакомые красоточки...
– На площади у храмов Старый Медведь показал им парад. С пальбой и в барабаны били, была тогда наша маршировка и хорошая погода.
– Русские! Тут хорошо не в такую морось!
А японские лодки все время ходили под бортами у открытых иллюминаторов, словно и тут чиновники хотели все точно узнать и выяснить, о чем между собой сговариваются русские и американские представители.
На палубе появился негр с мешком хлеба на плече. Целая вереница матросов подымалась за ним из глубины пароходного магазина.
– Хлеб, ребята! – вздрогнув, сказал Иванов.
– Брэд! – сказал американец и толкнул Ваську в грудь, потом так же толкнул себя и своих товарищей. – Брэд! Брэд! – приговаривал он.
– Да, брэд, ребята! Мы все едим хлеб наш насущный, живы хлебом, как вы, пашем и печем! И мы вас, ребята, очень хорошо понимаем. Столько просидеть без хлеба! Мы знаем, у вас тоже есть свой Старый Медведь! Наверно, он, дьявол, сам жрет хлеб и сахар. А вы, ребята? Столько просидеть голодом и еще так работать! Правда! И еще, как черти, нападать голодными на француза...
Американец не выдержал, прекрасно понимая, что только под угрозой страшной дисциплины люди принуждены молчать, глотая слюни. Он поставил мешок на палубу и открыл его. Он достал ковригу, совсем не такую по форме, как пекли в нашем флоте.
– После кораблекрушения все дозволяется!
– Сейчас идем на берег к вашему Путятину и заодно доставим хлеб для команды.
– Ребята будут довольны.
– Да, как раз к обеду, – ответил Маслов.
Американец разломил ковригу.
– Пробуйте после поста!
– Мы понимаем... В стране цветов... и просидеть два месяца с церемониями и при старом адмирале с палками или с казачьими плетьми...
Остролицый американец с таким рябым лицом, что оно, казалось, расшито кружевами, а каждая рябинка выстрочена белыми нитями, так вошел в интересы гостей, так ярко представлял себе их судьбу, подобную той, которую испытали моряки, годами жившие на необитаемых островах, и описанную в книгах, что сам стал есть хлеб, как вырвавшийся из японского плена.
– Каждый из нас, моряков, может, ребята, оказаться в таком же положении. Мы сами такие же... И при всем сочувствии нам могут, конечно, приказать драться друг с другом, до чего, надеемся, никогда не дойдет.
– Ну, а что поделаешь! – как бы понимая, соглашался Маслов.
– Мы ведь тоже дисциплинированные, – пробился наконец и громовым басом загудел проповедник, свалившийся с неба. – У нас линьки и еще бамбуки! Бамбуки переняты нашими офицерами у китайцев! Удобная штука! Казаки и черкесы, наверно, так не наказывают. А если бы вы знали, что случилось на «Поухатане» из-за вас сегодня утром... Мы вам приготовили пир внизу, под надзором цепного собачника. Идемте! И посоветуем что-нибудь друг Другу для спасения души.
Взваливая мешки с хлебом, американцы, уходившие в шлюпку, вступали вереницей на трап.
– Как посмотрит адмирал! – сказал Маслов.
Дежурная шлюпка, в которую грузили продукты, хорошо выкрашена, а вода из нее вычерпана чуть не досуха. Прежде замечено, что американцы в порту не сидят без дела, у них матрос с кистью на длинной палке и с ведром висит у борта и подкрашивает облезлые места. По рассказам матросов, живших с Посьетом в Гёкусэнди, по утрам на «Поухатане» целыми часами виден густой строй матросов на палубе. Там, видно, всем задают с раннего утра уроки. Только сегодня дождь, и, может быть, поэтому люди на палубе не выстраивались.
– Push on, America! – кивнул Букреев с палубы загребному на шлюпке, здоровенному детине, вершков четырнадцати ростом, с маленьким ястребиным носом и с прорыжью в баках. Букреев, как и многие его товарищи, бегло говорил по-английски.
Американец, однако, не собирался стараться сверх меры. Он, загребной, работал как полагалось, не меньше и не больше.
Голоса на палубе постепенно стихли, и первый приступ сумасшествия проходил. Матросов повели вниз, где накрыт был обширный стол. Выставлена бочка рома.
– Как полагается ночным пиратам! – объявил проповедник.
– Слушайте! Слушайте!
Во главе стола уселись объемистые пети-офицеры, люди немолодые, как и наши унтера и боцмана, дерущие и сами драные. Но из машинного отделения слышался лязг железа, там работали.
Маслов, высокий и осанистый, с толстой шеей, с нашивками унтер-офицера, недавно произведенный адмиралом, сразу опознан был стариками пети-офицерами как свой и посажен тоже в вершине стола, как главный гость, хотя он и моложе их. Рядом – Сизов. Петруха такого же роста, как Семен, но пожиже и в поясе потоньше. Сизов половчей, сметливей, любит щегольнуть на берегу, пройтись с форсом, женщины обращают на него внимание. Но товарищи знают, что в душе он телок. А смех! Японку улестил, все были еле живые после высадки, а он... Сизов носит кольца, серьгу и уже отпускает кудрявые баки сверх меры. Японки удивляются, как могут быть у молодого человека такие белые волосы, как седые.
Американцы все щеголеватые, говорят просто, держатся с форсом и сильно походят на Петруху. Не от них ли он в плаваниях набрался?
– Пан разумеете мою мову? – заговорил матрос с бритой верхней губой и в светлой бороде-жабо.
Американцы стеснились, ловят каждое слово переводчика.
Весь обед говорили о пустяках. Дарили друг другу монеты. Американцы спрашивали, есть ли казаки в команде. Сизов показал на Семена Маслова. Тот поглаживал усы.
– Оттого казак и гладок, что поел да и на бок, – сказал Букреев.
Теперь стало заметно, что у американцев тоже есть фонари на лицах и ссадины.
– Ишь ты! – изумился Сизов.
Букреев, на которого он взглянул при этом, невольно смутился.
– Вот наш скверный кофе, – сказал пети-офицер, – нет сливок и молока.
– В Японии нет сливок, – подтвердил переводчик.
Васька ответил, что один из матросов доит корову у японки и пьет с ней молоко. Американцы засмеялись дружественно, кажется, не веря, что в Японии можно доить корову. Вася чувствовал, что это не японцы, которые всегда и всему верят и сразу все хотят увидеть и понять. А у этих словно все изучено, и разве они ничему чужому цены не дают? Неужели лучше Букреева знают, доит ли корову Янка Берзинь?
Сизов сказал, что офицеры останутся тут жить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Вся эта бурная, непонятная речь перебивающих друг друга людей не нагнетала в душу Букреева растерянность. Самоспасения не было, все это как цунами... Каждый из матросов надеялся, что кто-то из наших тоже найдется и, может быть, не ударит лицом в грязь.
– Японцы умеют насолить и довести до бешенства и при этом улыбаются! А что сделалось с Симода! Если бы не эта катастрофа! Да, да... Мы бы с вами провели время на берегу. У нас есть знакомые красоточки...
– На площади у храмов Старый Медведь показал им парад. С пальбой и в барабаны били, была тогда наша маршировка и хорошая погода.
– Русские! Тут хорошо не в такую морось!
А японские лодки все время ходили под бортами у открытых иллюминаторов, словно и тут чиновники хотели все точно узнать и выяснить, о чем между собой сговариваются русские и американские представители.
На палубе появился негр с мешком хлеба на плече. Целая вереница матросов подымалась за ним из глубины пароходного магазина.
– Хлеб, ребята! – вздрогнув, сказал Иванов.
– Брэд! – сказал американец и толкнул Ваську в грудь, потом так же толкнул себя и своих товарищей. – Брэд! Брэд! – приговаривал он.
– Да, брэд, ребята! Мы все едим хлеб наш насущный, живы хлебом, как вы, пашем и печем! И мы вас, ребята, очень хорошо понимаем. Столько просидеть без хлеба! Мы знаем, у вас тоже есть свой Старый Медведь! Наверно, он, дьявол, сам жрет хлеб и сахар. А вы, ребята? Столько просидеть голодом и еще так работать! Правда! И еще, как черти, нападать голодными на француза...
Американец не выдержал, прекрасно понимая, что только под угрозой страшной дисциплины люди принуждены молчать, глотая слюни. Он поставил мешок на палубу и открыл его. Он достал ковригу, совсем не такую по форме, как пекли в нашем флоте.
– После кораблекрушения все дозволяется!
– Сейчас идем на берег к вашему Путятину и заодно доставим хлеб для команды.
– Ребята будут довольны.
– Да, как раз к обеду, – ответил Маслов.
Американец разломил ковригу.
– Пробуйте после поста!
– Мы понимаем... В стране цветов... и просидеть два месяца с церемониями и при старом адмирале с палками или с казачьими плетьми...
Остролицый американец с таким рябым лицом, что оно, казалось, расшито кружевами, а каждая рябинка выстрочена белыми нитями, так вошел в интересы гостей, так ярко представлял себе их судьбу, подобную той, которую испытали моряки, годами жившие на необитаемых островах, и описанную в книгах, что сам стал есть хлеб, как вырвавшийся из японского плена.
– Каждый из нас, моряков, может, ребята, оказаться в таком же положении. Мы сами такие же... И при всем сочувствии нам могут, конечно, приказать драться друг с другом, до чего, надеемся, никогда не дойдет.
– Ну, а что поделаешь! – как бы понимая, соглашался Маслов.
– Мы ведь тоже дисциплинированные, – пробился наконец и громовым басом загудел проповедник, свалившийся с неба. – У нас линьки и еще бамбуки! Бамбуки переняты нашими офицерами у китайцев! Удобная штука! Казаки и черкесы, наверно, так не наказывают. А если бы вы знали, что случилось на «Поухатане» из-за вас сегодня утром... Мы вам приготовили пир внизу, под надзором цепного собачника. Идемте! И посоветуем что-нибудь друг Другу для спасения души.
Взваливая мешки с хлебом, американцы, уходившие в шлюпку, вступали вереницей на трап.
– Как посмотрит адмирал! – сказал Маслов.
Дежурная шлюпка, в которую грузили продукты, хорошо выкрашена, а вода из нее вычерпана чуть не досуха. Прежде замечено, что американцы в порту не сидят без дела, у них матрос с кистью на длинной палке и с ведром висит у борта и подкрашивает облезлые места. По рассказам матросов, живших с Посьетом в Гёкусэнди, по утрам на «Поухатане» целыми часами виден густой строй матросов на палубе. Там, видно, всем задают с раннего утра уроки. Только сегодня дождь, и, может быть, поэтому люди на палубе не выстраивались.
– Push on, America! – кивнул Букреев с палубы загребному на шлюпке, здоровенному детине, вершков четырнадцати ростом, с маленьким ястребиным носом и с прорыжью в баках. Букреев, как и многие его товарищи, бегло говорил по-английски.
Американец, однако, не собирался стараться сверх меры. Он, загребной, работал как полагалось, не меньше и не больше.
Голоса на палубе постепенно стихли, и первый приступ сумасшествия проходил. Матросов повели вниз, где накрыт был обширный стол. Выставлена бочка рома.
– Как полагается ночным пиратам! – объявил проповедник.
– Слушайте! Слушайте!
Во главе стола уселись объемистые пети-офицеры, люди немолодые, как и наши унтера и боцмана, дерущие и сами драные. Но из машинного отделения слышался лязг железа, там работали.
Маслов, высокий и осанистый, с толстой шеей, с нашивками унтер-офицера, недавно произведенный адмиралом, сразу опознан был стариками пети-офицерами как свой и посажен тоже в вершине стола, как главный гость, хотя он и моложе их. Рядом – Сизов. Петруха такого же роста, как Семен, но пожиже и в поясе потоньше. Сизов половчей, сметливей, любит щегольнуть на берегу, пройтись с форсом, женщины обращают на него внимание. Но товарищи знают, что в душе он телок. А смех! Японку улестил, все были еле живые после высадки, а он... Сизов носит кольца, серьгу и уже отпускает кудрявые баки сверх меры. Японки удивляются, как могут быть у молодого человека такие белые волосы, как седые.
Американцы все щеголеватые, говорят просто, держатся с форсом и сильно походят на Петруху. Не от них ли он в плаваниях набрался?
– Пан разумеете мою мову? – заговорил матрос с бритой верхней губой и в светлой бороде-жабо.
Американцы стеснились, ловят каждое слово переводчика.
Весь обед говорили о пустяках. Дарили друг другу монеты. Американцы спрашивали, есть ли казаки в команде. Сизов показал на Семена Маслова. Тот поглаживал усы.
– Оттого казак и гладок, что поел да и на бок, – сказал Букреев.
Теперь стало заметно, что у американцев тоже есть фонари на лицах и ссадины.
– Ишь ты! – изумился Сизов.
Букреев, на которого он взглянул при этом, невольно смутился.
– Вот наш скверный кофе, – сказал пети-офицер, – нет сливок и молока.
– В Японии нет сливок, – подтвердил переводчик.
Васька ответил, что один из матросов доит корову у японки и пьет с ней молоко. Американцы засмеялись дружественно, кажется, не веря, что в Японии можно доить корову. Вася чувствовал, что это не японцы, которые всегда и всему верят и сразу все хотят увидеть и понять. А у этих словно все изучено, и разве они ничему чужому цены не дают? Неужели лучше Букреева знают, доит ли корову Янка Берзинь?
Сизов сказал, что офицеры останутся тут жить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122