Японцы нарочно спрятались или у них было какое-то общее занимавшее всех дело, что и не удивительно но нынешним временам. Никого из должностных лиц перед выходом из города повидать не удалось. На заставе не задержали, так как эбису пользуются законным правом ходить за город в любое время на расстояние семь ри от порта. Гошкевича все знали, и никто не удивился, и шпион не послан следом.
Долговязый Цуси-сан молодой, но с белыми, как седыми, волосами, единственный из всех иностранцев – американцев, англичан и русских – только он говорит по-японски. Ему доверяют вполне. Все знают, что он никуда от Посьета не может уйти далеко, так как тот останется без языка. Те же, кто и подозревал, зачем помчался Гошкевич в такую тьму, быстро перебирая своими огромными ногами, сделали вид, что ничего не поняли и не знают. Они судили формально. В правилах не было указано, днем или ночью. Сказано: на семь ри может удаляться. И все!
Гошкевич – модный, в клетчатых штанах в обтяжку, денди лондонский, судя по галстуку и жилетке с цепочкой; всегда выфранчен. Голова стрижена... И никто не знает, что Осип Антонович – попович и сам был попом. Окончил духовную семинарию, выучил китайский и маньчжурский языки и на семь лет послан был в Пекин, в духовную православную миссию. Возвратившись, поступил в министерство иностранных дел и стал в этом англоманском ведомство одним из его самых приличных и усердных чиновников. Теперь, по мнению всех, делает колоссальную карьеру в Азии, двигаясь с кораблями Путятина повсюду – и при этом не зря: все изучая, становится специалистом по языкам, знатоком экономики, политики, культуры Китая и Японии и всех тонкостей азиатской жизни. Но злые языки страшнее пистолетов. Говорят, что у нас это не нужно, незачем, зря старается джентльмен из семинарии, этим в Петербурге никого не удивишь, там тузы, кажется, этим не интересуются, чин за это большой не дадут и денег много не отвалят и должностей хлебных по Дальнему Востоку у нас не водится... Есть много хороших должностей и чинов и сытых местечек, которые раздаются осмотрительно и все на счету, но не для такого карьериста с уклоном в науку и политику, да еще в далекую и ненужную Азию! Да еще столь старателен и добросовестен, что бывает стыдно за него! Кто так говорит? Да чуть ли не каждый из его спутников в плаваньях «Паллады» и «Дианы» – с горькой иронией, имен в виду и себя в подобном же положении...
Офицер командует паровым катером и доставляет в Кронштадт государя с семьей. За это награда – перстень с изумрудом. Офицера помнят и потом. Можайский и Колокольцов с Сибирцевым спроектировали шхуну «Хэда» для японцев. Что им за это будет? Фига, господа! Гошкевич все это знает сам. Фига! Но что-то высшее ведет их всех и его, поповича.
Шагая сейчас по узкой дороге среди темной чащи, где таятся обезьяны и звери, он, впрочем, знает все отлично, знает все, что будет, как и Алексей Николаевич, как и Александр Александрович, как и Александр Федорович. Помните, господа, фига! И Палкину за опись – фига. Еще адмиралу могут пожаловать что-то. Но далеко ему до «притронных», поэтому и сумрачен наш Евфимий Васильевич! Он тоже не царедворец, наш адмирал, все смотрит в себя, а не на начальство.
В любой миг из чащи может выпрыгнуть воин князя Мито и снести голову Осипа Антоновича. Хотя на этот случай есть у Гошкевича барабанный пистолет, а у матроса ружье и у обоих ножи с японскую саблю.
Но могут и фиги не дать! За вихрями воинственных чиновничьих танцев, за толпами, которые мчатся в погоню за похвалами, наградами, за возвеличиваниями друг друга, могут совсем не вспомнить о тех, кто сейчас тут старается. Могут забыть... Это, мол... А-а, Япония? Да-а-с... Неплохо бы... Но что там? Заняли? Ничего? Да помилуйте, Аральское море в таком случае и то нужней. За опись его Бутаков удостоен Гумбольдтовской премии. Подвиг ваш, господа офицеры, как и Путятина, секретен. Молчит же Невельской и не жалуется. Кто знает Крузенштерна? Все! А кто знает Невельского? Никто. Крузенштерн оставался при дворе и придворным даже совершал кругосветное. Невельской даже при дворе был брульоном и мечтал о будущем, а это значит – не о личности государя. Он недоволен настоящим!
То, что произошло за последний день, превосходит самые смелые предположения. Посьет не смел бездействовать. Накамура до этого уехал к адмиралу. Посьет ждал прибытия Путятина. Но теперь и ждать больше нельзя.
Ночь. Тьма. Гошкевич шел на длинных ногах по горам и долинам. Матрос Палкин тащил мешок на лямках, а в руках пес ружье и фонарь. Ходить в горах Идзу без японца и днем страшно до сих пор, а не только в исторические времена.
Пришли в деревню и спросили о дороге. Гошкевич постучал в крайний дом и заговорил. Японцы вышли из дома. Сначала они ответили на все вопросы. А потом подумали и удивились. А потом уже испугались и рассердились, разобрав, что ответили иностранцам и что ночью здесь ходят варвары. Что же делается на свете! Эбису ходят по Японии! Но, значит, жители не боятся их?
Один японец схватил фонарь и побежал вслед ушедшим эбису.
– Америка? – спросил он, догнав Гошкевича.
– Ватакуси мачи ва Орося-хьто дес! – сказал Осин Антонович.
– А-а! Орося! Ясно... Ясно...
Ночь еще была темной, когда вошли в деревню Матсузаки и узнали у японцев, что тут ночует адмирал с конвоем. На сердце отлегло. Тут же Накамура с самураями.
Тоже жители сначала ответили, а потом испугались.
– Вот местечко! – спотыкаясь, лез через какие-то ползучие корни Гошкевич.
Вокруг лес, видно, тропический. Поднялись на холм и догадались, что рядом океан. Вдруг под крутым берегом увидели отблеск воды, чуть-чуть заметно что-то закраснело посередине, и, словно затухающие громадные угли, стала видна мерцающая вода. Каким-то страшным светом озарился полукруг красных пятен в воде.
Закричала обезьяна, и пропел петух.
Ван, ван! – тявкнула басом собака.
Гошкевич вспомнил рассказы симодских торговцев, что при этой деревне на островах во множестве живут макаки.
Палкин провалился и бултыхнулся сапогами в воду, видимо – в ключ.
– Засмотрелся... – оправдывался матрос.
– Кто здесь? – послышался в темноте испуганный голос Можайского.
– Это я, Александр Федорович!
– Осип Антонович?
– Я... Почему вы не спите?
– Что случилось? Далеко ли до Симода?
– Далеко.
Можайский сказал, что адмирал проснулся и что-то странное спросил.
– Я подумал, что ему почудилось, и вышел без фонаря. Экая кромешная тьма!
Вдали догорал чей-то костер, освещая лишь развесистое дерево, все в красных листьях, как букет роскошных гортензий. Фонари виднелись у дома, где самураи охраняли сон Накамура. В воротах у русского часового ручной фонарь погас, он не мог зажечь светильник и ходил впотьмах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122