Однако тетушка поглядела на мое измученное лицо и, видимо, разжалобилась; она заговорила со мной очень ласково: «Ты плохо сделал, что не пришел ко мне раньше. Ты же плоть от плоти моей, сын сестры, которую я нежно любюха, никакая политика не разлучит нас с тобой никогда. Кто не совершает ошибок в молодости? Вон с твоей кузиной Эстрелитой еще хуже было — в тринадцать лет невинности лишилась, а погляди на нее теперь: замуж вышла удачно, детей нарожала, верная супруга, добрая католичка... — Тетушка вздохнула.— Загадки души человеческой...» Комната моя, сказала тетушка, по-прежнему в моем распоряжении. Иге бумаги, книги, рисунки лежат на своих старых местах... Я, что думаю поселиться где-нибудь в Старой Гаване, хочется, чтоб из окон виден был порт. Да. Сниму себе квартиру в каком-нибудь старом особняке колониальных времен с высоким фундаментом и цветными стеклами, обставлю ее по своему вкусу. Потому что, надобно вам сказать, я женат (гут я солгал, у нас с Игрой и речи не было о брачном контракте). Услышав новость, ушка нахмурилась, весьма возможно, она за моей спиной •и о- ю затевала — предназначала мне в жены богатую невесту, ко юрой достанется в наследство фармацевтическая фабрика или плантации. Теперь планы ее рухнули. «Откуда же ты ее выкопал?» — «В Париже познакомились».— «Француженка?» — Русская». Вот когда начались рыдания, вопли, страдания, тетушка схватилась за голову: «Русская? Как русская?» — «Она белая».— «Белая? То есть как—белая? По убеждениям или кожа у нее белая?» — «И то, и другое». У тетушки был дар, каким, шпорят, обладала Элеонора Дузе — мгновенно переходить от приступов слез к полнейшему спокойствию. Совершенно ровным голосом она спросила: «Католичка?» — «Да» (и снова я «лгал).— «Интересная?» — «На мой взгляд, да».— «А семья у нее приличная, там, у нее на родине?» — «Отец — великий князь, разоренный революцией» (опять ложь, Вера была дочерью купца HI Паку, торговавшего мануфактурой).— «Чем-нибудь занимает? — «Танцует». Тетушка снова возвысила голос: «Тварь?» — «Нет. Она занимается классическим балетом».— «Что-то ироде Павловой, значит?» — «Да, что-то вроде».— «А она собирались выступать здесь как артистка?» (И сколько презрения в том слове!) — «Нет, она, может быть, откроет балетную школу». Ici ушка как будто успокоилась: «Ладно, там посмотрим». Конечно, на взгляд тетушки, ни к чему кубинцу жениться на европейской женщине, все равно толку не будет. На испанке — дело, если только она хорошего рода, ведь, как ни говори, общая родина, общий язык, религия, раса-то одна... Француженки и итальянки очень уж-распутные, да еще вдобавок чересчур о себе мнения, только и знают, что осуждать нас, и обычаи-то наши им не нравятся, и жизнь наша не по вкусу. С немками и уроженками Скандинавии и вовсе не столкуешься, даже с англичанками и американками надо держать ухо востро, хотя бывают очень удачные браки с американками («потому что у кубинцев и у янки, принадлежащих к хорошему обществу, много общего в идеалах...»). Ну, а чтобы на русской жениться — такого случая еще не бывало. «Русские — они из другого теста. Нам с ними и разговаривать-то не о чем. Не понимают они ни жизни-нашей, ни культуры, ни вкусов, ни интересов... Вечно они толкуют: «Там, в России... Там, в России...» Можно подумать, будто Россия и в самом деле что-то значит в этом мире!.. Ну ладно. Ты приведи ее сюда. Посмотрим хотя бы, как она воспитана, умеет ли держаться в приличном обществе».
Переждали десять дней, а потом решили подвергнуть «мою супругу» испытанию и пригласили нас на обед («вечерние туалеты необязательны») в особняк на Семнадцатой улице. "Се sera en veston" \—сообщила мне тетушка по телефону, так что не пришлось заботиться о вечернем платье да о dinner-jacket2... Ровно в восемь часов вечера мы с Верой входили в красивый салон с попугаями на стенах во вкусе венского рококо; тут нас чрезвычайно тепло встретили люди, помнившие меня совсем малышом, крошкой; все это были видные господа, сравнительно недавно достигшие высокого положения; засим я был окружен целым роем двоюродных сестер (плодовиты женщины поколения моей матушки! Их воспитывали на испанский лад, и акт произведения на свет ребенка считали они делом богу угодным, за которое прощаются многие грешки, скрытые от исповедника...); подруги моих детских и отроческих забав были уже замужем и имели детей, другие же, много моложе, которых я оставил в носочках и с бантами в косичках, превратились во взрослых девиц, и мне оставалось лишь любоваться ими... Посыпались вопросы о Европе, где я провел несколько лет, такие пустые, что я догадался вскоре — тетушка, видимо, предупредила сестер, они весьма непринужденно избегали всякого упоминания об Испании и об испанской войне, что кончилась всего пять месяцев тому назад. Явился издатель «Диарио де ла Марина»; он извинился за опоздание—«пришлось менять первую полосу», так как только что получена «сенсационная новость»; все перешли в столовую; здесь Вера, как я заметил, была поражена богатством и безукоризненным изяществом сервировки, она не ожидала увидеть в наших местах стол, накрытый и украшенный с таким тонким вкусом. Должен признаться, восхищение Веры немного польстило мне, по правде говоря, я не раз слышал ее рассказы о банкетах, которые устраивал после спектаклей Дягилев, где в качестве почетных гостей присутствовали Стравинский и Кокто и, на мой взгляд, в них было немало дурного вкуса, свойственно к) московским выскочкам образца 1909 года; вне своего естественного контекста эти банкеты казались мне похожими на барские пиры» с шампанским и икрой, хорошо нам известные из книг русских сатириков. Повторяю: я был рад, что Вера восхищена; как ни сурово судил я людей своего круга — за неумение разбираться в живописи, например,— я все же признавал, что там, где речь идет о материальной стороне существования, кубинская буржуазия отличается необычайной утонченного. Люди эти не были аристократами ни по уровню культуры, ни по идеалам, но, когда дело касалось еды, причесок, моды, комфорта, умения вести дом и наслаждаться «nourritures terre-sties», тут они, без всякого сомнения, проявляли истинный аристократизм. Как только сели за стол, я тотчас задал издателю Дидрио де ла Марина» вопрос, которого все ожидали: что за известие получил он сию минуту? Новость, по правде сказать, никого не удивила, ибо иначе и не могло быть: Франция и Англия объявили войну Германии (Вера побледнела, лицо ее исказилось, словно от мучительной боли). «Что же теперь?» — спрашивали гости. Великий журналист благодаря ловкому и постоянному пользованию «Словарем цитат» прославился эрудицией — в этом обществе читали весьма мало; и на сей p.i i он отвечал знаменитыми стихами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141