Поверил ли он, что Можайский послан за баркасом для хлеба?
Гошкевич упомянул вскользь о Мито Нариаки. Он сказал о Ии Наоске, претенденте на руководство обновленным государством, и о канцлере Абэ. Оба сторонники быстрых нововведений и дружбы с Америкой и Европой. Глава реакционеров – князь Мито. Молодой канцлер Абэ гениально лавирует и ведет мелкие умелые интриги... В стране брожение. Когда американцы пришли, их встречали торжественно. Весь город был разукрашен фонарями, это и днем красиво, а ночью – феерическое зрелище...
В этот омут, где все на острейших самурайских саблях, где вот-вот начнется резня, где о договорах с иностранными государствами думают меньше, чем о внутренних делах своего государства, надо было идти и ввергаться. Минет ли меня чаша сия? Но если китобоя возьмем? Адмирал готов уйти на войну и сложить голову в честном бою. Дипломатические споры можно и отложить, тем более – у них тут такая сумятица, что даже своих послов не кормят как следует и город все еще в развалинах. И все города вокруг развалились в землетрясение. В столице тоже трясло... Любое другое государство погибло бы... Победа России над союзниками, как верил Путятин, произойдет обязательно. Этому его учили. И только к победе он был готов. Поэтому он верил, что победителю будет предоставлено договорами все, что обещано. Пока он все более и более настраивался идти в Россию на китобое. Для этого надо идти на абордаж.
Японцы уверяли Гошкевича, что согласны подписать трактат, как обещали. Но ведь начнется обсуждение договора по пунктам – и опять начнутся ссоры, пойдут разногласия... Все же Путятин надеялся, что и договор будет, нельзя, никак нельзя не заключить договора, когда американцы заключили и уже ратифицировали. А нам обещание было дано и послы ждали, конечно, не зря, хотя теней еще много и сумятица у них великая, и Путятин понимал, что и Кавадзи могут убить свои же, если его заставить пойти на уступки... II нельзя от него многого требовать при заключении договора.
– «Поухатан»? Так кто же на нем? Японцы говорят, там много старых знакомых?
– Адамс пришел. И Мак-Клуни.
– Боже мой, господа! Вы с поухатанскими офицерами встречались на Доброй Надежде и в Китае? Там у вас знакомые... – сказал Шиллинг.
Среди моря – желтые и белые скалы в висящем с них тропическом лесу, дельфины прыгают из воды и запускают вверх из головы фонтаны. Полукругом стоят скалы, которые ночью светились красным светом. На островах, похожих на холмы, – избы рыбаков под травой. Сети на просушке на столбах, полукруглый пляж. Морская вода кажется густой, как синька. Стая сытых обезьян важно вышагивает гуськом по отмели, как породистые жеребцы на прогулке.
Путятин никогда в жизни не видел такой густой синей морской воды при таком чистом небе и таких важных обезьян, похожих на министров с портфелями.
Десятки чиновников сопровождают Путятина и Накамура. Слуги несут фонари разного цвета и формы. Ночью когда шли, то казалось, что в черном аквариуме плавали фантастические зеленые, красные и желтые шары, рыбы, чудовища, кубы и солнца. А теперь синь моря, солнце, уморительные обезьяны, желтая дорога и полная загадочность впереди. На фонарях еще видны тусклые иероглифы, как бы загадки и загадки.
– На колени! На колени! – раздавались крики самураев, шедших впереди.
Верховых лошадей вели в поводу, на седла никто не садился, они совсем нехороши.
Матросы завьючили коней, чтобы не мучить японских крестьян перетаскиванием тяжестей, как принято, когда путешествуют знатные личности. Для народа подобное шествие – тягло. Тут надо самим побродить; не у себя, где тройки подают.
Там, где дорога узка и скорей похожа на тропу, походный марш стихал, и все плелись по чаще и по желтой, высокой, уже зимней траве, переговариваясь между собой, как идущие гуськом шанхайские кули.
Внизу, под скалами яркой желтизны, синяя пропасть океана огромная, как небо. Где-то далеко, как чайка, рыбацкая белая фунэ. Кит окунется и пустит фонтан.
– Путятин идет! Путятин... – говорили в деревнях.
Все смотрели на высокого сумрачного человека, шагавшего в своих некрасивых сапогах по пыльной солнечной дороге.
Глава 17
РУКОПАШНАЯ
Трое юнкеров, пыля начищенными до блеска сапогами, шагали из чертежной на обед.
Капитан не брал их с собой в Симода. Степан Степанович «лукавый царедворец»! Не хочет подвергать адмиральских сыновей опасности. Они взяты в кругосветное для выучки, для опыта и выработки характера «sea dog». При этом Лесовский совсем не намерен посылать их под меткие пули. Держится все в величайшей тайне, и даже юнкерам сказано, что баркасы идут за американской мукой и продовольствием по случаю прибытия «Поухатана».
Как будто мы матросы и нас можно уверить!
«Ну и что ж!» – полагает юнкер Урусов. Он теперь ждет ухода капитана и офицеров.
Последний обед задавал товарищам юнкер Корнилов. Отец его сейчас в Севастополе, в самом пекле войны, подвергает испытанию построенный им флот, укрепления, дух сражающейся армии, состоящей, верно, наполовину из морских офицеров и матросов.
Хозяйкой сегодня на обеде Урусова будет мисс Ота. Наконец она согласилась. Кажется, даже воодушевлена. И не скрыла своей радости от офицеров, от Алексея Николаевича, который с ней еще сегодня проходил по арифметике счет. «Орин, ува...» – считала Оюки. А сама, верно, спит и видит стать хозяйкой на обеде.
Хэда, Эдо и Симода... –
запевает юнкер Лазарев.
Тру-ля-ля-ля-ля-ля... –
подхватывают Урусов и Корнилов.
Нет девицам перевода,
Тру-ля-ля-ля-ля-ля... –
Дом из восьми комнат опустеет сегодня. Все уходят. Сраженье против китобоя не может быть опасным. Тут верный выигрыш. Располагая такими ловкими и сильными офицерами и матросами, Степан Степанович не упустит «приза». Могли бы взять юнкеров. Дом сегодня, однако, опустеет, и храм Хонзенди опустеет. Мусин-Пушкин переходит в Хосенди. Юнкерам предоставляется полная возможность покутить. Обед будет самый тонкий, аристократический. Готовит капитанский повар. Все это с позволения и при полной любезной внимательности Степана Степановича, который – хитер – верно, полагает: «Чем бы дитя ни тешилось...» Ота-сан во все посвящен и разобьется в лепешку, будут омары и креветки. Ота-сан больше юнкеров волнуется и млеет при этом от счастья.
Навстречу валит толпа молодых японцев с таким громким, заражающим смехом, какого никогда слышать не приходилось. Парни прыгают, как козлы, у всех физиономии расплылись. Сегодня воскресенье, на стапеле нет работы, отдыхают и веселятся и японцы.
Хэи но цунами ни, –
запевает молодой паренек с узким шустрым личиком.
Это знакомый плотник Хэйбэй. Сегодня он в опрятном коротком халате, чист, умыт, подвязан кушаком.
О-рося но атама-о
Ка ки ку кэ ко-о.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Гошкевич упомянул вскользь о Мито Нариаки. Он сказал о Ии Наоске, претенденте на руководство обновленным государством, и о канцлере Абэ. Оба сторонники быстрых нововведений и дружбы с Америкой и Европой. Глава реакционеров – князь Мито. Молодой канцлер Абэ гениально лавирует и ведет мелкие умелые интриги... В стране брожение. Когда американцы пришли, их встречали торжественно. Весь город был разукрашен фонарями, это и днем красиво, а ночью – феерическое зрелище...
В этот омут, где все на острейших самурайских саблях, где вот-вот начнется резня, где о договорах с иностранными государствами думают меньше, чем о внутренних делах своего государства, надо было идти и ввергаться. Минет ли меня чаша сия? Но если китобоя возьмем? Адмирал готов уйти на войну и сложить голову в честном бою. Дипломатические споры можно и отложить, тем более – у них тут такая сумятица, что даже своих послов не кормят как следует и город все еще в развалинах. И все города вокруг развалились в землетрясение. В столице тоже трясло... Любое другое государство погибло бы... Победа России над союзниками, как верил Путятин, произойдет обязательно. Этому его учили. И только к победе он был готов. Поэтому он верил, что победителю будет предоставлено договорами все, что обещано. Пока он все более и более настраивался идти в Россию на китобое. Для этого надо идти на абордаж.
Японцы уверяли Гошкевича, что согласны подписать трактат, как обещали. Но ведь начнется обсуждение договора по пунктам – и опять начнутся ссоры, пойдут разногласия... Все же Путятин надеялся, что и договор будет, нельзя, никак нельзя не заключить договора, когда американцы заключили и уже ратифицировали. А нам обещание было дано и послы ждали, конечно, не зря, хотя теней еще много и сумятица у них великая, и Путятин понимал, что и Кавадзи могут убить свои же, если его заставить пойти на уступки... II нельзя от него многого требовать при заключении договора.
– «Поухатан»? Так кто же на нем? Японцы говорят, там много старых знакомых?
– Адамс пришел. И Мак-Клуни.
– Боже мой, господа! Вы с поухатанскими офицерами встречались на Доброй Надежде и в Китае? Там у вас знакомые... – сказал Шиллинг.
Среди моря – желтые и белые скалы в висящем с них тропическом лесу, дельфины прыгают из воды и запускают вверх из головы фонтаны. Полукругом стоят скалы, которые ночью светились красным светом. На островах, похожих на холмы, – избы рыбаков под травой. Сети на просушке на столбах, полукруглый пляж. Морская вода кажется густой, как синька. Стая сытых обезьян важно вышагивает гуськом по отмели, как породистые жеребцы на прогулке.
Путятин никогда в жизни не видел такой густой синей морской воды при таком чистом небе и таких важных обезьян, похожих на министров с портфелями.
Десятки чиновников сопровождают Путятина и Накамура. Слуги несут фонари разного цвета и формы. Ночью когда шли, то казалось, что в черном аквариуме плавали фантастические зеленые, красные и желтые шары, рыбы, чудовища, кубы и солнца. А теперь синь моря, солнце, уморительные обезьяны, желтая дорога и полная загадочность впереди. На фонарях еще видны тусклые иероглифы, как бы загадки и загадки.
– На колени! На колени! – раздавались крики самураев, шедших впереди.
Верховых лошадей вели в поводу, на седла никто не садился, они совсем нехороши.
Матросы завьючили коней, чтобы не мучить японских крестьян перетаскиванием тяжестей, как принято, когда путешествуют знатные личности. Для народа подобное шествие – тягло. Тут надо самим побродить; не у себя, где тройки подают.
Там, где дорога узка и скорей похожа на тропу, походный марш стихал, и все плелись по чаще и по желтой, высокой, уже зимней траве, переговариваясь между собой, как идущие гуськом шанхайские кули.
Внизу, под скалами яркой желтизны, синяя пропасть океана огромная, как небо. Где-то далеко, как чайка, рыбацкая белая фунэ. Кит окунется и пустит фонтан.
– Путятин идет! Путятин... – говорили в деревнях.
Все смотрели на высокого сумрачного человека, шагавшего в своих некрасивых сапогах по пыльной солнечной дороге.
Глава 17
РУКОПАШНАЯ
Трое юнкеров, пыля начищенными до блеска сапогами, шагали из чертежной на обед.
Капитан не брал их с собой в Симода. Степан Степанович «лукавый царедворец»! Не хочет подвергать адмиральских сыновей опасности. Они взяты в кругосветное для выучки, для опыта и выработки характера «sea dog». При этом Лесовский совсем не намерен посылать их под меткие пули. Держится все в величайшей тайне, и даже юнкерам сказано, что баркасы идут за американской мукой и продовольствием по случаю прибытия «Поухатана».
Как будто мы матросы и нас можно уверить!
«Ну и что ж!» – полагает юнкер Урусов. Он теперь ждет ухода капитана и офицеров.
Последний обед задавал товарищам юнкер Корнилов. Отец его сейчас в Севастополе, в самом пекле войны, подвергает испытанию построенный им флот, укрепления, дух сражающейся армии, состоящей, верно, наполовину из морских офицеров и матросов.
Хозяйкой сегодня на обеде Урусова будет мисс Ота. Наконец она согласилась. Кажется, даже воодушевлена. И не скрыла своей радости от офицеров, от Алексея Николаевича, который с ней еще сегодня проходил по арифметике счет. «Орин, ува...» – считала Оюки. А сама, верно, спит и видит стать хозяйкой на обеде.
Хэда, Эдо и Симода... –
запевает юнкер Лазарев.
Тру-ля-ля-ля-ля-ля... –
подхватывают Урусов и Корнилов.
Нет девицам перевода,
Тру-ля-ля-ля-ля-ля... –
Дом из восьми комнат опустеет сегодня. Все уходят. Сраженье против китобоя не может быть опасным. Тут верный выигрыш. Располагая такими ловкими и сильными офицерами и матросами, Степан Степанович не упустит «приза». Могли бы взять юнкеров. Дом сегодня, однако, опустеет, и храм Хонзенди опустеет. Мусин-Пушкин переходит в Хосенди. Юнкерам предоставляется полная возможность покутить. Обед будет самый тонкий, аристократический. Готовит капитанский повар. Все это с позволения и при полной любезной внимательности Степана Степановича, который – хитер – верно, полагает: «Чем бы дитя ни тешилось...» Ота-сан во все посвящен и разобьется в лепешку, будут омары и креветки. Ота-сан больше юнкеров волнуется и млеет при этом от счастья.
Навстречу валит толпа молодых японцев с таким громким, заражающим смехом, какого никогда слышать не приходилось. Парни прыгают, как козлы, у всех физиономии расплылись. Сегодня воскресенье, на стапеле нет работы, отдыхают и веселятся и японцы.
Хэи но цунами ни, –
запевает молодой паренек с узким шустрым личиком.
Это знакомый плотник Хэйбэй. Сегодня он в опрятном коротком халате, чист, умыт, подвязан кушаком.
О-рося но атама-о
Ка ки ку кэ ко-о.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122