Но на доктора Рыжикова он показал - как цезарь на раба.
- Хахаль приперся? Не может вечер обождать?
Это была самая лестная из всех оценок женских прелестей Женькиной матери. Она так это и поняла и радостно зарделась:
- Да что ты, Паша! Скажешь тоже! Они приличные люди, из родительского комитета! С Женькой занимаются, учат, пальто купили…
- Пальто… - отмахнулся шах тощей татуированной лапкой. - Знаю я этих культурных… Не видел, что ли? Комитет… Да ладно, пусть присаживается, не объест… Присаживайся, комитет… Я не сердитый. Бабам тоже жить хочется, я понимаю…
Нотка попранного достоинства заиграла в его томном голосе. Еще бы, если всюду таились обида и предательство.
- Шефы… - пошевелил он носком. - Только хозяин из дому, как шефы тут как тут… Знают, коты, над каким салом шефствовать…
Видит бог, тут салом и не пахло.
- Паша… - сказала Женькина мать.
- Что - Паша? Может, Паша не наша? Может, Паша тут лишний? Так так и скажите! Выметайся, мол, Паша, эта хата не ваша… Я все по-человечески пойму - и до свидания… На холод, на мороз… По сугробам. Не впервой…
Женька напрягся под якорем, гладившим его затылок.
Бездна слабости духа и тела лежала на старом семейном диване. Собственный вес - едва за пятьдесят кило. Нечто без дна, без малейшей опоры, на которую можно бы было надеяться хоть секунду. Но в то же время бездна самомнения и обидчивости. Кипение чувств, мгновенно меняющих направление. Сладострастное актерство, которому все равно, полный или пустой зал, молчание или аплодисменты, ибо оно видит и слышит только себя. Падишах, космонавт, колумб, викинг. Он победил и вернулся. Он устал. Его оскорбили в лицо. Он обиделся.
Он казался себе всем на свете, кроме того, чем был. И это была единственная сцена в мире, с которой его не гнали.
Доктор Рыжиков как к стулу прилип - не мог прийти в себя. Он доверил свои честь и достоинство Женькиной матери.
- Скажи ему, пусть выпьет, - сжалился падишах. - Если пришел… Чего сидит как недоделанный? Да, Женька? Женька один меня любит. У-у, молодец! Мужик мужика чует издалека. Женька не скурвится, не продаст… Женьке верить можно… Свой парень…
Каждая новая иллюзия наполняла глаза импровизатора потоком слез, и он их тер большими пальцами, которые вытирал тут же о скатерть. Бедный Женька, сколько он еще такого наслушается, принимая юным сердцем за чистую монету…
- Женя молодец, - не нашел лучшего начала доктор Петрович. - Учиться лучше стал…
- А?! - гордо осмотрелся вокруг Паша. - Я знаю, кто тут кто! Женька… - Он притянул его к себе с легким рыданием. - Отцовский корень… Женька, друг… Приезжаешь вот так в родной дом, а тебя… После стольких… Головой в снег… Хоть три копейки дадут на трамвай, Женька? Женька, друг…
Повесив голову, он ослабел в мрачной свой философии.
Потом вдруг очнулся, обвел всех глазами, остановился на докторе Рыжикове. Приподнялся, протянул лапку с якорем.
- Паша…
Доктор Рыжиков поймал в свою широкую ладонь что-то хилое и влажноватое, вроде тощего лягушонка.
- Юра… - от неожиданности сказал он.
- Ну, Юра так Юра, - меланхолично согласился Паша. - Пусть будет Юра. Выпьешь, Юра, на бутерброд? Где-то я тебя видел… Ты в Кустанае в медвытрезвителе не работал?
- Нет… - сказал доктор Рыжиков.
- А в Караганде? - всмотрелся в него Паша.
- Тоже нет…
- Может, в Чарджоу? - метнулся Паша в другой регион. Помучившись загадкой типичности рыжиковского лица, он неожиданно переключился: - Анекдоты хоть знаешь?
- Знаю один, - несмело сказал доктор Рыжиков.
- Ну-ка давай, - разрешил падишах.
- Да он простой, - позволил себе доктор Рыжиков. - Идет обходчик, а на рельсах человек лежит. Ну, он подходит и спрашивает: зачем лег? Тот говорит: да вот жизнь надоела, пусть меня переедет поезд из Новосибирска. А обходчик ему вежливо говорит: у вас ничего не получится. Почему? Потому что здесь пройдет поезд в Новосибирск, а из Новосибирска рельсы рядом.
Он закончил доклад. Падишах с подозрением промолчал. Женькина мать осторожно хихикнула. Женька залился как колокольчик.
- А чего тут смешного? - спросил его Паша.
- Да поезд-то какой задавит, все равно! - воскликнул догадливый консультант, желавший, чтобы все здесь понимали друг друга. - А он: из Новосибирска!
- Все равно! - тяжело задумался Паша. - Ох нет, товарищи, не все равно…
Он резко вылил в себя рюмку водки и сделал несколько больших глотков пива. И быстро вышел весь. То есть перестал быть демоном, философом, падишахом, колумбом. А стал самим собой. То есть прилагал много сил, чтобы не уронить голову в тарелку с холодцом, и долго целился вилкой в маринованный болгарский огурец из блатных ресторанных запасов. И все-таки промахнулся.
Скоро он совсем лежал на диване бесчувственным, пуская из рта пузыри и сивушные волны. А Женькина мать сморкалась и размазывала слезы по напудренному лицу. И говорила, что всегда так: она придет домой, руки разъело, все суставы скрипят. А он себе расспался на диване, ботинки на подушке. Вокруг наплевано, накурено, насорено… Не дом, а свинюшник. А с похмелья еще драться лезет, деньги забирает. Нигде двух недель не работал. Зарплату раз в год принесет, тридцатку вшивую, потом год тычет, вилки из дому тащит, одежду продает… Родного сына портфель пропил… Сколько лет дома не был, думала, или сгинул уже, или ума набрался. Я, говорит, на золоте самородками ворочал… Хоть бы зернышко семье привез! Только диван заблевал…
Диван был Женькин. Женька уже начал позевывать и потирать глаза. Класть его можно было куда-нибудь под стол или окно.
- И ведь невиноватого посадят, - вернулась Женькина мать в тряпкой и стала зло подтирать с диванной обшивки, а заодно и с Пашкиной щеки. - Вот сосед - ангел по сравнению с ним, а под статью подвели, как теленка! А этому ироду хоть бы пятнадцать суток раз врезали… Все как с гуся вода.
Мысленно доктор Рыжиков сказал: тогда напишите в прокуратуру и суд, что сосед - ангел, спасите человека от пожизненной больницы… И даже очень задушевно попросил. Но вслух вышло совсем другое:
- Может, пусть Женя ко мне пойдет, а? Повторим алгебру…
Но Женька, вцепившись в брючину отца, сонно покрутил головой… Его уже было не отодрать.
44
Другой человек, даже самый упорядоченный, шаг в шаг отмеряющий путь от дома до работы и обратно, и то вдруг, пораженный, обнаружит себя совсем в неожиданном месте и в неожиданной роли. Например, пострадавшим в больнице или свидетелем в милиции. С кем-то реже, с кем-то чаще, но от заносов никому не уйти.
Тут можно отчаянно сопротивляться, стараясь всеми силами вернуться в свой законопаченный мир и свой несгибаемый желоб. Можно махнуть рукой и плыть по течению, предав на волю бытия все, предписанное планами жизни. Все ведут себя по-разному.
Доктор Петрович то и дело обнаруживал себя вместо родной палаты или операционной то в кабинете судьи, то за одним столом с бродяжкой, то где-нибудь в горстрое, где начальник СМУ тыкал пальцем в очередной акт или протокол за семнадцатью подписями и совсем уже просяще заглядывал ему в глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
- Хахаль приперся? Не может вечер обождать?
Это была самая лестная из всех оценок женских прелестей Женькиной матери. Она так это и поняла и радостно зарделась:
- Да что ты, Паша! Скажешь тоже! Они приличные люди, из родительского комитета! С Женькой занимаются, учат, пальто купили…
- Пальто… - отмахнулся шах тощей татуированной лапкой. - Знаю я этих культурных… Не видел, что ли? Комитет… Да ладно, пусть присаживается, не объест… Присаживайся, комитет… Я не сердитый. Бабам тоже жить хочется, я понимаю…
Нотка попранного достоинства заиграла в его томном голосе. Еще бы, если всюду таились обида и предательство.
- Шефы… - пошевелил он носком. - Только хозяин из дому, как шефы тут как тут… Знают, коты, над каким салом шефствовать…
Видит бог, тут салом и не пахло.
- Паша… - сказала Женькина мать.
- Что - Паша? Может, Паша не наша? Может, Паша тут лишний? Так так и скажите! Выметайся, мол, Паша, эта хата не ваша… Я все по-человечески пойму - и до свидания… На холод, на мороз… По сугробам. Не впервой…
Женька напрягся под якорем, гладившим его затылок.
Бездна слабости духа и тела лежала на старом семейном диване. Собственный вес - едва за пятьдесят кило. Нечто без дна, без малейшей опоры, на которую можно бы было надеяться хоть секунду. Но в то же время бездна самомнения и обидчивости. Кипение чувств, мгновенно меняющих направление. Сладострастное актерство, которому все равно, полный или пустой зал, молчание или аплодисменты, ибо оно видит и слышит только себя. Падишах, космонавт, колумб, викинг. Он победил и вернулся. Он устал. Его оскорбили в лицо. Он обиделся.
Он казался себе всем на свете, кроме того, чем был. И это была единственная сцена в мире, с которой его не гнали.
Доктор Рыжиков как к стулу прилип - не мог прийти в себя. Он доверил свои честь и достоинство Женькиной матери.
- Скажи ему, пусть выпьет, - сжалился падишах. - Если пришел… Чего сидит как недоделанный? Да, Женька? Женька один меня любит. У-у, молодец! Мужик мужика чует издалека. Женька не скурвится, не продаст… Женьке верить можно… Свой парень…
Каждая новая иллюзия наполняла глаза импровизатора потоком слез, и он их тер большими пальцами, которые вытирал тут же о скатерть. Бедный Женька, сколько он еще такого наслушается, принимая юным сердцем за чистую монету…
- Женя молодец, - не нашел лучшего начала доктор Петрович. - Учиться лучше стал…
- А?! - гордо осмотрелся вокруг Паша. - Я знаю, кто тут кто! Женька… - Он притянул его к себе с легким рыданием. - Отцовский корень… Женька, друг… Приезжаешь вот так в родной дом, а тебя… После стольких… Головой в снег… Хоть три копейки дадут на трамвай, Женька? Женька, друг…
Повесив голову, он ослабел в мрачной свой философии.
Потом вдруг очнулся, обвел всех глазами, остановился на докторе Рыжикове. Приподнялся, протянул лапку с якорем.
- Паша…
Доктор Рыжиков поймал в свою широкую ладонь что-то хилое и влажноватое, вроде тощего лягушонка.
- Юра… - от неожиданности сказал он.
- Ну, Юра так Юра, - меланхолично согласился Паша. - Пусть будет Юра. Выпьешь, Юра, на бутерброд? Где-то я тебя видел… Ты в Кустанае в медвытрезвителе не работал?
- Нет… - сказал доктор Рыжиков.
- А в Караганде? - всмотрелся в него Паша.
- Тоже нет…
- Может, в Чарджоу? - метнулся Паша в другой регион. Помучившись загадкой типичности рыжиковского лица, он неожиданно переключился: - Анекдоты хоть знаешь?
- Знаю один, - несмело сказал доктор Рыжиков.
- Ну-ка давай, - разрешил падишах.
- Да он простой, - позволил себе доктор Рыжиков. - Идет обходчик, а на рельсах человек лежит. Ну, он подходит и спрашивает: зачем лег? Тот говорит: да вот жизнь надоела, пусть меня переедет поезд из Новосибирска. А обходчик ему вежливо говорит: у вас ничего не получится. Почему? Потому что здесь пройдет поезд в Новосибирск, а из Новосибирска рельсы рядом.
Он закончил доклад. Падишах с подозрением промолчал. Женькина мать осторожно хихикнула. Женька залился как колокольчик.
- А чего тут смешного? - спросил его Паша.
- Да поезд-то какой задавит, все равно! - воскликнул догадливый консультант, желавший, чтобы все здесь понимали друг друга. - А он: из Новосибирска!
- Все равно! - тяжело задумался Паша. - Ох нет, товарищи, не все равно…
Он резко вылил в себя рюмку водки и сделал несколько больших глотков пива. И быстро вышел весь. То есть перестал быть демоном, философом, падишахом, колумбом. А стал самим собой. То есть прилагал много сил, чтобы не уронить голову в тарелку с холодцом, и долго целился вилкой в маринованный болгарский огурец из блатных ресторанных запасов. И все-таки промахнулся.
Скоро он совсем лежал на диване бесчувственным, пуская из рта пузыри и сивушные волны. А Женькина мать сморкалась и размазывала слезы по напудренному лицу. И говорила, что всегда так: она придет домой, руки разъело, все суставы скрипят. А он себе расспался на диване, ботинки на подушке. Вокруг наплевано, накурено, насорено… Не дом, а свинюшник. А с похмелья еще драться лезет, деньги забирает. Нигде двух недель не работал. Зарплату раз в год принесет, тридцатку вшивую, потом год тычет, вилки из дому тащит, одежду продает… Родного сына портфель пропил… Сколько лет дома не был, думала, или сгинул уже, или ума набрался. Я, говорит, на золоте самородками ворочал… Хоть бы зернышко семье привез! Только диван заблевал…
Диван был Женькин. Женька уже начал позевывать и потирать глаза. Класть его можно было куда-нибудь под стол или окно.
- И ведь невиноватого посадят, - вернулась Женькина мать в тряпкой и стала зло подтирать с диванной обшивки, а заодно и с Пашкиной щеки. - Вот сосед - ангел по сравнению с ним, а под статью подвели, как теленка! А этому ироду хоть бы пятнадцать суток раз врезали… Все как с гуся вода.
Мысленно доктор Рыжиков сказал: тогда напишите в прокуратуру и суд, что сосед - ангел, спасите человека от пожизненной больницы… И даже очень задушевно попросил. Но вслух вышло совсем другое:
- Может, пусть Женя ко мне пойдет, а? Повторим алгебру…
Но Женька, вцепившись в брючину отца, сонно покрутил головой… Его уже было не отодрать.
44
Другой человек, даже самый упорядоченный, шаг в шаг отмеряющий путь от дома до работы и обратно, и то вдруг, пораженный, обнаружит себя совсем в неожиданном месте и в неожиданной роли. Например, пострадавшим в больнице или свидетелем в милиции. С кем-то реже, с кем-то чаще, но от заносов никому не уйти.
Тут можно отчаянно сопротивляться, стараясь всеми силами вернуться в свой законопаченный мир и свой несгибаемый желоб. Можно махнуть рукой и плыть по течению, предав на волю бытия все, предписанное планами жизни. Все ведут себя по-разному.
Доктор Петрович то и дело обнаруживал себя вместо родной палаты или операционной то в кабинете судьи, то за одним столом с бродяжкой, то где-нибудь в горстрое, где начальник СМУ тыкал пальцем в очередной акт или протокол за семнадцатью подписями и совсем уже просяще заглядывал ему в глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106