– Решил я завтра крымцев встретить не так, как нынче. В поле не встанем. Затемно еще уведу полки по оврагам и до срока затаюсь в чаще. Штурм отбивать вам. Порубежники еще подтянутся. Когда невмоготу станет, дым дадите. Только прошу, сигналить не вдруг. Биться до последней возможности. Но и не припоздниться. Не дай Бог, татарва за стены пробьется, великой бедой это обернется. Пойдемте, еще раз поглядим, где ловчее всего пушки расставить, как сплести ертоульцев-неумельцев с рыцарями Юргена, с порубежниками-казаками и детьми боярскими.
И вот в то самое время, когда князь Воротынский с воеводами, остававшимися оборонять гуляй-город, объезжал крепость изнутри, за стенами ее, ища удобное место для главного удара при штурме, ехал с малой охраной сам Дивей-мурза. Когда Теребердей вернулся в стан хотя и не побитым, но и не победителем, Дивей-мурза, смиренно склонив голову, попросил Девлет-Гирея:
– Изъяви милость, о великий из великих, позволь мне, рабу твоему, встать во главе штурма крепости гяуров. Завтра крепость ляжет к твоим, великий хан, ногам, а гяуров всех я порежу, как баранов!
– Да поможет тебе Аллах!
Гордый доверием хана, поскакал Дивей-мурза к гуляй-городу, не огородив себя боковыми дозорами. Никак не предполагал знатный воевода, что случится у него встреча с русскими порубежниками. Когда же он оказался в том месте, где к гуляй-городу подступал овраг и принялся прикидывать, как воспользоваться этим удобным подходом к крепостной стене, из этого самого оврага выехал один из гонцов главного воеводы, суздальский ратник Темир Талалыкин с несколькими станицами. Так два небольших отряда столкнулись лоб ко лбу.
Порубежникам, привыкшим к подобным встречам, не нужно было долго соображать что к чему, тем более численностью они превосходили врагов, татары же замешкались и оказались охваченными полукольцом, которое теснило их к крепостной стене. И тут Дивей-мурза, хлестнув своего коня камчой, вырвался из окружения и понесся прочь. Увы, далеко уйти ему не было суждено: конь пропорол копыто триболой и завалился. Всадника тут же заарканил Талалыкин.
Захваченных допрашивали, по поручению Воротынского, его бояре, но крымцы, словно сговорившись, твердили одно и то же: хотели взять языка. Двужилу же такое единодушие показалось подозрительным и он доложил об этом своему князю:
– Дозволь попытать?
– Что ж, не искренни раз. Бог простит.
Но и пытки никакого успеха не дали. Телохранители мурзы, да и сам мурза, сказавшийся рядовым воином, терпеливо сносили пытки, что еще больше убеждало Никифора Двужила, да и самого Михаила Воротынского в сановитости одного или даже нескольких из пойманных. «Не иначе, как оглядывали гуляй-город для осады и штурма», – рассудил главный воевода, а чтобы подтвердить этот свой вывод, повелел Ники-фору Двужилу:
– Пусти половину моей дружины на вылазку. Язык нужен. И даже не сотник. Знатный нужен.
– Сам поведу, – ответил Двужил. – Понятно мне, сколь важен знающий много язык.
Князь Воротынский надеялся на свою дружину и особенно на верного своего боярина, но даже он не смог представить, какая удача ждет его. Дело в том, что Девлет-Гирей, обеспокоенный долгим отсутствием Дивей-мурзы, послал к гуляй-городу тысячный отряд во главе с одним из своих сыновей – царевичем Ширинбеком. Ширинбек, уверенный, как был уверен и Дивей-мурза, в том, что русские после дневного боя зализывают раны и ни о чем больше не помышляют, не выслал впереди себя дозоры. Двужил же, даже если бы не понимал, что татары всполошились из-за запропастившегося куда-то предводителя войска, все равно выслал бы вперед и в бока дозоры, ибо, как он считал, береженого Бог бережет. От этого правила он никогда не отступал, оттого никогда не попадал в засады, сам же их ловко устраивал.
Вот и вышло, что отряд Ширинбека угодил в засаду и после короткого боя бежал, оставив более половины убитыми и плененными. В руках у дружинников оказался сам царевич. Допрос Ширинбека был очень коротким. Поначалу он надменно молчал, и тогда князь Михаил Воротынский предупредил его:
– Разве ты не ведаешь, как мы, русские, поступаем с непрошенными гостями и как царь наш жалует тех, кто встает на его сторону? Мало ли царевичей, особенно казанских, живут в почести в городах российских? Станешь упрямствовать, я вынужден буду пытать тебя, несмотря на царское твое происхождение, ответишь чистосердечно на мои вопросы, молвлю за тебя слово самому царю, да и теперь не пленником ты станешь, а гостем моим.
Минута молчания и – подавленно:
– Я скажу все. Спрашивай, князь.
– Что собирается делать дальше отец твой, хан крымский?
– Думы великого хана в голове у Дивей-мурзы, а он нынче не у вас ли в плену?
«Неужто суздалец с порубежниками его заарканил?!» – еще не веря такому счастью, все же невольно возликовал душой Воротынский. Спросил, стараясь оставаться спокойным:
– Если я покажу тебе моих пленников, укажешь его?
– Да.
Ширинбек сдержал слово, и свое разоблачение Дивей-мурза воспринял с достоинством великого. На вопрос о своих планах ответил просто:
– Я собирался победить тебя, князь, но Аллах предопределил мне иное, и сейчас не важно, как я это собирался сделать.
– Как думаешь, хан крымский Девлет-Гирей постарается тебя вызволить?
– Взял бы ты моего повелителя, – гордо вскинув голову, ответил Дивей-мурза, – я бы его промыслил, он же мною не промыслит. Он – некудышный лашкаркаши. Теребердею-мурзе войско он не отдаст, того дважды ты бил, и это станет роковым. Хан может сегодня же повести тумены обратно в Крым, чтобы вернуться через год или два. Внезапно для вас. Как в прошлом году.
Ответ этот весьма озадачил князя Воротынского. Уйди хан небитым, вновь придется трудно выставлять новые сторожи, ладить новые засечные линии, возводить новые города-крепости в Поле, ибо не дадут крымцы покоя ни летом, ни даже зимой, противясь продвижению русских в ничейные земли. И если ратники и посоха, подчиняясь повелению царя Ивана Васильевича, поедут в Поле, возможно даже на смерть, то пахари, ремесленники, купцы и иной деловой люд не очень-то расхрабрятся – кому хочется оказаться на базаре рабов в Кафе. «Не сложа руки сидеть, ожидаючи ханского хода! Не сложа! Упредить! Заставить штурмовать гуляй всеми силами! Заставить!» Легко сказать – заставить. Но как? Если, однако, очень хочется, то решение в конце концов найдется. И оно нашлось. «Объявлю о захвате Дивей-мурзы, лашкаркаши крымского войска. Радость-то великая. Пусть ликуют ратники. К хану же пошлю как перебежчика Селезня Николку, чтоб шум в стане моем объяснил, будто гонец государев прискакал, идет-де царь всея Руси с полками. Поспешает. Завтра на исходе дня здесь будет».
Сказано – сделано.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138