— «Hoi они, чудеса американской рекламы»,— рассмеялась Тереса.— «Как раз в разгар работы над новой постановкой «Сумерек богов» пришла весть о бомбардировке Пирл-Харбор; деньги-то на костюмы и декорации уже затрачены, вот и придумали такое: Вагнер, дескать, предсказал поражение Гитлеpa».— «А вообще-то я думаю,— заметил Джанкарло,— что американцам всегда будут нравиться оперы Вагнера на сюжеты из германской мифологии — (Джанкарло не изменился, все такой же говорливый, остроумный, как в самые тяжкие дни, что выпали на долю батальона «Гарибальди»),— в них много общего с воскресными комиксами. Смотрите сами: Зигфрид как две капли воды похож на Тарзана, волшебник Клингзор вполне мог бы сойти за Мандрейка, гиганты и драконы из «Тетралогии» сродни медведям и волкам Уолта Диснея, а вместо Супермена имеется Брунгильда, чем не Супердама?» — «По-моему, Брунгильда похожа на Эльзу Максуэлл1, такая же грудастая»,— сказала Тереса. «А в Вотане, если хорошенько вглядеться, очень много от Рандольфа Херста»,— прибавил Джанкарло. Вспомнили короля желтой американской прессы, его калифорнийскую Валгаллу, и я рассказал Тересе, что видел недавно «Гражданин Кэйн» Орсона Уэллеса, фильм совершенно замечательный, «...который с треском провалился в Гаване,— отвечала Тереса.— Да-да. Шел в кино «Фауст» для нашей «чистой публики». Элегантные господа выходили из зала надутые, твердили, что это не кино и вообще ни на что не похоже, сюжета нет, и просто нахальство подсовывать такие вещи людям, которые «пришли развлечься» и т. д., и т. д. Ладно. Ты все это сам прекрасно себе представляешь».— «Конечно. Чего ждать от нашей буржуазии, если даже «Гражданин Кэйн» до них не доходит»,— сказал я. «Тебе, однако же, придется считаться с ними, раз ты теперь станешь дипломированным архитектором. Будь осторожнее, когда начнешь выполнять заказы. Не вздумай погружаться в сложности!.. Их идеал — резиденция тетушки с голенькими ангелочками по карнизу». Тут появилась Анаис Нин, которую Тереса хорошо знала. Она села за наш столик, между двумя женщинами завязалось состязание в остроумии; потом договорились встретиться завтра здесь же и пообедать вместе... Приближалась полночь. Джанкарло поднялся, ему на другой день рано вставать, идти на работу в музей Современного искусства. Мы с Тересой проводили его до дома Вареза, инструменты по-прежнему гремели, несмотря на поздний час. «Может, зайдем в «Рейнбоу Рум», выпьем немного? — предложила Тереса.— Кажется, это кабаре здесь в моде?» —«Да. Там каждую ночь бывают Фредерик Марч, Джоан Кроуфорд, Петер Лорр, Рита Хейворт, Гарри Купер, Кэрол Ломбард и вообще все, кто составляет гордость и славу Голливуда. Но именно поэтому я, как та лиса, говорю: «зелен виноград», там виски подают для меня слишком крепкое»,— я выразительно постучал пальцем по своему бумажнику. «Не беспокойся. Графиня заплатит»,— отвечала Тереса. Она подозвала такси... Через полчаса мы сидели в кабаре на крыше небоскреба; все здесь дышало роскошью, пахло миллионами: ковры, скатерти, бокалы, пепельницы, канделябры, такого не видел; парижские дансинги, где я бывал, по сравнению с кабаре — просто ярмарочные балаганы. Началось шоу, обычные номера, хоть и на уровне, надо признать, очень высоком. У певцов были прекрасные голоса, более того — был стиль, своя оригинальная манера исполнения, особое чувство ритма, они пели мелодии Гершвина и Кола Портера с мастерством, незнакомым в Европе,— там легкую музыку исполняли обычно в рутинной манере старых куплетистов. Глядя, как танцовщицы под руководством Фреда Астера—он в фильме «Цилиндр» привел меня в восхищение — отбивали чечетку, мы даже вскрикивали от восторга. Потом появился фокусник и извлек у меня из-за воротничка грех голубей. Идеально сложенная женщина медленно, умело исполняла стриптиз, ее со знанием дела освещали то розовым, то зеленым, и, разумеется, в тот момент, когда должен был упасть последний покров, свет погас... Судя по всему, конец программы. И тут... произошло нечто невероятное: оркестр заиграл торжественно; мелодия была мне знакома, хорошо знакома, страшно, трагически знакома. Но нет. Не может быть. Здесь? В «Рейнбоу Рум»? Наверное, я слишком много
мнил, не следовало мешать виски с вином. Разумеется, это какая-то другая мелодия. Должно быть, Чайковский или Вагнер или еще что-нибудь, не знаю (ведь очень часто так бывает — привяжется вдруг какая-нибудь мелодия, звенит в голове и ни за что не вспомнить, •мо это такое и кто автор). Только нет. Нет, нет, нет! Теперь все не мо. Все ясно. И тут появились двадцать четыре герлс, совершенно одинаковые, словно сшитые по одной выкройке, в высоких меховых шапках, красных мундирах, полосатых юбках и сапогах, они маршировали почти как солдаты: поворачивались налево кругом, строились в колонну по два, менялись местами, строго соблюдая равнение, и снова — налево кругом, в колонну по два, переход, еще и еще, опять повороты, они четко отбивали шаг и наконец развернулись, встали в ряд и все как одна вскинули левую руку, сжатую в кулак... А публика, собравшаяся здесь в эту ночь,— богачи, распухшие от денег, кинозвезды в сверкающем ореоле своих платиновых волос, Бродвей, живущий доходами от show-business, от рекламы, торговли, промышленные воротилы, знатоки общественного вкуса — все они хлопают, хлопают, хлопают без конца. Дирижер делает знак музыкантам. Бис, бис, бис! И снова слышится та же мелодия. И больше нечего сомневаться. Это он. Здесь. В кабаре. «Проси счет! — кричу я Тересе.— Плати! Я подожду тебя на улице».— «Тебе нехорошо?» — «Плати, черт бы тебя взял!» Я выбегаю. Стою у гардероба, но здесь тоже слышно, как они играют эту мелодию там, в огромном зале, где в волнах табачного дыма млечной белизной сияют из-под смокингов манишки. Спустилась Тереса, она встревожена: «Но... что с тобой? Что случилось? Ведь шоу еще не кончено».— «Идем,— говорю я, набрасываю яростно на ее плечи меховое манто. А в лифте: — Ты знаешь, что они сейчас играли? «Интернационал»!» — «И что?» — «Интернационал», музыка Дегейтера; Поль Робсон пел его нам в Беникасиме; и мы все пели хором на двадцати языках, все бойцы Интернациональных бригад».— «Ну и что?» — «Да «Интернационал» же! Одно название говорит само за себя».— «Ну и что?» — «А то, черт бы вас всех побрал, что не такая это музыка, нельзя под нее плясать в кабаре. Никогда не думал, что придется увидеть подобное. Как вспомню — просто кровь закипает от злости».— «А мне так очень даже понравилось. Известно ведь, что нам, богачам, рано или поздно карачун придет. Так что лучше заранее привыкать «Интернационал» слушать».— «Только не так. Не в «Рейнбоу Рум». Тут непристойность, пакость, вот что возмутительно. И потом очень уж это плохой знак:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141