Мы именно не вправе как советские врачи, выполняющие свой гуманный долг! А теперь спросим товарища Рыжикова, зачем ему понадобилось не обычное больничное отделение, как у нас всех, пусть скромное, но имеющее все необходимое для именно лечебной работы, а именно интимный уголок? Да, на первый взгляд это красиво, эти цветные стекла, светлые стены, люстры… Как будто это забота о больных. Но это, товарищи, забота о себе! Ведь им с уголовным, якобы больным, Чикиным надо было как-то проводить время! И они открыли у себя попросту танцевальный салон! Да, да, товарищи! У них там под музыку какие-то молодые люди растанцовывают себе, а их койки числятся занятыми! Кого они так услаждают? Что же, товарищи, и мы позволим превратить советскую больницу в сомнительное увеселительное заведение? Нет, не позволим! Я заявляю это со всей уверенностью от имени именно нас всех! Надо еще спросить, какие песни там звучат по вечерам на магнитофоне! Это, товарищи, не наши песни! Это блатные и пошлые песни какого-то там Окуджавы и какого-то Высоцкого! Их слушают в своих компаниях сомнительные стиляги, и им не место в советской больнице!
Знала бы гладкая Ада, воплощение оскорбленной невинности, что доктор Рыжиков пытался даже оперировать под музыку, заявляя окружающим, что под нее и корова доится активней. Последнее слово науки. Но, к счастью, не знала. Но знала, как выбрать момент для доклада. В автоклаве отсутствовали и рыжая царапучая кошка Лариска, и уволенный Коля Козлов, и прихворнувший Лев Христофорович, и дежурящий Сулейман. Впрочем, может, это вышло случайно. Всем же остальным, даже кто видел жалкие обрывки и крохи, украшавшие бывшую прачечную, кто хоть раз видел Жанну, танцующую на костылях, захотелось сбегать посмотреть, что там за дворец с Шехерезадами.
- И пусть отвечает серьезно!
Вот что он не мог - то не мог: серьезно отвечать.
А в этот раз - даже серьезно слушать.
Потому что должен был серьезно думать. «Что делать? - думал он. - Что делать?» И чего не делать… Что делать с тем немым вопросом, который час назад прочитан в глазах той добродушно-строгой женщины, пожилой и степенной. Вот что такое серьезно. Будто не ты консультируешь, а тебя. Такая женщина из породы добродушных, которые хотят казаться строгими. В отличие от сомнительной породы черствых, которые хотят казаться добродушными.
Чаще всего это бывают старые многоопытные учительницы.
Она всмотрелась в доктора Петровича по-учительски проницательно, определяя, выучил он урок или нет. Все люди для нее издавна делились на выучивших и не выучивших.
Он сел перед ней с улыбкой согласия, как будто был готов начать рассказывать заданный урок географии, климат и растительность какого-нибудь южноамериканского побережья между Панамой и Бразилией.
Она оценила его послушание и ослабила строгость, чуть выпустив на волю природное тщательно скрываемое добродушие.
- Так где же похоронили Колумба? - позволил себе первый вопрос доктор Рыжиков, не скрывая симпатии.
- Как будто не знаешь, - улыбнулась она, деля себя между природным добродушием и напускной строгостью. - На Кубе, конечно.
- А вот недавно стало известно, что на Гаити, - похвалился он так, как будто сам вырыл старые кости.
- С чего ты взял? - приподняла она очки, чтобы победила строгость. - Это явная нелепость!
- Сажусь, два, - поставил сам себе оценку доктор Рыжиков. - А вот на собрании Американского археологического института прочитали доклад. «Анализ костных останков Кристобаля Колона, Адмирала Великого Моря». Американцы, лихие ребята, вытащили скелет из собора Сан-Доминго…
- Да как они смели! - искренне возмутилась она.
- Ремонт был, - объяснил доктор Рыжиков. - Фундамент укрепляли. И некий Чарлз Офф заявил, что это и есть Колумб, а не тот, что на Кубе. «Мужчина атлетического телосложения, ростом около 68 дюймов, широкоплечий, с большой головой и сильно выраженными признаками подагрического остеоартрита».
- Но ведь Колумб был высокий мужчина с длинным вытянутым лицом! - воскликнула пожилая женщина, ставшая теперь не строгой и не добродушной, а взволнованной.
- У них и сто семьдесят был богатырский рост, - поспешил успокоить ее доктор Рыжиков. - Это мы с той поры подросли. А у него одних портретов до нас дошло полтысячи, и все разные…
- Вот сейчас я бы поставила тебе пять, - вынуждена была похвалить она. - Даже если не за точность, то за то, что интересуешься.
- Теперь уже диагнозом, - признался в своем интересе доктор Рыжиков. - Неужели я тогда был хуже?
- Особенно когда сказал, что Цезарь зарезал Брута и остальные сенаторы ему отомстили и тоже зарезали, - не удержалась она от безобидного ехидства.
- Неужели? - сильно удивился доктор Рыжиков. - Неужели вы помните?
- А я специальную тетрадочку вела, все ваши открытия записывала. Сейчас перечитываю - это такой роман… Что там твои «Двенадцать стульев»…
- Дадите почитать? - попросил он.
- Дам, приходи… А то вас ничем не заманишь… А я совсем отстала, - вздохнула она. - И читать некогда, внуки теребят… И голова заболела… Кружится… Да еще зрение. Так сижу, тебя вижу, а чуть повернусь, вот так, уже на твоем месте чернота. Может, так и положено в старости?
- Конечно, - уклончиво подтвердил доктор Рыжиков. - А как кружится?
- Да как? Обыкновенно. Представь себе, выхожу из автобуса, два шага делаю и… Главное, схватиться не за что! Хватаю воздух, как будто за поручень. Смешно, наверное…
- Да ничего, - как будто отмахнулся доктор Рыжиков. - Со всеми бывает. - А рука где немеет?
Она показала.
- Вроде как отсидишь или отлежишь… А на самом деле не отсижено… А то на эту ногу ступишь - и как в яму… Ой, думаешь, полетела… Да если бы не голова, все ерунда… И не глаза… Юра, ты что, глазник?
- Да как бы… А судороги больше по утрам или вечерам?
- По утрам, - ответила она. - Старость не радость, Юра. Я в молодости знаешь какой спортсменкой была! Парашютистка, ворошиловский стрелок!
- И я парашютист! - обрадовался доктор Рыжиков. - Гвардии ефрейтор ВДВ! Вы-то на каких системах прыгали?
Между обсуждением ранцевых и вытяжных парашютных систем они задели тошноту.
- Это так неприятно… - пожаловалась учительница кротко. - Я уже и на диету перешла, а не поешь - еще хуже…
Куда уж неприятнее. Сердце доктора Петровича стало стягивать обручем. Он встретился с ее спокойным взглядом. Она как бы подбадривала его на правильный ответ, но ничего не спрашивала вслух. Он постучал молоточком себе по ладони.
- Ну что ж, прекрасно…
И хотя в его натянутом голосе ничего прекрасного не было, она оживилась.
- Если прекрасно, то я, пожалуй, пойду, а то внучка из сада придет.
- Надо бы хорошенько обследоваться, - робко попросил он.
- Да уж обследуйся не обследуйся… - отмахнулась она. - Видно, уж если придет за тобой, то… Внучку бы в первый класс сдать, да и можно обследоваться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106