В тюках и ящиках ему грезились сокровища, привезенные из-за океана: золотые украшения, серебряные слитки, жемчуга величиной с кулак, редкие пряности и еще много всего, чего юный Уильям Харт даже и представить себе не мог...
* * *
Воспоминания прервал сильный толчок, благодаря которому Харт сначала ткнулся носом в ту самую перегородку, украшенную сучком, а затем шлепнулся прямо на пол. Как называется пол на корабле, Харт не знал, что только усилило его тоску.
Тотчас вслед за падением в каюту, или, вернее, в закуток между каютами, который занимал Харт, постучали, и внутрь вошел Якоб Хансен, которому скорее пристало бы зваться Иаковом. Харт еще в порту поименовал его жидом, и с тех пор внутренняя неприязнь его к старшему клерку и помощнику Абрабанеля только усилилась. На лице Хансена в полной мере отразились все достоинства и недостатки его племени. У него были глубокие черные глаза с поволокой, отливающий синевой мягкий женский подбородок и профиль какого-нибудь Навина, поразившего филистимлян к своему собственному удивлению.
Но в его глубоких глазах, в этом тонком лице, в этих поджатых губах таилось столько хитрости и жизненной силы, что Харту в его присутствии становилось не по себе, как будто он оказался в обществе шулера или фальшивомонетчика. Впрочем, Харт был настолько неискушен в людях, что охотно объяснял свое мнение предвзятостью, свойственной европейцам при общении с этим бездомным народом.
- Хватит валяться, Харт. Иди проветрись на верхнюю палубу. Склянки уже били половину шестого, скоро будет обед.
Харт поднялся с пола и, оправив изрядно помятый камзол, потянулся за своим единственным кафтаном.
- Пожалуй, я попрошу слугу вычистить твою одежду, - Якоб насмешливо оглядел Харта. - Мне кажется, мы с тобой одного роста, так что тебе должно подойти. - Он швырнул на койку одежду.
- Что это?
- Скажи спасибо господину Абрабанелю. Ты обедаешь вместе с нами, и ему не хотелось бы пугать мисс Элейну твоими нарядами. Так что приведи себя в порядок - и милости просим к столу.
Харт слышал издевку в тоне Якоба, но предпочел ее не заметить. «Только низким людям доставляет удовольствие смеяться над несчастьем и неловким положением ближних, - подумал Уильям, - вот я бы ни за что не стал потешаться над человеком, попавшим в затруднительные обстоятельства. Это не по-мужски. Когда я получу деньги за службу, я сумею вернуть долг». Но больше всего Уильяма тяготила его бедность в присутствии дочери Абрабанеля. Она ведь совсем не такая, как... И тут фантазия Харта понеслась галопом, словно возмещая вынужденное бездействие во время носовой качки.
* * *
Вообще Уильям Харт был большой мастер давать волю фантазии. Еще будучи совсем ребенком, Уильям жадно ловил рассказы бывалых людей о морских путешествиях, о далеких райских островах, где круглый год лето и где золото валяется прямо под ногами. Эти рассказы будоражили душу Уильяма и звали его в дорогу. И хотя родители прочили ему поприще священнослужителя, поскольку он был третьим сыном в семье, Уильям в мечтах видел себя морским бродягой, отважным искателем приключений.
Богословствование в сельской глуши представлялось ему чем-то вроде пожизненного тюремного заключения.
Последней каплей, переполнившей чашу нетерпения юного мечтателя, было кратковременное появление на его жизненном пути некоего родственника, троюродного дяди, сэра Роберта Гладстона, который с юных лет связал свою судьбу с морем и плавал офицером на многих судах и под многими флагами. Он гостил в усадьбе Хартов на Рождество не более недели, но рассказанного им за это время хватило бы на две жизни. По некоторым намекам можно было догадаться, что ему доводилось ходить и под «Веселым Роджером» у морского разбойника Моргана, заслужившего, впрочем, офицерский патент у его королевского величества. Эта догадка наполняла душу Уильяма сладким ужасом. Но с особенным жаром дядя прославлял почему-то мореплавательские успехи и корабли голландцев. Может быть, поэтому впоследствии Уильям решился остановить свой выбор именно на голландских судах.
Впрочем, связно объяснить своих желаний Уильям не смог бы даже самому себе. Им овладела страсть, своего рода лихорадка, подчинившая все его действия и желания единственной цели, и в один прекрасный день, написав батюшке с матушкой трогательное письмо с извинениями и обещаниями в скором времени разбогатеть и сделаться знаменитым, Уильям тайно покинул родной дом и с тощим кошельком бесстрашно пустился в первое свое путешествие, оказавшись в итоге в доках Плимута, где так заманчиво пахло морем, дегтем и пряностями.
Несмотря на то что реальная жизнь несколько отличалась от его восторженных фантазий, Уильям даже не успел в них разочароваться. В Плимуте ему повезло повстречаться с милейшим человеком по имени Давид Абрабанель, который принял живейшее участие в судьбе незнакомого ему юноши и был так великодушен, что сразу же взял его на службу, предложив место клерка, приличное жалованье и вояж в британские колонии на Карибах, куда сам Абрабанель отбывал как поверенный Вест-Индской компании.
Нужно ли говорить, что все эти предложения были приняты Уильямом с восторгом и благодарностью? Он опять воспрял духом и предался мечтаниям. Обстоятельства для этого были самые благоприятные. К удивлению Уильяма, его новая должность не накладывала на него пока никаких обязательств, и он был практически совершенно свободен. Целыми днями Уильям слонялся по городу, неизменно оказываясь в порту, где он с замиранием сердца встречал и провожал корабли. Он грезил наяву и представлял самого себя то на капитанском мостике великолепного галеона, то у штурвала грозного фрегата, то, на худой конец, с пистолетом за поясом несущим вахту на шканцах какого-нибудь брига.
Купец на это время как будто забыл о своем работнике. Новые обязанности по-прежнему оставались для Уильяма тайной за семью печатями. Испытывая некоторые угрызения совести, он разыскал Абрабанеля и попытался вызвать того на разговор, но торговец просто отмахнулся от него и предложил юноше развлечься чем-нибудь, ссудив ему на это даже некоторую толику денег. Уильям решил, что Провидение послало ему вместо работодателя настоящего ангела и что о лучшем патроне даже и мечтать невозможно.
По правде говоря, Давид Абрабанель совершенно не заслуживал столь лестной оценки и уж ни в коей мере даже внешне не походил на ангела. Да и как мог быть похож на бестелесного духа коротышка с раздавшейся филейной частью и выдающимся брюшком, коего не могли скрыть никакие ухищрения портного, с лицом, из которого кривым бушпритом торчал хищный нос, а голос был тих и вкрадчив, как шелест ценных бумаг? Только пронзительные глаза, выражение которых ничего не говорило об истинных намерениях их обладателя, выдавали, безо всякого сомнения, незаурядного человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
* * *
Воспоминания прервал сильный толчок, благодаря которому Харт сначала ткнулся носом в ту самую перегородку, украшенную сучком, а затем шлепнулся прямо на пол. Как называется пол на корабле, Харт не знал, что только усилило его тоску.
Тотчас вслед за падением в каюту, или, вернее, в закуток между каютами, который занимал Харт, постучали, и внутрь вошел Якоб Хансен, которому скорее пристало бы зваться Иаковом. Харт еще в порту поименовал его жидом, и с тех пор внутренняя неприязнь его к старшему клерку и помощнику Абрабанеля только усилилась. На лице Хансена в полной мере отразились все достоинства и недостатки его племени. У него были глубокие черные глаза с поволокой, отливающий синевой мягкий женский подбородок и профиль какого-нибудь Навина, поразившего филистимлян к своему собственному удивлению.
Но в его глубоких глазах, в этом тонком лице, в этих поджатых губах таилось столько хитрости и жизненной силы, что Харту в его присутствии становилось не по себе, как будто он оказался в обществе шулера или фальшивомонетчика. Впрочем, Харт был настолько неискушен в людях, что охотно объяснял свое мнение предвзятостью, свойственной европейцам при общении с этим бездомным народом.
- Хватит валяться, Харт. Иди проветрись на верхнюю палубу. Склянки уже били половину шестого, скоро будет обед.
Харт поднялся с пола и, оправив изрядно помятый камзол, потянулся за своим единственным кафтаном.
- Пожалуй, я попрошу слугу вычистить твою одежду, - Якоб насмешливо оглядел Харта. - Мне кажется, мы с тобой одного роста, так что тебе должно подойти. - Он швырнул на койку одежду.
- Что это?
- Скажи спасибо господину Абрабанелю. Ты обедаешь вместе с нами, и ему не хотелось бы пугать мисс Элейну твоими нарядами. Так что приведи себя в порядок - и милости просим к столу.
Харт слышал издевку в тоне Якоба, но предпочел ее не заметить. «Только низким людям доставляет удовольствие смеяться над несчастьем и неловким положением ближних, - подумал Уильям, - вот я бы ни за что не стал потешаться над человеком, попавшим в затруднительные обстоятельства. Это не по-мужски. Когда я получу деньги за службу, я сумею вернуть долг». Но больше всего Уильяма тяготила его бедность в присутствии дочери Абрабанеля. Она ведь совсем не такая, как... И тут фантазия Харта понеслась галопом, словно возмещая вынужденное бездействие во время носовой качки.
* * *
Вообще Уильям Харт был большой мастер давать волю фантазии. Еще будучи совсем ребенком, Уильям жадно ловил рассказы бывалых людей о морских путешествиях, о далеких райских островах, где круглый год лето и где золото валяется прямо под ногами. Эти рассказы будоражили душу Уильяма и звали его в дорогу. И хотя родители прочили ему поприще священнослужителя, поскольку он был третьим сыном в семье, Уильям в мечтах видел себя морским бродягой, отважным искателем приключений.
Богословствование в сельской глуши представлялось ему чем-то вроде пожизненного тюремного заключения.
Последней каплей, переполнившей чашу нетерпения юного мечтателя, было кратковременное появление на его жизненном пути некоего родственника, троюродного дяди, сэра Роберта Гладстона, который с юных лет связал свою судьбу с морем и плавал офицером на многих судах и под многими флагами. Он гостил в усадьбе Хартов на Рождество не более недели, но рассказанного им за это время хватило бы на две жизни. По некоторым намекам можно было догадаться, что ему доводилось ходить и под «Веселым Роджером» у морского разбойника Моргана, заслужившего, впрочем, офицерский патент у его королевского величества. Эта догадка наполняла душу Уильяма сладким ужасом. Но с особенным жаром дядя прославлял почему-то мореплавательские успехи и корабли голландцев. Может быть, поэтому впоследствии Уильям решился остановить свой выбор именно на голландских судах.
Впрочем, связно объяснить своих желаний Уильям не смог бы даже самому себе. Им овладела страсть, своего рода лихорадка, подчинившая все его действия и желания единственной цели, и в один прекрасный день, написав батюшке с матушкой трогательное письмо с извинениями и обещаниями в скором времени разбогатеть и сделаться знаменитым, Уильям тайно покинул родной дом и с тощим кошельком бесстрашно пустился в первое свое путешествие, оказавшись в итоге в доках Плимута, где так заманчиво пахло морем, дегтем и пряностями.
Несмотря на то что реальная жизнь несколько отличалась от его восторженных фантазий, Уильям даже не успел в них разочароваться. В Плимуте ему повезло повстречаться с милейшим человеком по имени Давид Абрабанель, который принял живейшее участие в судьбе незнакомого ему юноши и был так великодушен, что сразу же взял его на службу, предложив место клерка, приличное жалованье и вояж в британские колонии на Карибах, куда сам Абрабанель отбывал как поверенный Вест-Индской компании.
Нужно ли говорить, что все эти предложения были приняты Уильямом с восторгом и благодарностью? Он опять воспрял духом и предался мечтаниям. Обстоятельства для этого были самые благоприятные. К удивлению Уильяма, его новая должность не накладывала на него пока никаких обязательств, и он был практически совершенно свободен. Целыми днями Уильям слонялся по городу, неизменно оказываясь в порту, где он с замиранием сердца встречал и провожал корабли. Он грезил наяву и представлял самого себя то на капитанском мостике великолепного галеона, то у штурвала грозного фрегата, то, на худой конец, с пистолетом за поясом несущим вахту на шканцах какого-нибудь брига.
Купец на это время как будто забыл о своем работнике. Новые обязанности по-прежнему оставались для Уильяма тайной за семью печатями. Испытывая некоторые угрызения совести, он разыскал Абрабанеля и попытался вызвать того на разговор, но торговец просто отмахнулся от него и предложил юноше развлечься чем-нибудь, ссудив ему на это даже некоторую толику денег. Уильям решил, что Провидение послало ему вместо работодателя настоящего ангела и что о лучшем патроне даже и мечтать невозможно.
По правде говоря, Давид Абрабанель совершенно не заслуживал столь лестной оценки и уж ни в коей мере даже внешне не походил на ангела. Да и как мог быть похож на бестелесного духа коротышка с раздавшейся филейной частью и выдающимся брюшком, коего не могли скрыть никакие ухищрения портного, с лицом, из которого кривым бушпритом торчал хищный нос, а голос был тих и вкрадчив, как шелест ценных бумаг? Только пронзительные глаза, выражение которых ничего не говорило об истинных намерениях их обладателя, выдавали, безо всякого сомнения, незаурядного человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102