Для Девлет-Гирея мысль новая. Он, чингизид, знал только то, что замышляли и что воплощали в жизнь чингизиды, а стремление выскочки Мамая оставалось для него тайной за семью печатями. А Мамай шел на Москву походом именно с этой целью: оставив грызущимся ханам их Орду, самому ворваться в Москву, стать полным и безраздельным властелином России. Ее царем. Вот эту мамаевскую идею подсунул Дивей-мурза хану, выдавая ее за свою, и она так легла на душу Девлет-Гирею, что он без лишних раздумий воскликнул:
– Великий Хан Великой Орды! Нам покорятся все земли на север и на запад! Да будет так!
– Теперь же, о великий из великих, посылайте гонцов в тумены, чтобы повернули они коней к Оке, не медля ни часу.
– Мы сделаем это, чтобы вернуться на следующий год! Ты, Дивей-мурза – лашкаркаши того похода. Сегодня уводить тумены тоже тебе.
Знай бы князь Михаил Воротынский об этом разговоре в Воробьевском дворце, он повел бы свою Дружину наперерез отступавшим, поклевал бы изрядно крымцев, отбил бы не одну тысячу пленных, но он, чем ближе подходил к Москве, тем более расчетливо вел рать. Он предвидел бой и готовился именно к нему, стараясь спешить, и в то же время подступить к царственному граду не на измученных конях, поэтому делал привалы хотя и короткие, но частые. Как еще в детские годы учил его Никифор Двужил. Передовому отряду он повелел, тоже ради сохранения резвости коней, чаще менять дозоры. Определил и специальный резерв, готовый не мешкая помочь передовому отряду, если тот скрестит сабли с крымцами.
Вопреки, однако, расчету князя Воротынского: чем ближе к Москве, тем чаще станут стычки с разбойными татарскими сотнями – крымцы вовсе не встречались. Да и села попадались совершенно не тронутыми. И только верстах в пятнадцати от Москвы грабители успели побывать почти во всех деревнях, селах и погостах, но, ограбив их и захватив полон, отчего-то даже не пожгли их. Почему? Видимо, очень спешили. Что-то заставило их отказаться от обычного своего варварства. В некоторые погосты, обнесенные крепким тыном, они даже не пытались врываться, проносясь мимо них. Да и дома в селениях не все подчистую грабились. Если ворота да изгородь крепкие, татары их даже не ломали. Так, во всяком случае, рассказывали те, кто считал, что чудом остался жив и невредим. Вот тут Воротынский стал понимать, что крымцы побежали домой, оттого решил на свой страх и риск, вопреки приказу главного воеводы, не идти к Воробьевым горам, а повернуть на Серпуховскую дорогу.
Маневр этот, весьма запоздалый, мало что дал конникам князя Воротынского. Они лишь посекли сотни две крымцев, гнавших полон тысячи в две по Калужской дороге, схлестнулись дважды в удачных сечах с отрядами арьергарда, прорвались даже к одной из переправ, наведя там панику, но короткую, ибо вынуждены были спешно отступить, чтобы не оказаться в прочном мешке. Воротынский еще немного подождал в надежде, что вот-вот подойдут из Москвы полки окские, которые туда были стянуты, но миновал день, миновал второй, крымские тумены беспрепятственно переправились через Оку, а о русской рати ни слуху, ни духу. Оставалось одно: идти, выполняя приказ главного воеводы, к Москве.
И тут один из дозоров приконвоировал целую свиту знатных крымцев в парадных доспехах. Десятник, возглавлявший дозор, доложил:
– Талдычут: послы мы, дескать. Вот этот за главного себя выдает.
Надменный татарин в новгородской кольчуге, украшенной по груди позолоченной чешуей, глядел на князя Михаила Воротынского вызывающе, но в том надменно-нахальном взгляде улавливался тщательно скрываемый страх. И не без основания. Сейчас потребует русский воевода ханское письмо (а он сам, нойон, так бы и поступил), прочитает его и тут же прикажет все посольство изрубить.
Таи и следовало бы поступить князю Воротынскому, если раскинуть умом: порубить спесивцев, объявив их лазутчиками, за послов себя выдавших, письмо же ханское царю Ивану Васильевичу сжечь без свидетелей. Вроде и не было его вовсе. Увы, поопасался потребовать князь от посла ответа, какая цель посольства. Раз к государю направляются, пусть он и решает, принимать их или нет. Ведал бы князь, где споткнется, а где упадет, подстелил бы без скаредности соломки. Только не дано это смертному. Тут Фрол со своей готовностью помочь князю:
– Поставь приставом к ним меня. Дай в охрану дюжины две ратников, я до Коломенского их доставлю, там слова государева обожду.
– Слишком велика для басурман честь, – ответил Михаил Воротынский Фролу Фролову. – Ты к государю Ивану Васильевичу поскачешь, а приставом к послам и сотник в самый раз будет. А то и десятник. Тот, кто перехватил их.
Повелев приставу подержать посольство крымского хана в Серпухове три дня, чтобы не смогли татары увидеть, сколько ратников дерзнуло преследовать татарские тумены, после чего доставить посольство в Коломенское и ждать там царева слова, повел князь Воротынский отряд свой к Москве. Он ждал встречи с окскими полками с часу на час, но версты оставались позади, вот уже и Десна, и ни одного ратника, не то, чтобы полка, не попадалось. «Где полки? Где князь Иван Вельский?!» – со все возрастающей тревогой спрашивал себя Михаил Воротынский и, естественно, ответа не находил.
Глаза у него открылись лишь тогда, когда выехал он на берег Москвы-реки. Широко от ужаса открылись. Он, много испытавший и познавший ратник, такого еще не видывал: широкая река была битком набита трупами. Перемешалось все: стрельцы в своих ярких тигелях, дети боярские в кольчугах, воеводы в зерцалах, купцы московские в атласных кафтанах, ремесленники в пропитанных потом рубахах, женщины в ярких сарафанах и дети бесштанные, пахари в грубых домотканных серьмягах. Ветер, дувший в спину, относил запах тлена, и оттого это переплетение мертвых тел, на добрую версту перегородивших реку, казалось чудовищно-нереальным.
Особенно властно какая-то неведомая сила держала взгляд князя на крошечном младенце в кружевных пеленках, который будто бы спал, притулившись, к жесткой кольчуге ратника.
Когда оторопь отступила, и князь Воротынский смог, наконец, оторвать взгляд от младенца, покоящегося в воздушных кружевах, он ужаснулся еще больше: груды угля и пепла, черные трубы, словно вздернутые в небо руки молящихся, редкие каменные церкви, тоже черные, без крестов и маковок – ни Скородума, ни Белого города, ни Китая не осталось и в помине, и на всех пепелищах трупы, трупы, трупы. Людские и конские. Обугленные. Черные. Только стена кремлевская стояла жива-здоровехонька, а за ней задорно искрились на солнце золотые купола храмов. «Успели ли княгиня с сыном и дочкой укрыться в Кремле?! Где Владимир?! Что с его семьей?! – один за другим хлестали по сердцу вопросы, пересиливая все остальное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138