Где же Микио? — в который уже раз спрашивал себя Джейк. — Что с ним случилось?
* * *
Вечеринка была уже в самом разгаре, когда Тони Симбал добрался до городского особняка Макса Треноди в Джорджтауне. Высокий и худощавый уроженец Бостона, Треноди производил впечатление человека педантичного, точно профессор из Оксфорда, только что сошедший с кафедры. Благодаря этому имиджу никто, будучи в здравом уме, не мог и подумать, что он является одним из высокопоставленных чинов Управления по борьбе с распространением наркотиков. Он был к тому же непосредственным начальником Симбала. Именно в его хитроумной голове родился план по заброске Тони на территорию Шан, в самое сердце Золотого Треугольника. Туда, где из опийного мака вырабатывалась большая часть всего героина, производимого в мире. Разумеется, эта область земного шара являлась главной мишенью УБРН.
Территория Шан, растянувшаяся по горному району Северной Бирмы вдоль границы с Китаем, управлялась фактически неопределенным количеством вождей туземных племен, чьи армии постоянно вели боевые действия против правительственных войск обоих государств. И китайское, и бирманское руководство предпринимали немало попыток задушить торговлю опиумом.
Вечеринка в особняке Треноди была устроена главным образом для работников УБРН, однако, бродя по первому этажу здания, Симбал заметил присутствие представителей государственного департамента, Сената и даже ЦРУ. Вечеринка носила откровенно неофициальный характер, из чего следовало, что все присутствовавшие были на самой что ни на есть “короткой ноге” с УБРН.
В доме, обставленном французской провинциальной мебелью, куда более удобной, чем могло показаться на первый взгляд, царила атмосфера уюта. Приглушенные тона повсюду прекрасно гармонировали с картинами, бережно и с любовью развешанными по стенам. Все свободные средства Треноди вкладывал в живопись, свое единственное хобби. Он обожал импрессионистов, таких как Дега, Моне и Мане и близких к ним Писсарро и особенно Сезанна. Похожие на галлюцинации работы последнего он мог без устали разглядывать по несколько часов. Подобно своим кумирам, он испытывал некоторое тяготение и к позднейшим мастерам, поэтому не вызывало удивления, что кое-где на стенах попадались миниатюры Пикассо и Брака. Этот дом всегда оказывал на Симбала умиротворяющее воздействие.
Тони взял со стола банку пива и отправился поздороваться с хозяином. Он нашел Треноди на кухне, где тот увлеченно занимался приготовлением какого-то блюда, рецепт которого, по всей видимости, он только что почерпнул из лежавшей перед ним кулинарной книги.
Симбалу пришлось посторониться, пропуская парочку молодых, одетых по последней моде агентов УБРН, явившихся на кухню в поисках льда. Треноди добродушно помог им найти кубики.
Вдруг Симбал почувствовал чье-то присутствие у себя за спиной. Обернувшись, он встретился с устремленным на него взглядом темно-синих глаз.
— Привет, Моника, — пробормотал он. Из-за спины донесся голос шефа.
— Поговорим позже, Тони, — сказал Треноди и с легким смешком добавил: — Если получится.
— Давненько не виделись, — Моника Старр говорила с едва заметной хрипотцой. Симбал вгляделся в ее лицо, обрамленное длинными черными волосами, волнами спускавшимися на ее плечи, и у него перехватило дыхание. Насколько он помнил, прежде она всегда носила короткую стрижку, делавшую ее похожей на фею. Теперь это впечатление бесследно пропало. Впрочем, тогда она была моложе, сказал он себе.
Чуть погодя Симбал обнаружил, что Моника потихоньку уводит его все дальше и дальше из переполненной людьми кухни, расчищая путь в шумной толпе гостей.
В конце концов, они очутились в одной из задних комнат. Люстра не горела, но свет фонарей, проникавший с улицы через высокое окно, слегка разгонял темноту. В полумраке Симбал разглядел большую кровать, заваленную грудой плащей, шляп, шарфов и дамских сумочек.
Лицо Моники слегка расплывалось в темноте. Симбал мысленно сравнил ее с прима-балериной: она почти совсем не красилась и не носила других украшений, кроме крошечных бриллиантовых сережек и золотых часиков на изумрудно-зеленом ремешке из кожи ящерицы.
— Моника, — тихо окликнул он ее.
Она улыбнулась и наотмашь влепила ему пощечину.
— Это за то, что ты сбежал от меня.
Симбал оцепенел от неожиданности.
— Я выполнял задание, Моника. О господи! Чего другого ты от меня ожидала?
— Твоего звонка по возвращении. Мне пришлось тащиться к Максу и спрашивать, вернулся ли ты вообще, — дрожь в голосе выдавала эмоции, угрожавшие вырваться наружу, несмотря на твердую решимость Моники не поддаваться им. — Ты хоть представляешь, чего мне это стоило? Макс Треноди твердо убежден в том, что “забег” слишком опасно поручать женщинам. Мы, видите ли, слишком непредсказуемы — кажется, он так выразился — для оперативной работы. Слишком эмоциональны. До того самого момента, когда я ворвалась в его кабинет вся в слезах — в СЛЕЗАХ из-за тебя, сукин сын! — я считала, что между нами установилось взаимопонимание. Все шло к тому, что я вот-вот дожму его, и он, сдавшись, отправит меня на самостоятельное задание. Однако, увидев, что со мной творится из-за тебя, он поставил на мне крест. Ты понимаешь, что это значит? Что я отдала ради этой работы? Если отнять ее, то у меня ничего не останется.
Симбал уловил блеск в ее глазах. Блеск слез, которые, как она, возможно, поклялась, он никогда не должен был увидеть.
— Даже с собаками обращаются лучше, чем ты со мной.
— Моника, прости, — он протянул было руку, но Моника оттолкнула ее.
— Это ничего не изменит. Ты и сам прекрасно знаешь. — Теперь Симбал в полной мере ощутил, как ей тяжело сдерживать себя. — Макс сказал, что я, должно быть, сошла с ума, влюбившись в тебя. Он был прав, да?
В комнату ворвался чей-то смех. В дверях показался человек, которого ни он, ни она как следует не разглядели. Сказав “Ой!”, он тут же исчез.
— Отвечай же, — потребовала Моника низким, похожим на угрожающее рычание тигрицы голосом.
У Симбала в памяти всплыл разговор с Роджером Донованом. Как он мог объяснить этой женщине свое отношение к цивилизации? Она родилась в Филадельфии, получила образование в лучших частных школах Восточного побережья. Что она знает о примитивной, животной стороне жизни? Как она может понять соблазн, таящийся в элементарных понятиях, столь старательно и безуспешно изгоняемых цивилизацией? Ничем не приукрашенных, не расцвеченных психологической риторикой и модным жаргоном. На высоком плоскогорье где-нибудь на севере Бирмы человеку, вставшему на пути, не говорят: “Да пошел ты!” Его убивают. Потому что там, среди горных вершин, повсюду царит первозданная, необузданная дикость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182