«Марш Давидсбюндлеров» в недело сменился «Свадебным маршем» Мендельсона, который так скоро зазвучит в приходской церкви или в соборе Сердца Иисусова. Но одна я не останусь, говорили мне девочки, уходя, учениц у меня будет еще больше, просто сменятся поколения, старшие ушли — придут помладше, много-много младших, ибо танец, надо мне знать,— «лучшее из упражнений», «придает изящество фигуре и походке», «не мальчишеская игра, вроде баскетбола» и т. д. и т. п. Я раз-два-три, и-и-и р(п, и-и-и два, и-и-и три. Станок, станок, все он, станок. Раз, два три, четыре. И раз, и-и-и-й два, и-и-и-й три, и-и-и-й четыре. Пять основных позиций... Метроном пятьдесят четыре... Внимательней, внимательней!.. Еще восемь раз. Дорогой мой, четче такт... Забудь, что играешь Шопена. Это тебе не концерт... Ты производишь шум, над который мы танцуем... И все... И никаких рубато... Так, на четыре четверти почетче... Та-а-а-ак... (хлопаю в ладоши). Плохо, И сабель, плохо... Попкой не танцуют, подбери хвост!.. Вторая позиция... Восемь... Соня, поймешь ты или нет, что такое жетэ-батю?.. И сквозь однообразную повседневность слабо доносится дальний отзвук того, что происходит в мире. Энрике рассказываем мне, я не читаю газет: американцы высадились в Салерно; скоро они будут в Риме, где перед куполом святого Петра, среди колонн Бернини, станут дарить сигареты и жевательную резинку. Цивилизацию ремня и хлыста победно сменит в Сикстинской капелле цивилизация жвачки. И-раз, u-два, и-три... Теперь спиной н (танку... Забудьте, что у вас есть плечи... Не тяните их к ушам... I'm, два, три... Ты куда, Тледис? Урок не кончился... Что? Завтрак в клубе? Хорошо... Иди, куда хочешь... Дорогой мой, теперь \шта... Держите такт, но не мар-ши-руй-те!.. Па ВИДЯТ, а не СЛЫШАТ... Раз, два, три, четыре... Союзники высадились в Нормандии... Идут бои в Руане, дивный собор, который писал Клод Моне, совершенно разрушен. (А я вспоминаю, что сказала 1 ре га Гарбо перед войной: «Хочу посмотреть красоты Европы, пока их еще не разрушили».) Раз, два, три, четыре... Раз, два, три, четыре... Теперь у станка... В зеркале моей студии сто раз на дню по шикают картины Дега... Карменсита, не сгибай так локоть... Ты не понимаешь, у тебя лопатки торчат. Да подтянитесь вы, господи... Не думайте столько про мальчиков... Раз, два, три... Энрике сдал последний экзамен. Банкет и веселье у графини. Я в новом платье, все его хвалят, но мне как-то не по себе. Сама не знаю почему... Чем старше я, тем меньше мне нравятся эти светские сборища, шутят, острят, а толку нет... Раз, два, три... Теперь на (средину... немного расслабимся... Лоб — к самым коленям... Освободили Париж. Освободили Париж. Освободили Париж. Пришлось отменить занятия, 1лк все ликуют. Под окнами студии проходит шествие к бюсту Виктора Гюго, он в парке Ведадо (Виктор Гюго, живой, несмотря па глупую критику Андре Жида; Виктор Гюго, чьи книги читают вслух в здешних табачных; Виктор Гюго, неудержимый, велеречивый, во всем противоположный самому духу Декарта). Освободили Париж, освободили Святую Землю... Там, за океаном, пришло время очищения: кажется, Анри Беро расстреляют, и Робера Бразийака, у меня есть его прекрасная антология греческой поэзии, Дриё-ла-Рошель покончил с собой, Луи Фердинан Селин бежал в Германию, говорят, коллаборационистов было больше, чем я думала,— оказывается, Кто-то открыл в свое время выставку Арно Брекера, официального скульптора нацистов, ваявшего тяжеловесные статуи, воплотившего помпезный берлинский неоклассицизм... Кто-то... Дягилев сказал ему когда-то: «Удивляюсь я вам». Вот он и удивил нас... Не хочу ничего больше знать... Раз, два, три... Па-де-бурэ... Шесть открытых антраша... Три пируэта... Кабриоль... Жетэ-батю... Если бы эта девочка не была дочкой миллионера, из нее бы вышла настоящая балерина... Умер Рузвельт... Меньше чем через двадцать пять дней казнили Муссолини. События ускоряются, как в сказке, и вот — благая, хотя и непроверенная весть: покончил с собой Гитлер. Прихожу я как-то домой, у нас Гаспар, они с Энрике немного навеселе, виски в бутылке — едва до половины. Я спрашиваю: «У кого сегодня рожденье?» Энрике отвечает: «Мы тебя ждем» — и идет за шампанским. Хлопнула пробка, запенилось вино в трех бокалах. «Салют!» — сказал Гаспар. «Салют!» — сказал Энрике. «Как в бригадах».— «Не понимаю».— «Русские вошли в Берлин».— «А американцы?» — «Ну, еще войдут. Но дело сделано, первый флаг на рейхстаге — с серпом и молотом. Салют!» Я тоже подняла бокал. Победа привлекает. Я гордилась в глубине души, что победили люди одной со мною крови. И все же сказала: «Что ж, мы и в 1812 году разбили Наполеона».— «Да, но сейчас можно подумать, будто вы одни гнали тогда до Парижа войска императора». (Энрике прав. Однако память ведет меня по другому руслу: 1812 год... Я вспоминаю Торжественную увертюру Чайковского, которая кончается гимном «Боже, царя храни».) — «Да. Но теперь (кажется, я говорил это тебе в Беникасиме) надо немного, совсем немного изменить. «Марсельезу» заменить «Хорстом Весселем», царский гимн — «Интернационалом». «Такая увертюра по мне!—смеется Гаспар.— Мне говорили, в той, прежней, гремят пушки, а они всегда стреляют не к месту, у артиллеристов нет слуха».— «Потому их почти всегда и вымарывают».— «Нет, на сей раз это не нужно, вот вам артиллерист-музыкант». Он встал, щелкнул каблуками, отдал честь: «Гаспар Бланко. Батальон «Авраам Линкольн».— «Салют!» — «Салют!» И я сказала: «Салют», увлеченная их радостью. Раз... два... три... Станок, и еще станок, по всей стене... Вечно одно и то же— когда какая-нибудь из девочек обретает свободу и гибкость, отличается от других, движется изящно, не нарушая моих суровых правил, я знаю, что скоро она уйдет, сменит трико на фату... Рал, два, три, четыре... Раз, и-и-и-й два, и-и-и-й три, и-и-и-й четыре ВЗРЫВ ПЕРВОЙ АТОМНОЙ БОМБЫ В ХИРОСИМЕ. Грохот рушащихся зданий, многоголосый вопль несчастных жертв, тысячи и тысячи ослепших глаз, неизлечимые ожоги, страдания изувеченных тронули нас всех, без различия. «Вот мы и вошли в атомную эру,— говорит мне Энрике.— С тех времен, как открыли Америку, ни одно событие на земле не имело таких далеко идущих последствий». Да, конечно. Но началась эта эра со всесожжения, в самом ужасном смысле слова. Она оплачена неисчислимыми жизнями. Дар добрых богов (ведь мы превзошли и без того огромную власть над всем твореньем) дает человеку возможность, невиданную доселе, служить богам недобрым. Он может строить—и разрушать. Перед трагедией Хиросимы меркнут города, разоренные татарами, и Нумансия, и Троя. Во всем, что делают люди, присутствует Ариман, Шива, Каин или мой враг Ягве. Почему же те, кто помогает богу в делах, не могут обойтись без князя тьмы, словно иначе себя не утвердишь и перед тобой не преклонятся?
Месяцы шли один за другим, и я ощущала все сильнее, что меня затягивает какая-то неподвижная топь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141