Передовых нехристей бей, а как главные силы Дивей-мурзы попрут – дрогни. Да так, чтобы поверил тебе хитрый татарский воевода, будто ты и в самом деле труса празднуешь…
– Позор роду моему. Иль ты, князь Михаил, другого на эту роль не сыскал?!
– Не сыскал. Тебе да князю Одоевскому верю, как самому себе, вот и решился на такое. А позор от потомков? Они, Бог даст, не без голов будут. Нам же с тобой сейчас не о позоре думку нужно иметь, а о том, как Россию спасти. Сил у нас супротив крымцев едва половина, грудью-то устоять сможем ли? Вот нам и следует хитрить, хитрей хитрого действовать, чтоб и голов не сложить своих, и Девлетку побить, как пса паршивого. Оттого и Богом молю, поступай так, как я велю, с полным радением, без обиды на меня, – сделал паузу, ожидая, что ответит на это Федор Шереметев, но тот молчал, и тогда Михаил Воротынский продолжил: – Бежать, однако, беги не без головы. Загодя тысячу поставь заслоном. Да не одного тысяцкого оставляй, а Никиту Одоевского приставь к нему. Вот им стоять насмерть, пока ты весь остальной полк повернешь ко мне. Я с Большим полком и с огненным снарядом следом за Девлеткой пойду, на дневной переход отстав.
– Ишь ты! Кусать, стало быть, станем, да дразнить, – вполне удовлетворенно воскликнул Шереметев. – Пусть, стало быть, он в догадках теряется, где мы и сколько нас.
– Верно. Одно прошу: лишь князю Одоевскому перескажи весь план, пусть даже тысяцкие не ведают его. Приказ отдавай в самый последний момент, что кому делать.
– Да уж само собой. Девлетка проведает о твоем плане, все вверх тормашками пойдет.
– Ну, с Богом, друже.
Князь Михаил Воротынский троекратно поцеловал своего соратника, а потом добавил:
– Убегать станешь, саадак, будто мешал тебе, брось. Девлетка узнает трофей твой казанский и возликует.
– Жалко. Красив зело.
– Не жалей. Новым разживешься. Иль его, Бог даст, вернем. Ну а если, не дай Бог, головы сложим, нужны ли будут нам доспехи?
– Так-то оно – так… Ладно, сделаю, как ты велишь.
И тут вошел Фрол Фролов. Вновь испуганный, теперь, верно, старающийся скрыть испуг.
– Гонец от князя Хованского. Опричный отряд Штадена разбит Дивей-мурзой.
– Пусть погодит. Вместе с младшим воеводой Передового полка возвернется к себе. А ты зови Левую руку.
Князь Воротынский был весьма доволен тем, как развиваются события. Еще пару дней, и крымцы, со всем обозом, со всеми царевичами, мурзами, князьями и беками поползут к Москве змеей многоголовой. Вот тогда можно будет трогаться им во след. «Не подвел бы Федор Шереметев. Ой, как много от него сейчас зависит».
Миновал день. Занялся второй. Не только воеводы, но и простые ратники недоумевали и даже возмущались бездействием главного воеводы. Но если стрельцы и дети боярские вполголоса делились меж собой заботой своей, то казаки, особенно строгановские и атамана Черкашенина, бурлили. Наседали на Черкашенина, чтобы тот сам вел их на крымцев.
– Иль сабли наши ржой съедены?! Иль руки ослабли шестоперы держать?! Давай, атаман, круг!
Атаман, как мог, успокаивал казаков, но, в конце концов, пошел на попятную.
– Вот что, други, круг я соберу после того, как поговорю с главным воеводой. А прежде с Юргеном Фаренсбахом. Он хоть и немец, но башку добрую имеет.
Фаренсбах выслушал Черкашенина с удивлением. Успокоил его:
– Главный воевода имеет свои действия. Нам если не говорит, стало быть, не желает.
– Почему – не желает?! Мы что, слепыми кошаками к нему прилипшие?!
– Спросить главного воеводы право наше есть. Можно спросить.
– Так пойдем?
– Я не имею желания. Но если вы так хотите… Полезно ли станет от нашего вопрошания?
– Еще какая польза! Чего эт мы сидим, сложа руки, когда крымцы на Москву прут?!
– У главного воеводы есть на плечах голова. А нам, как вы, русские говорите, Бог рогов не дал. А то мы очень бодливы. Князь Михаил мне известен, не любит он, как вы говорите, пустозвонных поперечников.
Выяснить, однако, что их ждет, он согласился. Велел подавать латы и меч.
Фрол, знавший и о возмущении казаков, и о том, что атаман Черкашенин у предводителя наемной немецкой дружины Юргена Фаренсбаха, не упустил случая лишний раз блеснуть своей осведомленностью и выказать преданность властелину своему. Вошел к Михаилу Воротынскому, демонстрируя великую взволнованность. Заговорил тревожно:
– Казаки, князь, бунтуют. Послали своего атамана к Юргену-немцу. Думаю, пожалуют к тебе ответа требовать, отчего Большой полк бездвижен, хотя крымцы заканчивают переправу, а передовые их тысячи уже прут на Москву.
– Ты вот что, Фрол, повели дружине моей изготовиться. Не ровен час, казаков усмирять нужда возникнет. И гонца в опричные полк пошли. Извести Хованского и Хворостинина на всякий случай.
Встретил же главный воевода атамана и начальника наемников, будто не знал, чего ради они появились в его ставке. Спросил не строго:
– Не терпится узнать, как я понимаю, когда в сечу?
– Верно, – запальчиво ответил атаман Черкашенин: – Не сидеть же, рот разинув и руки сложив, пока татары до стольного града доскачут?! Казаки мои и строгановские рвутся заступить дорогу басурманам!
– Остынь, атаман! – резко остановил Черкашенина князь Воротынский. – Выходит, ты не со спросом пришел, не мысль нужную принес, вынянчив ее, а нахрапом прешь. Так вот, слушай: сложить буйны головы лихости ради – дело не хитрое, ума много не требует, а нам с вами Россию спасать нужно, чтоб не отатарили ее сарацины! Все. Больше ничего я ни тебе, атаман, ни тебе, Юрген-витязь, не скажу. Сейчас же возвращайтесь к своим ратям и ждите моего повеления. Приставов к вам пошлю своих. Если они донесут, что вы не утихомирились, расценю это как бунт и сам поспешу с дружиной своей к вам. При нужде и опричный полк пособить попрошу. Все, идите! И поймите, не время нам меж собой распри чинить, нам на ворогов злобу копить надлежит, чтоб в урочный час каждый бы за двоих, за троих дрался!
Вошли гоголем, особенно атаман Черкашенин, а вышли, словно под ливнем побывавшие. Юрген упрекнул Черкашенина:
– Я сказал: не любит князь пустозвонных поперечников. Он имеет свой план. Он держит его в тайне. Он умный и с долгим глазом воевода. Вперед далеко смотрит. Я преклоняю перед ним колено и стыд имею, что стоял в одной строй с тобой, атаман.
Неприятен для Михаила Воротынского визит отважных соратников. Очень неприятен. Они – выразители общего мнения. Они не побоялись высказать свое недовольство бездействием рати, а сколькие тысячи молча осуждают его, воеводу главного, виня его, скорее всего, в трусости. А то и в крамоле. А что он может противопоставить этому недовольству? Раскрыть свой план? Ни за что! Дать команду изготовиться к походу? Пустое. Два часа, а то и меньше, и полк в сборе. Зачем же попусту ратников будоражить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
– Позор роду моему. Иль ты, князь Михаил, другого на эту роль не сыскал?!
– Не сыскал. Тебе да князю Одоевскому верю, как самому себе, вот и решился на такое. А позор от потомков? Они, Бог даст, не без голов будут. Нам же с тобой сейчас не о позоре думку нужно иметь, а о том, как Россию спасти. Сил у нас супротив крымцев едва половина, грудью-то устоять сможем ли? Вот нам и следует хитрить, хитрей хитрого действовать, чтоб и голов не сложить своих, и Девлетку побить, как пса паршивого. Оттого и Богом молю, поступай так, как я велю, с полным радением, без обиды на меня, – сделал паузу, ожидая, что ответит на это Федор Шереметев, но тот молчал, и тогда Михаил Воротынский продолжил: – Бежать, однако, беги не без головы. Загодя тысячу поставь заслоном. Да не одного тысяцкого оставляй, а Никиту Одоевского приставь к нему. Вот им стоять насмерть, пока ты весь остальной полк повернешь ко мне. Я с Большим полком и с огненным снарядом следом за Девлеткой пойду, на дневной переход отстав.
– Ишь ты! Кусать, стало быть, станем, да дразнить, – вполне удовлетворенно воскликнул Шереметев. – Пусть, стало быть, он в догадках теряется, где мы и сколько нас.
– Верно. Одно прошу: лишь князю Одоевскому перескажи весь план, пусть даже тысяцкие не ведают его. Приказ отдавай в самый последний момент, что кому делать.
– Да уж само собой. Девлетка проведает о твоем плане, все вверх тормашками пойдет.
– Ну, с Богом, друже.
Князь Михаил Воротынский троекратно поцеловал своего соратника, а потом добавил:
– Убегать станешь, саадак, будто мешал тебе, брось. Девлетка узнает трофей твой казанский и возликует.
– Жалко. Красив зело.
– Не жалей. Новым разживешься. Иль его, Бог даст, вернем. Ну а если, не дай Бог, головы сложим, нужны ли будут нам доспехи?
– Так-то оно – так… Ладно, сделаю, как ты велишь.
И тут вошел Фрол Фролов. Вновь испуганный, теперь, верно, старающийся скрыть испуг.
– Гонец от князя Хованского. Опричный отряд Штадена разбит Дивей-мурзой.
– Пусть погодит. Вместе с младшим воеводой Передового полка возвернется к себе. А ты зови Левую руку.
Князь Воротынский был весьма доволен тем, как развиваются события. Еще пару дней, и крымцы, со всем обозом, со всеми царевичами, мурзами, князьями и беками поползут к Москве змеей многоголовой. Вот тогда можно будет трогаться им во след. «Не подвел бы Федор Шереметев. Ой, как много от него сейчас зависит».
Миновал день. Занялся второй. Не только воеводы, но и простые ратники недоумевали и даже возмущались бездействием главного воеводы. Но если стрельцы и дети боярские вполголоса делились меж собой заботой своей, то казаки, особенно строгановские и атамана Черкашенина, бурлили. Наседали на Черкашенина, чтобы тот сам вел их на крымцев.
– Иль сабли наши ржой съедены?! Иль руки ослабли шестоперы держать?! Давай, атаман, круг!
Атаман, как мог, успокаивал казаков, но, в конце концов, пошел на попятную.
– Вот что, други, круг я соберу после того, как поговорю с главным воеводой. А прежде с Юргеном Фаренсбахом. Он хоть и немец, но башку добрую имеет.
Фаренсбах выслушал Черкашенина с удивлением. Успокоил его:
– Главный воевода имеет свои действия. Нам если не говорит, стало быть, не желает.
– Почему – не желает?! Мы что, слепыми кошаками к нему прилипшие?!
– Спросить главного воеводы право наше есть. Можно спросить.
– Так пойдем?
– Я не имею желания. Но если вы так хотите… Полезно ли станет от нашего вопрошания?
– Еще какая польза! Чего эт мы сидим, сложа руки, когда крымцы на Москву прут?!
– У главного воеводы есть на плечах голова. А нам, как вы, русские говорите, Бог рогов не дал. А то мы очень бодливы. Князь Михаил мне известен, не любит он, как вы говорите, пустозвонных поперечников.
Выяснить, однако, что их ждет, он согласился. Велел подавать латы и меч.
Фрол, знавший и о возмущении казаков, и о том, что атаман Черкашенин у предводителя наемной немецкой дружины Юргена Фаренсбаха, не упустил случая лишний раз блеснуть своей осведомленностью и выказать преданность властелину своему. Вошел к Михаилу Воротынскому, демонстрируя великую взволнованность. Заговорил тревожно:
– Казаки, князь, бунтуют. Послали своего атамана к Юргену-немцу. Думаю, пожалуют к тебе ответа требовать, отчего Большой полк бездвижен, хотя крымцы заканчивают переправу, а передовые их тысячи уже прут на Москву.
– Ты вот что, Фрол, повели дружине моей изготовиться. Не ровен час, казаков усмирять нужда возникнет. И гонца в опричные полк пошли. Извести Хованского и Хворостинина на всякий случай.
Встретил же главный воевода атамана и начальника наемников, будто не знал, чего ради они появились в его ставке. Спросил не строго:
– Не терпится узнать, как я понимаю, когда в сечу?
– Верно, – запальчиво ответил атаман Черкашенин: – Не сидеть же, рот разинув и руки сложив, пока татары до стольного града доскачут?! Казаки мои и строгановские рвутся заступить дорогу басурманам!
– Остынь, атаман! – резко остановил Черкашенина князь Воротынский. – Выходит, ты не со спросом пришел, не мысль нужную принес, вынянчив ее, а нахрапом прешь. Так вот, слушай: сложить буйны головы лихости ради – дело не хитрое, ума много не требует, а нам с вами Россию спасать нужно, чтоб не отатарили ее сарацины! Все. Больше ничего я ни тебе, атаман, ни тебе, Юрген-витязь, не скажу. Сейчас же возвращайтесь к своим ратям и ждите моего повеления. Приставов к вам пошлю своих. Если они донесут, что вы не утихомирились, расценю это как бунт и сам поспешу с дружиной своей к вам. При нужде и опричный полк пособить попрошу. Все, идите! И поймите, не время нам меж собой распри чинить, нам на ворогов злобу копить надлежит, чтоб в урочный час каждый бы за двоих, за троих дрался!
Вошли гоголем, особенно атаман Черкашенин, а вышли, словно под ливнем побывавшие. Юрген упрекнул Черкашенина:
– Я сказал: не любит князь пустозвонных поперечников. Он имеет свой план. Он держит его в тайне. Он умный и с долгим глазом воевода. Вперед далеко смотрит. Я преклоняю перед ним колено и стыд имею, что стоял в одной строй с тобой, атаман.
Неприятен для Михаила Воротынского визит отважных соратников. Очень неприятен. Они – выразители общего мнения. Они не побоялись высказать свое недовольство бездействием рати, а сколькие тысячи молча осуждают его, воеводу главного, виня его, скорее всего, в трусости. А то и в крамоле. А что он может противопоставить этому недовольству? Раскрыть свой план? Ни за что! Дать команду изготовиться к походу? Пустое. Два часа, а то и меньше, и полк в сборе. Зачем же попусту ратников будоражить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138