д. Часть этих качеств автоматом переходила, разумеется, и на Валеру Малышева, но он больше скромничал. А уж будущий электронный врач, которым занималась их группа, - так это просто корифей.
Главное, что он слезам не верит, почему-то особенно козырял Валера. Слезы явление субъективное. Плачут от боли в коленке, а болезнь в позвоночнике… У него гениальная память на разные признаки, он видит их в комплексе. Он не начнет лечить заведомого мертвеца, несовместимого с жизнью, не будет зря тратить государственные средства. В крайнем случае поможет облегчить страдания… А то сколько переводится медикаментов и энергии на безнадежных, если взять в масштабах всей страны - колоссальные убытки. Ну повесите вы на семью такого идиота, как ваш архитектор, - кто вам спасибо скажет? А электронный врач не ошибется, у него все четко. Этот - труп, этот - жилец… И перспективным больным больше достанется, скорее встанут на ноги. Разве это не преимущества?
- Пока что это преимущества обыкновенного бездушия, - терпеливо выслушивал доктор Петрович. - Для этого не надо быть машиной. Его и у людей полно…
Валера с видом снисходительного сожаления пожимал накачанными плечами:
- Ну, если вы хотите лечить как при Ионыче…
Даже Аньке с Танькой не хотелось, чтобы доктор Рыжиков лечил как при Ионыче. И они тоже на него набросились. Никому не хочется, чтобы его отец был Ионычем.
- Ваш абстрактный гуманизм только плодит несчастных и недоразвитых. А это не так безобидно для генетического фонда человечества. Нам и потомки спасибо не скажут…
За абстрактный гуманизм доктору Рыжикову доставалось еще и на студенческой скамье, если вспомнить. И вообще это виновник всех бед человечества. Здесь Валеру Малышева нечем было крыть, кроме тех общеизвестных выражений которыми кроют беспробудно уверенных в себе спорщиков. Но доктор Рыжиков их применять не умел. «Понимаете, Валера, - должен был сказать он, - абстрактного гуманизма в природе не бывает. И вообще гуманизма с какой-нибудь приставкой. Абстрактный, конкретный, узкий, широкий… Гуманизм или есть, или его нет. Есть человечно и бесчеловечно…»
Но Валера, конечно, сразу скажет, что человечно - это прошлый век. Что шеф говорит - есть функционально и нефункционально. И это реальность. А остальное сантименты. И Анька с Танькой снова посмотрят на него как на безнадежного Ионыча. Им покажется, что Ионыч - это что-то отсталое, в сермяге и валенках, стыдное для культурной семьи. То же самое, впрочем, кажется и Валере Малышеву. Что это какой-то кучер, решивший лечить людей.
Поэтому вслух он сказал:
- Давайте тогда Рекса сдадим в собачий ящик…
- За что?! - ужаснулись все три собаколюбивые дочки.
- За нефункциональность, - ответил по-Валериному доктор Рыжиков. - Сколько костей зря съедает, неполноценный…
- Нет! - взвизгнули Анька и Танька и заткнули уши, чтобы не слышать дальнейшего. - Нет! Нет!
- Юрий Петрович, как всегда, преувеличивает картину. - Валера Малышев стал снисходительно делать сидячие статичные упражнения для развития плечевого пояса, рекомендованные учебниками культуризма. - Переносит научные категории на, так сказать, родственные эмоции. Это передергивание алгоритма, если так можно выразиться.
Было очень интересно, но доктор Рыжиков встал. У него было дело в своем кабинете. Раньше он быстро ужинал и садился на велосипед. Его ждала больница. Теперь велосипед не понадобился. Больной лежал рядом, за дверью, в его кабинете, на его личной кушетке, лицом к потолку.
Это был кузнец дядя Кузя Тетерин.
Рядом стояла кружка с компотом, сваренным Анькой и Танькой. Валерия напекла оладий. Вообще кулинарная жизнь дома заметно оживилась. Дядя Кузя постанывал от усиленного ухода и вспоминал свою старуху.
- Ну как? - спросил доктор Петрович.
- Нормально, - сказал дядя Кузя, не поворачивая, как и велели, головы. - Вон тот - вылитый наш начальник цеха. А этот - из отдела снабжения. Все, кричит, заготовок нету…
Прямо перед ним на двух полках в два ровных ряда стояли две шеренги черепов. Черепами вообще-то была обставлена вся комната. Других украшений тут не было. Черепа были и целые, и разобранные на части, полуфабрикаты и детали.
- И чьи же это? - осведомился дядя Кузя, войдя и оглядевшись. Добродушие ничуть не покинуло его.
После нескольких дней созерцания он нашел в каждом что-то знакомое и по вечерам обсуждал впечатления с доктором Рыжиковым. При этом он спокойно вертел в руках пластмассовые детали смертоподобных изделий и давал высокую оценку мастерству доктора. «Надо же, - приговаривал он. - А с виду будто из кости. Вроде покойников свежевали. А тут - надо же! В инструменталке на лекалах вам бы цены не было…»
19
- Как они посмели вас уволить!
Даже кулачки сжались, на глазах - слезы. Вся кипит.
- Ну что вы, Жанна… Кто меня уволит, тот три дня не проживет…
- А почему вы уходите?
- Не ухожу, а перехожу. На самостоятельный участок, который мне доверили.
- А как же мы?..
- А что «мы»? - сказал доктор Рыжиков с видом чистой совести. - Долечитесь…
- Без вас я не вылечусь!
- А это уже все само собой пройдет. И без меня, и без вас.
- А я буду лежать и не двигаться!
- Тогда я буду ходить сюда к вам на свидания. Идет?
- Идет! Только каждый день!
- В обмен на упражнения. Каждый раз к концу упражнений я тут как тут. Так?
- А как вы будете узнавать, когда я занимаюсь?
- Это мой вопрос. По рукам?
Жанна протянула узенькую ладонь. Ее взгляд требовал честности и правдивости.
- А кем вас повысили? - доверчиво спросила она.
Доктор Рыжиков улыбнулся сходству слов «повысили» и «повесили».
- А чего вы смеетесь? - вспыхнула она.
Как все великие артисты, она была самолюбива и мнительна.
Из-за этой Жанны доктор Рыжиков не раз говорил Мишке Франку: «И в кого это мои девки дурами растут?»
Мишка Франк искоса сравнивал оригинал с копиями, если это было в их зловредной компании, и, вместо того чтобы успокоить родительскую тревогу, философски выпускал свое паровозное облако: «А я тебе скажу. В ней одних кровей сколько! Русская - раз, латышская - два, еврейская - три, украинская - четыре, осетинская - пять…»
- Татарская - шесть, - заканчивал доктор Рыжиков.
- Как - татарская? - задумывался Мишка Франк. - Я о татарской родне не слыхал.
- А что каждый русский на две трети татарин, слыхал?
- А! - пыхнул Мишка Франк в знак согласия. - Вот видишь, какой генетический фонд! Не то, что у нас, вырожденцев.
Каждый день городская газета и радио дразнили городских матерей изящными стихами Жанны Исаковой, графическими рисунками Жанны Исаковой, восторгами о танцах Жанны Исаковой в детском ансамбле и серебристом голоске Жанны Исаковой, к тому же играющей себе на пианино.
Так что доктор Рыжиков был просто приятно поражен, когда к нему привели черноглазую резко угловатую девочку и сказали, что это Жанна Исакова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Главное, что он слезам не верит, почему-то особенно козырял Валера. Слезы явление субъективное. Плачут от боли в коленке, а болезнь в позвоночнике… У него гениальная память на разные признаки, он видит их в комплексе. Он не начнет лечить заведомого мертвеца, несовместимого с жизнью, не будет зря тратить государственные средства. В крайнем случае поможет облегчить страдания… А то сколько переводится медикаментов и энергии на безнадежных, если взять в масштабах всей страны - колоссальные убытки. Ну повесите вы на семью такого идиота, как ваш архитектор, - кто вам спасибо скажет? А электронный врач не ошибется, у него все четко. Этот - труп, этот - жилец… И перспективным больным больше достанется, скорее встанут на ноги. Разве это не преимущества?
- Пока что это преимущества обыкновенного бездушия, - терпеливо выслушивал доктор Петрович. - Для этого не надо быть машиной. Его и у людей полно…
Валера с видом снисходительного сожаления пожимал накачанными плечами:
- Ну, если вы хотите лечить как при Ионыче…
Даже Аньке с Танькой не хотелось, чтобы доктор Рыжиков лечил как при Ионыче. И они тоже на него набросились. Никому не хочется, чтобы его отец был Ионычем.
- Ваш абстрактный гуманизм только плодит несчастных и недоразвитых. А это не так безобидно для генетического фонда человечества. Нам и потомки спасибо не скажут…
За абстрактный гуманизм доктору Рыжикову доставалось еще и на студенческой скамье, если вспомнить. И вообще это виновник всех бед человечества. Здесь Валеру Малышева нечем было крыть, кроме тех общеизвестных выражений которыми кроют беспробудно уверенных в себе спорщиков. Но доктор Рыжиков их применять не умел. «Понимаете, Валера, - должен был сказать он, - абстрактного гуманизма в природе не бывает. И вообще гуманизма с какой-нибудь приставкой. Абстрактный, конкретный, узкий, широкий… Гуманизм или есть, или его нет. Есть человечно и бесчеловечно…»
Но Валера, конечно, сразу скажет, что человечно - это прошлый век. Что шеф говорит - есть функционально и нефункционально. И это реальность. А остальное сантименты. И Анька с Танькой снова посмотрят на него как на безнадежного Ионыча. Им покажется, что Ионыч - это что-то отсталое, в сермяге и валенках, стыдное для культурной семьи. То же самое, впрочем, кажется и Валере Малышеву. Что это какой-то кучер, решивший лечить людей.
Поэтому вслух он сказал:
- Давайте тогда Рекса сдадим в собачий ящик…
- За что?! - ужаснулись все три собаколюбивые дочки.
- За нефункциональность, - ответил по-Валериному доктор Рыжиков. - Сколько костей зря съедает, неполноценный…
- Нет! - взвизгнули Анька и Танька и заткнули уши, чтобы не слышать дальнейшего. - Нет! Нет!
- Юрий Петрович, как всегда, преувеличивает картину. - Валера Малышев стал снисходительно делать сидячие статичные упражнения для развития плечевого пояса, рекомендованные учебниками культуризма. - Переносит научные категории на, так сказать, родственные эмоции. Это передергивание алгоритма, если так можно выразиться.
Было очень интересно, но доктор Рыжиков встал. У него было дело в своем кабинете. Раньше он быстро ужинал и садился на велосипед. Его ждала больница. Теперь велосипед не понадобился. Больной лежал рядом, за дверью, в его кабинете, на его личной кушетке, лицом к потолку.
Это был кузнец дядя Кузя Тетерин.
Рядом стояла кружка с компотом, сваренным Анькой и Танькой. Валерия напекла оладий. Вообще кулинарная жизнь дома заметно оживилась. Дядя Кузя постанывал от усиленного ухода и вспоминал свою старуху.
- Ну как? - спросил доктор Петрович.
- Нормально, - сказал дядя Кузя, не поворачивая, как и велели, головы. - Вон тот - вылитый наш начальник цеха. А этот - из отдела снабжения. Все, кричит, заготовок нету…
Прямо перед ним на двух полках в два ровных ряда стояли две шеренги черепов. Черепами вообще-то была обставлена вся комната. Других украшений тут не было. Черепа были и целые, и разобранные на части, полуфабрикаты и детали.
- И чьи же это? - осведомился дядя Кузя, войдя и оглядевшись. Добродушие ничуть не покинуло его.
После нескольких дней созерцания он нашел в каждом что-то знакомое и по вечерам обсуждал впечатления с доктором Рыжиковым. При этом он спокойно вертел в руках пластмассовые детали смертоподобных изделий и давал высокую оценку мастерству доктора. «Надо же, - приговаривал он. - А с виду будто из кости. Вроде покойников свежевали. А тут - надо же! В инструменталке на лекалах вам бы цены не было…»
19
- Как они посмели вас уволить!
Даже кулачки сжались, на глазах - слезы. Вся кипит.
- Ну что вы, Жанна… Кто меня уволит, тот три дня не проживет…
- А почему вы уходите?
- Не ухожу, а перехожу. На самостоятельный участок, который мне доверили.
- А как же мы?..
- А что «мы»? - сказал доктор Рыжиков с видом чистой совести. - Долечитесь…
- Без вас я не вылечусь!
- А это уже все само собой пройдет. И без меня, и без вас.
- А я буду лежать и не двигаться!
- Тогда я буду ходить сюда к вам на свидания. Идет?
- Идет! Только каждый день!
- В обмен на упражнения. Каждый раз к концу упражнений я тут как тут. Так?
- А как вы будете узнавать, когда я занимаюсь?
- Это мой вопрос. По рукам?
Жанна протянула узенькую ладонь. Ее взгляд требовал честности и правдивости.
- А кем вас повысили? - доверчиво спросила она.
Доктор Рыжиков улыбнулся сходству слов «повысили» и «повесили».
- А чего вы смеетесь? - вспыхнула она.
Как все великие артисты, она была самолюбива и мнительна.
Из-за этой Жанны доктор Рыжиков не раз говорил Мишке Франку: «И в кого это мои девки дурами растут?»
Мишка Франк искоса сравнивал оригинал с копиями, если это было в их зловредной компании, и, вместо того чтобы успокоить родительскую тревогу, философски выпускал свое паровозное облако: «А я тебе скажу. В ней одних кровей сколько! Русская - раз, латышская - два, еврейская - три, украинская - четыре, осетинская - пять…»
- Татарская - шесть, - заканчивал доктор Рыжиков.
- Как - татарская? - задумывался Мишка Франк. - Я о татарской родне не слыхал.
- А что каждый русский на две трети татарин, слыхал?
- А! - пыхнул Мишка Франк в знак согласия. - Вот видишь, какой генетический фонд! Не то, что у нас, вырожденцев.
Каждый день городская газета и радио дразнили городских матерей изящными стихами Жанны Исаковой, графическими рисунками Жанны Исаковой, восторгами о танцах Жанны Исаковой в детском ансамбле и серебристом голоске Жанны Исаковой, к тому же играющей себе на пианино.
Так что доктор Рыжиков был просто приятно поражен, когда к нему привели черноглазую резко угловатую девочку и сказали, что это Жанна Исакова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106