Места ей досталось и без того мало, едва на половинку тощего сидельного устройства. Но болоньевый сосед из своих, с торгово-административным лицом, усмотрел в этом какое-то оскорбление и еще чуть больше развалился, вытолкнув Женькину мать с края скамьи. Она озадаченно попыталась вернуть свой краешек, несмело тронув важного союзника острым плечом. Он уперся. Она поднажала. Он смерил ее высокомерно-удивленным взором. Она ответила дерзким прищуром. Чем дальше, тем острее становилось ее костлявое плечо и тем труднее давался ему каждый сантиметр удерживаемой позиции.
- Что это вы толкаетесь? - понял он, что молча ее не осадишь. - Позволяют тут себе, понимаешь…
- Я толкаюсь?! - Она только этого и ждала. - Я позволяю?! А он не толкается! Он не позволяет! Вы только посмотрите на него!
Ее пронзительный голос, как в посудомойке, где надо перекричать плеск жирной и тухлой воды, шипение кранов, грохот ножей и вилок, привлек внимание всего коридора. Многие думали, что начался обычный самосуд, как нередко в ожидании суда полномочного. Никто бы не подумал, что это не противники, а, наоборот, единомышленники.
И двинула его плечом как следует.
Он поприжал своих сообщников, они его подпружинили, и он дал такой залп, что она стрельнула с края, как камешек из Женькиной рогатки.
- Да вы с кем разговариваете?! - гавкнул начальственно он, хотя она отнюдь не разговаривала, а толкалась. - Ты кого пихаешь?!
- Известно, кого! - не полезла она в карман за словом. - Обманщика, чтоб тебе повылазило! Пьяницу и развратника!
От такой критики уже отвыкли. Это был директор гостиницы, при которой она в ресторане все еще мыла посуду. Доктор Рыжиков с радостным удивлением отметил, насколько обманчивым может оказаться еще недавно несокрушимо прочный монолит, если интересы его частиц столь различны.
- Это оскорбление! - воззвал тот к окружающим. - Хулиганство! Товарищи свидетели!
- Свидетелей зовет, нахал! Каких тебе свидетелей, если сам обоврался! Думаешь, за шторы спрятались, так не видать, как ты из двух бутылок сразу шампанское лакаешь и на одной ноге стоишь? Чемпион по гимнастике! И не пугай, не пугливая! Мне посуды везде хватит, а тебя попрут, с голоду сдохнешь, бездельник!
- А больше ты ничего не видела?! - потряс директор кулаками.
Вопрос был не риторический, а резонный, так как из-за неполноты обзора Женькина мать не могла видеть ту часть картины, где на носке второй вытянутой ноги директор жонглерски держал стоймя статуэтку танцующей Улановой из японского фарфора (цена 74 рубля новыми) и пил «Советское шампанское» на спор, что не уронит, пока не опорожнит обе бутылки. Те, кому он так старательно поддакивал и чьи вышестоящие указания так аккуратно записывал для исполнения, и подумать не могли, на что еще способен этот одаренный администратор.
- А ты не грози, грозило мученик! - подбоченилась в своей стихии судомойка. - Ну-ка ударь! Ударь, стукни! Я тебя как раз упеку!
- Да тебя первую за клевету упекут! - вырвалось у него, неизвестно по какому поводу. Уж не потому ли самому? Какая неосторожность!
- За клевету - так вместе! - восторжествовала она. - А то я грязная, а они чистенькие! Вот вам шиш! Думаешь, не знаю, как тебе в кабинет бутылки и жратву таскали со столов? Перед нами-то речи про культуру-то обслуживания, а сами клиентов обкрадывают!
- Хамка! - подбросило его.
Ну и пошло. Доктор Рыжиков с Чикиным только моргать успевали. Легкая винтовочно-пулеметная дуэль перерастала в минометно-артиллерийское побоище. Дрожали стены, рушились блиндажи. Случись это раньше, вечером, в квартире Чикиных, еще можно было замять. Рюмочка десертного, несколько апельсинов, ласковые речи… Но мир внести было некому. Жена Чикина роковым образом запаздывала, а когда явилась, крик уже перенесся в судебный зал.
- Вы их не слушайте, граждане судьи! - не дала Женькина мать суду присесть, а адвокатше - высморкаться наиболее основательно перед защитной речью.
- Это еще что такое?! - изумилась судья, не успевшая даже открыть заседание. - Допрос свидетелей закончен, вас ни о чем не спрашивают!
- Как это - закончен! - бунтовала Женькина мать. - Как врать с три короба - так ври, а как правду сказать - так закончен! Суд называется!
- Свидетельница! - крикнула судья. - Я прикажу вас вывести за оскорбление суда! Кто вам давал слово?
- Какое слово хотят, то дают, а какое за правду, то «выведу»! - Голыми руками судомойку было не взять. - Иди, говорят, и скажи, что она к тебе каждую ночь от мужа бегает, что он ее до синяков бьет! Да он тихий, мухи не обидит, сидит за своими рисунками! Это она ему утюгом вмазала, а потом засудить захотела!
- Выведите ее! - приказала судья секретарше, очевидно не желая слушать подобную противоречащую уже почти готовому приговору ересь.
Секретарша, девушка в близоруких очках, робко приблизилась к Женькикой матери.
- Я те выведу! - пригрозила ей Женькина мать. - Я те так выведу, что мать родная не узнает! Ты сиди пиши, а то чего надо - не пишет! Да он их в сто раз лучше, обжор и пьяниц, у него на работе одни благодарности! И сердечный, вежливый, в больнице от Женьки не отходил, лучше отца родного!
- Свидетельница! - стала сдаваться судья. - Если вы не успокоитесь, вам не дадут слово! Давайте по существу и по порядку!
- По существу! Человека ни за что им засадить - это по существу, а правду сказать - это по порядку!
Зал уже несколько раз взрывался, как на кинокомедии «Карнавальная ночь». Только судья становилась все суровее. Как-то надо было выпутываться. И уж лучше всего сделать вид, что стихия буйствует с твоего разрешения, а не унизительно вопреки.
- Свидетельница! - Все-таки держалась она. - Ставлю вопрос конкретно. Вы опровергаете ваше показание, данное во время предварительного следствия, уголовное дело, лист пятьдесят девятый, что ваш сын прибежал от Чикиных, куда ходил за солью, и сказал вам, что «дядя Чикин режет соседку ножом»? Или подтверждаете? И что…
- Ничего я не подтверждаю, ничего мой сын не говорил! - ляпнула Женькина мать. - Он вовсе по подвалам шастал, что у нас, соли своей нет?
- Подождите! Я еще не кончила вопрос. И что жена Чикина систематически пряталась у вас от издевательств мужа и от его побоев?
- Ха-ха-ха! - засмеялась Женькина мать. - Когда он ее бить мог, если на двух работах горбился, чтобы ее аборты оплачивать?
- Какая мерзость! - крикнула теперь подоспевшая жена Чикина. - Я требую привлечь за клевету!
Судья взялась за голову, пока они говорили обе вместе.
- Безобидного человека, сердешного, в тюрьму хотят укатать! - одна.
- Шантажистка, требует, чтобы ее в разделочную перевели, и из мести клевещет! - другая.
Судье стоило большого и отчаянного труда утихомирить их с спросить, не отказываются ли от своих слов другие свидетели. И тут болоневый директор совсем ее уконтропупил, заявив, что ничего не помнит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
- Что это вы толкаетесь? - понял он, что молча ее не осадишь. - Позволяют тут себе, понимаешь…
- Я толкаюсь?! - Она только этого и ждала. - Я позволяю?! А он не толкается! Он не позволяет! Вы только посмотрите на него!
Ее пронзительный голос, как в посудомойке, где надо перекричать плеск жирной и тухлой воды, шипение кранов, грохот ножей и вилок, привлек внимание всего коридора. Многие думали, что начался обычный самосуд, как нередко в ожидании суда полномочного. Никто бы не подумал, что это не противники, а, наоборот, единомышленники.
И двинула его плечом как следует.
Он поприжал своих сообщников, они его подпружинили, и он дал такой залп, что она стрельнула с края, как камешек из Женькиной рогатки.
- Да вы с кем разговариваете?! - гавкнул начальственно он, хотя она отнюдь не разговаривала, а толкалась. - Ты кого пихаешь?!
- Известно, кого! - не полезла она в карман за словом. - Обманщика, чтоб тебе повылазило! Пьяницу и развратника!
От такой критики уже отвыкли. Это был директор гостиницы, при которой она в ресторане все еще мыла посуду. Доктор Рыжиков с радостным удивлением отметил, насколько обманчивым может оказаться еще недавно несокрушимо прочный монолит, если интересы его частиц столь различны.
- Это оскорбление! - воззвал тот к окружающим. - Хулиганство! Товарищи свидетели!
- Свидетелей зовет, нахал! Каких тебе свидетелей, если сам обоврался! Думаешь, за шторы спрятались, так не видать, как ты из двух бутылок сразу шампанское лакаешь и на одной ноге стоишь? Чемпион по гимнастике! И не пугай, не пугливая! Мне посуды везде хватит, а тебя попрут, с голоду сдохнешь, бездельник!
- А больше ты ничего не видела?! - потряс директор кулаками.
Вопрос был не риторический, а резонный, так как из-за неполноты обзора Женькина мать не могла видеть ту часть картины, где на носке второй вытянутой ноги директор жонглерски держал стоймя статуэтку танцующей Улановой из японского фарфора (цена 74 рубля новыми) и пил «Советское шампанское» на спор, что не уронит, пока не опорожнит обе бутылки. Те, кому он так старательно поддакивал и чьи вышестоящие указания так аккуратно записывал для исполнения, и подумать не могли, на что еще способен этот одаренный администратор.
- А ты не грози, грозило мученик! - подбоченилась в своей стихии судомойка. - Ну-ка ударь! Ударь, стукни! Я тебя как раз упеку!
- Да тебя первую за клевету упекут! - вырвалось у него, неизвестно по какому поводу. Уж не потому ли самому? Какая неосторожность!
- За клевету - так вместе! - восторжествовала она. - А то я грязная, а они чистенькие! Вот вам шиш! Думаешь, не знаю, как тебе в кабинет бутылки и жратву таскали со столов? Перед нами-то речи про культуру-то обслуживания, а сами клиентов обкрадывают!
- Хамка! - подбросило его.
Ну и пошло. Доктор Рыжиков с Чикиным только моргать успевали. Легкая винтовочно-пулеметная дуэль перерастала в минометно-артиллерийское побоище. Дрожали стены, рушились блиндажи. Случись это раньше, вечером, в квартире Чикиных, еще можно было замять. Рюмочка десертного, несколько апельсинов, ласковые речи… Но мир внести было некому. Жена Чикина роковым образом запаздывала, а когда явилась, крик уже перенесся в судебный зал.
- Вы их не слушайте, граждане судьи! - не дала Женькина мать суду присесть, а адвокатше - высморкаться наиболее основательно перед защитной речью.
- Это еще что такое?! - изумилась судья, не успевшая даже открыть заседание. - Допрос свидетелей закончен, вас ни о чем не спрашивают!
- Как это - закончен! - бунтовала Женькина мать. - Как врать с три короба - так ври, а как правду сказать - так закончен! Суд называется!
- Свидетельница! - крикнула судья. - Я прикажу вас вывести за оскорбление суда! Кто вам давал слово?
- Какое слово хотят, то дают, а какое за правду, то «выведу»! - Голыми руками судомойку было не взять. - Иди, говорят, и скажи, что она к тебе каждую ночь от мужа бегает, что он ее до синяков бьет! Да он тихий, мухи не обидит, сидит за своими рисунками! Это она ему утюгом вмазала, а потом засудить захотела!
- Выведите ее! - приказала судья секретарше, очевидно не желая слушать подобную противоречащую уже почти готовому приговору ересь.
Секретарша, девушка в близоруких очках, робко приблизилась к Женькикой матери.
- Я те выведу! - пригрозила ей Женькина мать. - Я те так выведу, что мать родная не узнает! Ты сиди пиши, а то чего надо - не пишет! Да он их в сто раз лучше, обжор и пьяниц, у него на работе одни благодарности! И сердечный, вежливый, в больнице от Женьки не отходил, лучше отца родного!
- Свидетельница! - стала сдаваться судья. - Если вы не успокоитесь, вам не дадут слово! Давайте по существу и по порядку!
- По существу! Человека ни за что им засадить - это по существу, а правду сказать - это по порядку!
Зал уже несколько раз взрывался, как на кинокомедии «Карнавальная ночь». Только судья становилась все суровее. Как-то надо было выпутываться. И уж лучше всего сделать вид, что стихия буйствует с твоего разрешения, а не унизительно вопреки.
- Свидетельница! - Все-таки держалась она. - Ставлю вопрос конкретно. Вы опровергаете ваше показание, данное во время предварительного следствия, уголовное дело, лист пятьдесят девятый, что ваш сын прибежал от Чикиных, куда ходил за солью, и сказал вам, что «дядя Чикин режет соседку ножом»? Или подтверждаете? И что…
- Ничего я не подтверждаю, ничего мой сын не говорил! - ляпнула Женькина мать. - Он вовсе по подвалам шастал, что у нас, соли своей нет?
- Подождите! Я еще не кончила вопрос. И что жена Чикина систематически пряталась у вас от издевательств мужа и от его побоев?
- Ха-ха-ха! - засмеялась Женькина мать. - Когда он ее бить мог, если на двух работах горбился, чтобы ее аборты оплачивать?
- Какая мерзость! - крикнула теперь подоспевшая жена Чикина. - Я требую привлечь за клевету!
Судья взялась за голову, пока они говорили обе вместе.
- Безобидного человека, сердешного, в тюрьму хотят укатать! - одна.
- Шантажистка, требует, чтобы ее в разделочную перевели, и из мести клевещет! - другая.
Судье стоило большого и отчаянного труда утихомирить их с спросить, не отказываются ли от своих слов другие свидетели. И тут болоневый директор совсем ее уконтропупил, заявив, что ничего не помнит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106