Так вот и нагорье, и особенно луг могли либо принять сторону Сагиб-Гирея, либо остаться верными Шаху-Али, что весьма затруднило бы Мухаммед-Гирею исполнить свои имперские планы.
Да, их давно убеждали, что только под властью Сагиб-Гирея смогут они стать сильными, богатыми и независимыми от неверных, но этим словам и верилось, и не верилось. Не жесток ли Сагиб-Гирей? Не заставит ли в интересах Крыма воевать с Россией, а все захваченное в этой войне увозить в свою Тавриду? Недовольных же станет безжалостно карать. Вот почему крепости не вдруг открывали свои ворота пред братьями Гиреями, но прежде вели торг, чтобы, оставшись данниками Казани, иметь бы хоть какую-никакую свободу.
То, что вопреки ожиданию крымцы не грабили и не насильничали, успокаивало, особенно луговиков, по землям коих шла рать Мухаммед-Гирея, но приказ ополчаться неизвестно пока ради чего настораживал. Все повиновались, готовили к походу коней и доспехи, но ждали слова Арска и слова Казани. Готовность к походу и сече в конце концов понадобится и для схватки с самими крымцами, если к этому призовет Шах-Али.
Слух о том, что разъезд крымцев перехватил гонца в Арск, а Мухаммед-Гирей с миром отпустил его, не став даже читать письмо и выяснять, кто его послал, понесся от селения к селению, от острога к острогу. Всеми принималось это как добрый знак.
Всеми, но не князьями и вельможами того острога, откуда был послан гонец. Они вполне поняли слова крымского властелина о том, что кара отступникам перепоручена воле Аллаха. Кому не ясно, как велика в этих словах угроза. Тем более что каждый из обедавших с ханом был вправе ожидать этой кары на свою голову, ибо не стал выяснять Мухаммед-Гирей, кто послал гонца, значит, считает их всех отступниками, нарушителями клятвы, произнесенной в присутствии муллы и с положенной на Коран ладонью.
Тяжкий грех для мусульманина, если он отступил от такой клятвы. Разве так уж давно сгнил заживо хан казанский за подобное отступничество? Он тоже клялся на Коране русскому царю, что станет ему братом младшим, если тот поддержит его в скорбный час и приютит.
Впрочем, никто, кроме одного, кто и в самом деле отступил, не страшились Аллаха, а боялись братьев Гиреев, которые, как все почувствовали, не оставят без внимания измену; и вельможи, как только крымцы покинули острог, заторопились по своим делам молить Аллаха, чтобы миновала их беда. Только старейшина их, князь-воевода, а именно он хотел предупредить Арск, решил не испытывать судьбы и укрыться до лучших времен в лесной непроходимости, прихватив с собой и гонца, по его воле попавшего в смертельный переплет. Да и слуга нужен в изгнании.
Правильное решение, и оно, возможно, имело бы успех, вели князь-воевода оседлать коней тотчас же. День. Многие жители городка видели бы, что он уехал, и случись за ним погоня или слежка, не прошло бы это мимо людского глаза; он же намерился скрыться тайно, под покровом ночи, и просчитался, ибо Мухаммед-Гирей оставил в остроге не только тех, кому надлежало ополчать ратников, но еще и тех, кто должен был привести в исполнение волю Аллаха. Пришел к тому же и приказ темника покарать именно этой ночью. С вечера они выехали из острога и взяли под наблюдение все крепостные ворота. Они были уверены, что клятвопреступник-воевода попытается выскользнуть из крепости.
Впрочем, отработали они вариант и на тот случай, если бы воевода остался дома. С гонцом они тоже намеревались расправиться в его доме. Слуги Аллаха хорошо знали свое дело. Не впервые им свершать приговор своего хана, посланника Всевышнего на земле.
Ночь окутала тайной все, что произошло под ее покровом. О том, что воевода-князь выехал из острога, знали лишь его близкие слуги и стражники, охранявшие ворота и выпустившие его со слугой и заводными конями, переметные сумы которых были набиты битком. А утром те же стражники, открыв ворота, увидели лежавших на обочине и воеводу-князя, и его слугу безмятежно спящими. Верные кони их стояли рядом, словно охраняли сладкий сон своих хозяев, а вьючные кони, заботливо сбатованные, дремали, положив друг другу на крупы головы. Все это очень удивило стражников, ибо слышали они, как поскакали от ворот воевода и слуга.
– Когда вернулись? – с недоумением спросил сам себя старший команды стражников. – Могли бы и постучать…
– Давай разбудим, – предложил кто-то, и старший команды, позвав с собой еще двоих подчиненных, направился к спящим. Но с каждым шагом удивление его росло, росла и тревога: ни потники не расстелены, ни войлочные халаты не оторочены от седел, а ночи далеко еще не летние. Вон какой иней серебрит начавшую только идти в рост траву.
– О, Аллах! – воскликнул старший команды стражников, испуганно остановившись в нескольких шагах от своего воеводы. Он увидел, что не только одежда воеводы и его слуги покрыта инеем, но иней серебрится и на их синих лицах.
– О, Всевышний, справедливо предопределяющий нашу судьбу!
Никаких следов насильственной смерти на телах мертвых не было заметно. Воистину, Аллах покарал.
Слух об этом понесся так же стремительно, как и весть о прощении Мухаммед-Гиреем клятвопреступников, вызывая трепетный страх в сердцах луговой черемисы, чувашей и мордвы, особенно среди тех, кто истинно верил в Аллаха, в его предопределение. Но даже те, кто понимал, что убийство князя-воеводы и его гонца – дело рук крымского хана, ужасались содеянному не меньше остальных, ибо видели в этом образ правления Сагиб-Гирея: коварство и жестокость, приправленная ласковостью и прикрытая именем Аллаха.
Во всяком случае луговая сторона съежилась в страхе, не так уж решительно теперь была настроена поддерживать Гиреев, но и открыто противодействовать пока не собиралась. Не могла не предполагать, что с братьями Гиреями двигается не основная сила крымцев, и за неповиновение передовым туменам последует расплата – главные силы, оказать сопротивление которым луговики просто не в силах, предадут их благодатный край огню и мечу. В общем, ждали, что скажет Казань. Не ошибались луговики: у Мухаммед-Гирея такой план был. Он в любой момент мог отправить гонца к темникам, чтобы те, оставив вьючных коней и верблюдов в нескольких дневных переходах, под охраной лишь коноводов, коршунами налетели бы на непокоряющихся; но он не хотел этого, он намеревался взять Казань и луговое Поволжье мирно, чтобы затем, ополчив их, ринуться на Москву. А если Москва станет данницей Орды, Казань ни за что не поднимет голову – ни завтра, ни послезавтра, а станет верно служить Гиреям, которые вернут былое могущество Орде, могущество чингизидов.
Мухаммед-Гирей спешил к Арску, осознавая вполне, что от его поведения многое будет зависеть. Казань откроет ворота – это еще не победа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Да, их давно убеждали, что только под властью Сагиб-Гирея смогут они стать сильными, богатыми и независимыми от неверных, но этим словам и верилось, и не верилось. Не жесток ли Сагиб-Гирей? Не заставит ли в интересах Крыма воевать с Россией, а все захваченное в этой войне увозить в свою Тавриду? Недовольных же станет безжалостно карать. Вот почему крепости не вдруг открывали свои ворота пред братьями Гиреями, но прежде вели торг, чтобы, оставшись данниками Казани, иметь бы хоть какую-никакую свободу.
То, что вопреки ожиданию крымцы не грабили и не насильничали, успокаивало, особенно луговиков, по землям коих шла рать Мухаммед-Гирея, но приказ ополчаться неизвестно пока ради чего настораживал. Все повиновались, готовили к походу коней и доспехи, но ждали слова Арска и слова Казани. Готовность к походу и сече в конце концов понадобится и для схватки с самими крымцами, если к этому призовет Шах-Али.
Слух о том, что разъезд крымцев перехватил гонца в Арск, а Мухаммед-Гирей с миром отпустил его, не став даже читать письмо и выяснять, кто его послал, понесся от селения к селению, от острога к острогу. Всеми принималось это как добрый знак.
Всеми, но не князьями и вельможами того острога, откуда был послан гонец. Они вполне поняли слова крымского властелина о том, что кара отступникам перепоручена воле Аллаха. Кому не ясно, как велика в этих словах угроза. Тем более что каждый из обедавших с ханом был вправе ожидать этой кары на свою голову, ибо не стал выяснять Мухаммед-Гирей, кто послал гонца, значит, считает их всех отступниками, нарушителями клятвы, произнесенной в присутствии муллы и с положенной на Коран ладонью.
Тяжкий грех для мусульманина, если он отступил от такой клятвы. Разве так уж давно сгнил заживо хан казанский за подобное отступничество? Он тоже клялся на Коране русскому царю, что станет ему братом младшим, если тот поддержит его в скорбный час и приютит.
Впрочем, никто, кроме одного, кто и в самом деле отступил, не страшились Аллаха, а боялись братьев Гиреев, которые, как все почувствовали, не оставят без внимания измену; и вельможи, как только крымцы покинули острог, заторопились по своим делам молить Аллаха, чтобы миновала их беда. Только старейшина их, князь-воевода, а именно он хотел предупредить Арск, решил не испытывать судьбы и укрыться до лучших времен в лесной непроходимости, прихватив с собой и гонца, по его воле попавшего в смертельный переплет. Да и слуга нужен в изгнании.
Правильное решение, и оно, возможно, имело бы успех, вели князь-воевода оседлать коней тотчас же. День. Многие жители городка видели бы, что он уехал, и случись за ним погоня или слежка, не прошло бы это мимо людского глаза; он же намерился скрыться тайно, под покровом ночи, и просчитался, ибо Мухаммед-Гирей оставил в остроге не только тех, кому надлежало ополчать ратников, но еще и тех, кто должен был привести в исполнение волю Аллаха. Пришел к тому же и приказ темника покарать именно этой ночью. С вечера они выехали из острога и взяли под наблюдение все крепостные ворота. Они были уверены, что клятвопреступник-воевода попытается выскользнуть из крепости.
Впрочем, отработали они вариант и на тот случай, если бы воевода остался дома. С гонцом они тоже намеревались расправиться в его доме. Слуги Аллаха хорошо знали свое дело. Не впервые им свершать приговор своего хана, посланника Всевышнего на земле.
Ночь окутала тайной все, что произошло под ее покровом. О том, что воевода-князь выехал из острога, знали лишь его близкие слуги и стражники, охранявшие ворота и выпустившие его со слугой и заводными конями, переметные сумы которых были набиты битком. А утром те же стражники, открыв ворота, увидели лежавших на обочине и воеводу-князя, и его слугу безмятежно спящими. Верные кони их стояли рядом, словно охраняли сладкий сон своих хозяев, а вьючные кони, заботливо сбатованные, дремали, положив друг другу на крупы головы. Все это очень удивило стражников, ибо слышали они, как поскакали от ворот воевода и слуга.
– Когда вернулись? – с недоумением спросил сам себя старший команды стражников. – Могли бы и постучать…
– Давай разбудим, – предложил кто-то, и старший команды, позвав с собой еще двоих подчиненных, направился к спящим. Но с каждым шагом удивление его росло, росла и тревога: ни потники не расстелены, ни войлочные халаты не оторочены от седел, а ночи далеко еще не летние. Вон какой иней серебрит начавшую только идти в рост траву.
– О, Аллах! – воскликнул старший команды стражников, испуганно остановившись в нескольких шагах от своего воеводы. Он увидел, что не только одежда воеводы и его слуги покрыта инеем, но иней серебрится и на их синих лицах.
– О, Всевышний, справедливо предопределяющий нашу судьбу!
Никаких следов насильственной смерти на телах мертвых не было заметно. Воистину, Аллах покарал.
Слух об этом понесся так же стремительно, как и весть о прощении Мухаммед-Гиреем клятвопреступников, вызывая трепетный страх в сердцах луговой черемисы, чувашей и мордвы, особенно среди тех, кто истинно верил в Аллаха, в его предопределение. Но даже те, кто понимал, что убийство князя-воеводы и его гонца – дело рук крымского хана, ужасались содеянному не меньше остальных, ибо видели в этом образ правления Сагиб-Гирея: коварство и жестокость, приправленная ласковостью и прикрытая именем Аллаха.
Во всяком случае луговая сторона съежилась в страхе, не так уж решительно теперь была настроена поддерживать Гиреев, но и открыто противодействовать пока не собиралась. Не могла не предполагать, что с братьями Гиреями двигается не основная сила крымцев, и за неповиновение передовым туменам последует расплата – главные силы, оказать сопротивление которым луговики просто не в силах, предадут их благодатный край огню и мечу. В общем, ждали, что скажет Казань. Не ошибались луговики: у Мухаммед-Гирея такой план был. Он в любой момент мог отправить гонца к темникам, чтобы те, оставив вьючных коней и верблюдов в нескольких дневных переходах, под охраной лишь коноводов, коршунами налетели бы на непокоряющихся; но он не хотел этого, он намеревался взять Казань и луговое Поволжье мирно, чтобы затем, ополчив их, ринуться на Москву. А если Москва станет данницей Орды, Казань ни за что не поднимет голову – ни завтра, ни послезавтра, а станет верно служить Гиреям, которые вернут былое могущество Орде, могущество чингизидов.
Мухаммед-Гирей спешил к Арску, осознавая вполне, что от его поведения многое будет зависеть. Казань откроет ворота – это еще не победа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138