По своему типу – живым, свежим лицом, подвижностью, манерой держаться – Сибирцев нравился американцам, он подходил под характерный тип морского офицера хорошей выучки. Ему доверяли охотней, чем Шиллингу, который держался как свой и говорил почти без акцента, или чем Можайскому, который огромным ростом и крайней практичностью, пристрастием к постоянному делу превосходил самих американцев. Этот молодой, но ловкий, старательный офицер-служба, лезший из кожи вон, как-то невольно всех настораживал: не нахал ли.
Судя по настроению искреннего Сибирцева, дела на переговорах у адмирала Путятина не двигались. Так и следовало ожидать! Но никто виду не подал и ничего не спросил. За ужином, когда рослый китаец, обернув бутылку крахмальной салфеткой, как когда-то и Витул на «Диане», налил вина, Пегрэйм, смотревший в лицо Алексея, поднял бокал и предложил тост: «Absent friends!» Он, видимо, полагал, что, может быть, Сибирцев скучает и преисполнен воспоминаний. На «Поухатане», как и всюду на флоте, не поддавались настроениям, некогда, но настроения приятного гостя, который, видимо, нравился леди, объяснимы и вызывали сочувствие. Он красив, но не похож на Lady's man или Lady-killer. Его разлука трогала как своя.
Алеша поклонился, поднял бокал и подумал: «За вас, Оюки-сан!» Все остальное было так далеко и не сходилось ни по времени, ни по всему остальному. Надежды па возвращение, кажется, не было. «Не очень хорошо, что она сейчас в окружении юнкеров. Эти повесы далеко не мальчики».
На «Поухатане» отдельные каюты кроме офицеров занимают какие-то личности, которые ходят в штатском, – может быть, ученые, миссионеры пли члены каких-то благотворительных, а скорее коммерческих обществ. В кают-компании появляются редко, кажется, если не ошибается Алексей, у них есть где-то своя кают-компания. Среди них – Джексон: заметный молодой гигант с тучным лицом. Другие штатские, встречая его, почтительно здороваются и называют по имени: «Добрый день, мистер Джексон!» Еще один – коротконогий. Есть приличные и сдержанные джентльмены в черном.
Есть джентльмен, который днем в светлом или клетчатом, а вечером в строгом и темном. У него лицо с квадратным лбом и таким же подбородком, сильный, крупный нос. В кают-компании всегда с сочувствием приглядывается через стол к Сибирцеву, но молчит. Алексею казалось, что это типичный американский коммерсант. Загадочные личности из отдельных кают очень вежливы, здороваются приветливо, сколько бы раз ни встречались, но в разговоры не вступают. И о них никто не спрашивает. Сегодня коммерсант, переодевшийся к вечеру в черный костюм, в крахмальный воротничок и темный галстук в горошину, поздоровался в кают-компании с Лешей так, словно что-то о нем узнал и восхищался или хотел уверить, что не стоит расстраиваться.
Офицерские каюты расположены в средней части судна, по бортовым сторонам длинных коридоров, отделанных кожей и дорогим деревом, день и ночь освещенных голубыми газовыми рожками. Тут как бы плавучая гостиница весьма высокого класса.
Штатские личности занимают часть кают по правому борту. Они все время ходят друг к другу, о чем-то горячо говорят и щелкают за дверьми на счетах, словно на «Поухатане» прибыл в Японию банк или торговая корпорация. Некоторые имеют слуг, живущих в общей палубе. У других есть еще и собственные повара. У некоторых слуги, ленивые на вид ражие детины в чалмах, видимо бенгальцы, остаются на ночь в тех же просторных каютах, что и господа, охраняют их. Один сидит всю ночь в коридоре у каюты своего господина на полу, как около ювелирного магазина.
Иногда в будний день коммерсанты устраивают пиршества, тогда готовятся какие-то особые кушанья, пахнет пряностями, чем-то острым, как в Крыму в чебуречной или в духане.
Сибирцев сходился все более со своими товарищами по кают-компании. Он быстро вжился тут и, казалось, спокойно мог бы остаться. Уживчивость была его особенностью. Или, может быть, это свойство русского? Он ведь и с японцами сжился, и Оюки стала ему как своя, хотя они мало могли сказать друг другу словами. Японцы совсем не казались Леше лживыми, хитрыми, изворотливыми. Алексей и с ними мог бы жить. Так понятны все их приемы и хитрости. Любой в их современном положении стал бы таким же уклончивым.
Леше иногда хотелось перейти подальше за грань общепринятого и спросить своих новых товарищей: откуда они, где росли, что за дома у них, па плантациях или в городах, где и чему их учили? Нянчили их негритянки? Под кокосовыми пальмами? У них одноэтажные просторные дома среди могучих деревьев, дома с белой, как бы летней, мебелью? Книги? Ученые? Любимые романы? Развлечения – виолончель, скрипка, флейта? Военные учебные заведения вроде Гринвича или что-то свое? Танцы? Далеко ли от их дома индейская граница?
Хотелось бы и самому рассказать о том, чего знать они не могли. О заволжских кержаках, об Оренбургских степях, о Кавказе. Но изо дня в день по горло занят делами и заботами. Смотришь на американцев, словно на картинки.
Офицеры показывали дагерротипы невест и жен. Леша бывал на богослужениях. Да, он умел вживаться в чужую, казалось бы, жизнь. Но не потому, что не любил своего или не было в нем верности и преданности.
Не все офицеры «Поухатана» приветливы. Часто он замечал, что на него смотрят с неприязнью. Один из лейтенантов просил Лешу называть предметы на столе по-русски и тут же подымал звуки русской речи на смех. Лишь под неодобрительными взглядами товарищей скалившийся волчонок понемногу стихал.
Американцы очень удивились, услыхав, что Шиллинг – потомок рыцарей-крестоносцев.
Леше казалось, что некоторые американцы судят о русских так, как будто мы развиваемся, как и они. А мы пьем чай на террасах своих усадеб и еще только спорим целыми днями о будущем пашем развитии, спорим пылко, до слез и до ссор, говорим о высшем назначении искусства, о личности в обществе, о социальной философии, о чем, может быть, американцы даже и не знают, а если и знают, то за множеством дел лишнего значения не придают. Все это их не ранит, как нас, и они подобных рассуждений почти не ведут. Тем более что у них, верно, есть особые личности, занятые всеми современными теориями за плату и публикующие за большие деньги мысли, которыми мы с утра до вечера кидаемся задарма. Правда, и они горячатся, как заговорят про свободу для невольников. Что-то похожее есть все же!
А мука кукурузная, как у казаков, буйволиное жесткое мясо, ананасы и кокосы. Слуга у Леши китаец, бреет Лешу и стрижет, говорит на пиджин-инглиш и даже складывает на ломаном английском стихи. Стирает, крахмалит, чистит обувь, убирает вещи – без дела не сидит. Если нет дела, то точит бритвы, моет что-то и не ждет приказаний.
Шиллинг, сам хороший хозяин, каждое утро обращает внимание Леши на что-нибудь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Судя по настроению искреннего Сибирцева, дела на переговорах у адмирала Путятина не двигались. Так и следовало ожидать! Но никто виду не подал и ничего не спросил. За ужином, когда рослый китаец, обернув бутылку крахмальной салфеткой, как когда-то и Витул на «Диане», налил вина, Пегрэйм, смотревший в лицо Алексея, поднял бокал и предложил тост: «Absent friends!» Он, видимо, полагал, что, может быть, Сибирцев скучает и преисполнен воспоминаний. На «Поухатане», как и всюду на флоте, не поддавались настроениям, некогда, но настроения приятного гостя, который, видимо, нравился леди, объяснимы и вызывали сочувствие. Он красив, но не похож на Lady's man или Lady-killer. Его разлука трогала как своя.
Алеша поклонился, поднял бокал и подумал: «За вас, Оюки-сан!» Все остальное было так далеко и не сходилось ни по времени, ни по всему остальному. Надежды па возвращение, кажется, не было. «Не очень хорошо, что она сейчас в окружении юнкеров. Эти повесы далеко не мальчики».
На «Поухатане» отдельные каюты кроме офицеров занимают какие-то личности, которые ходят в штатском, – может быть, ученые, миссионеры пли члены каких-то благотворительных, а скорее коммерческих обществ. В кают-компании появляются редко, кажется, если не ошибается Алексей, у них есть где-то своя кают-компания. Среди них – Джексон: заметный молодой гигант с тучным лицом. Другие штатские, встречая его, почтительно здороваются и называют по имени: «Добрый день, мистер Джексон!» Еще один – коротконогий. Есть приличные и сдержанные джентльмены в черном.
Есть джентльмен, который днем в светлом или клетчатом, а вечером в строгом и темном. У него лицо с квадратным лбом и таким же подбородком, сильный, крупный нос. В кают-компании всегда с сочувствием приглядывается через стол к Сибирцеву, но молчит. Алексею казалось, что это типичный американский коммерсант. Загадочные личности из отдельных кают очень вежливы, здороваются приветливо, сколько бы раз ни встречались, но в разговоры не вступают. И о них никто не спрашивает. Сегодня коммерсант, переодевшийся к вечеру в черный костюм, в крахмальный воротничок и темный галстук в горошину, поздоровался в кают-компании с Лешей так, словно что-то о нем узнал и восхищался или хотел уверить, что не стоит расстраиваться.
Офицерские каюты расположены в средней части судна, по бортовым сторонам длинных коридоров, отделанных кожей и дорогим деревом, день и ночь освещенных голубыми газовыми рожками. Тут как бы плавучая гостиница весьма высокого класса.
Штатские личности занимают часть кают по правому борту. Они все время ходят друг к другу, о чем-то горячо говорят и щелкают за дверьми на счетах, словно на «Поухатане» прибыл в Японию банк или торговая корпорация. Некоторые имеют слуг, живущих в общей палубе. У других есть еще и собственные повара. У некоторых слуги, ленивые на вид ражие детины в чалмах, видимо бенгальцы, остаются на ночь в тех же просторных каютах, что и господа, охраняют их. Один сидит всю ночь в коридоре у каюты своего господина на полу, как около ювелирного магазина.
Иногда в будний день коммерсанты устраивают пиршества, тогда готовятся какие-то особые кушанья, пахнет пряностями, чем-то острым, как в Крыму в чебуречной или в духане.
Сибирцев сходился все более со своими товарищами по кают-компании. Он быстро вжился тут и, казалось, спокойно мог бы остаться. Уживчивость была его особенностью. Или, может быть, это свойство русского? Он ведь и с японцами сжился, и Оюки стала ему как своя, хотя они мало могли сказать друг другу словами. Японцы совсем не казались Леше лживыми, хитрыми, изворотливыми. Алексей и с ними мог бы жить. Так понятны все их приемы и хитрости. Любой в их современном положении стал бы таким же уклончивым.
Леше иногда хотелось перейти подальше за грань общепринятого и спросить своих новых товарищей: откуда они, где росли, что за дома у них, па плантациях или в городах, где и чему их учили? Нянчили их негритянки? Под кокосовыми пальмами? У них одноэтажные просторные дома среди могучих деревьев, дома с белой, как бы летней, мебелью? Книги? Ученые? Любимые романы? Развлечения – виолончель, скрипка, флейта? Военные учебные заведения вроде Гринвича или что-то свое? Танцы? Далеко ли от их дома индейская граница?
Хотелось бы и самому рассказать о том, чего знать они не могли. О заволжских кержаках, об Оренбургских степях, о Кавказе. Но изо дня в день по горло занят делами и заботами. Смотришь на американцев, словно на картинки.
Офицеры показывали дагерротипы невест и жен. Леша бывал на богослужениях. Да, он умел вживаться в чужую, казалось бы, жизнь. Но не потому, что не любил своего или не было в нем верности и преданности.
Не все офицеры «Поухатана» приветливы. Часто он замечал, что на него смотрят с неприязнью. Один из лейтенантов просил Лешу называть предметы на столе по-русски и тут же подымал звуки русской речи на смех. Лишь под неодобрительными взглядами товарищей скалившийся волчонок понемногу стихал.
Американцы очень удивились, услыхав, что Шиллинг – потомок рыцарей-крестоносцев.
Леше казалось, что некоторые американцы судят о русских так, как будто мы развиваемся, как и они. А мы пьем чай на террасах своих усадеб и еще только спорим целыми днями о будущем пашем развитии, спорим пылко, до слез и до ссор, говорим о высшем назначении искусства, о личности в обществе, о социальной философии, о чем, может быть, американцы даже и не знают, а если и знают, то за множеством дел лишнего значения не придают. Все это их не ранит, как нас, и они подобных рассуждений почти не ведут. Тем более что у них, верно, есть особые личности, занятые всеми современными теориями за плату и публикующие за большие деньги мысли, которыми мы с утра до вечера кидаемся задарма. Правда, и они горячатся, как заговорят про свободу для невольников. Что-то похожее есть все же!
А мука кукурузная, как у казаков, буйволиное жесткое мясо, ананасы и кокосы. Слуга у Леши китаец, бреет Лешу и стрижет, говорит на пиджин-инглиш и даже складывает на ломаном английском стихи. Стирает, крахмалит, чистит обувь, убирает вещи – без дела не сидит. Если нет дела, то точит бритвы, моет что-то и не ждет приказаний.
Шиллинг, сам хороший хозяин, каждое утро обращает внимание Леши на что-нибудь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122