Лишь к осени воротится.
– К осени, так к осени, – смирился Воротынский. – К тому времени товар ему приготовим да подарки Челимбеку: меха, серебро и золото.
Еще одна, можно сказать, дерзкая задумка родилась у князя Воротынского: сговориться с литовскими князьями-соседями, чтобы сообща стоять против крымцев, помогая друг другу силой, но, главное, делясь вестями без утайки. Здесь, правда, хитрить не было нужды и подкупать тоже, подготовил письма и разослал с ними верных дружинников. Вроде посольств княжеских. Он, конечно, понимал, что сверх своего берет, что сносится с иноземцами, это дело Посольского приказа и самого царя, но оправдывал себя тем, что не к королю же он шлет послов, а к таким же князьям, как и он сам. «Бог простит грехи невольные…»
И еще он считал, что царь не узнает о его самовольстве, ибо надежны и Никифор Двужил с сыном, и Николка Селезень, пускать же к этим тайным делам он больше никого не намеревался. Даже духовного наставника. Фрола же Фролова нет в усадьбе, и вернется ли он, вилами на воде писано. Лучше бы, конечно, не вернулся. Пусть понравится царю и останется в его гвардии. Сотником, допустим.
Увы, надеждам тем не суждено было сбыться. Царю действительно приглянулся расторопный, услужливый, понимающий с полуслова, а то и со взгляда стремянный князя Воротынского, он намеревался пожаловать ему дворянство, но так случилось, что сам же себе поперечил.
Беседа царя с Вассианом оказалась злым семенем на увлажненной и унавоженной почве, и хотя Иван Васильевич ехал на богомолье и, казалось бы, лишь забота о душе должна была обременять его, увы, после Яхромы он более думал о словах святого старца, чем об обете, данном Богу. Первое решение, которое уже в пути укрепилось в нем твердо, особенно после того, как скончался у него на руках измученный дорогой наследник престола, никому не доверять, а иметь догляд за каждым князем, за каждым боярином, за окольничими и дьяками. Всюду должен быть царев глаз. И первым, кого он позвал к себе по возвращению с богомолья для уединенной беседы, был царев тайный дьяк, в честности и добросовестности которого пока еще не сомневался. Спросил без обиняков:
– У каких князей нет твоих людей?
– Есть почти у всех. С Воротынскими пока не ладно. Кто из моих был там, так в Воротынске и остались, оттого князь Владимир под оком, а вот князь Михаил волен. Не успел еще в Одоеве своего заиметь.
– Как же так? Удел порубежный. Поторопись.
– Есть один на примете, да вот не знаю, как поступить. Сказывают, ты, государь, велел его занести в цареву книгу. Дворянина хочешь жаловать.
– Стремянного имеешь в виду?
– Его.
– Верен он князю, думаю. За нос станет тебя водить.
– Не станет. Он князю Овчине-Телепневу тайно служил. Через меня доносил. Тот ему дворянство обещал. И тысяцким назначить в Царев полк. А Фролка – человек алчный. Родную мать за титул и власть не пожалеет.
– Подготовь жалованную грамоту от меня лично. Покажи ее и определи, когда она вступит в силу.
– Благодарю, государь, за понимание. Теперь у меня, грешного раба твоего, гора с плеч.
– Ну, с Богом.
Так вот и оказался вновь у князя Воротынского в стремянных Фрол Фролов. Приехал в Одоев как раз к тому времени, когда начали ворочаться послы княжеские от князей литовских. Будто солнце весеннее в княжеский терем вплыло, так рад был Фрол встрече со своим князем и любезной княгиней. Но несмотря на бурную радость Фрола, Воротынский почувствовал, совершенно безотчетно, исходящую от него угрозу. И сам этому удивился. Фрол же, не ожидая вопросов, принялся взахлеб пояснять:
– Великий князь царь Иван Васильевич, долгие лета ему, оставлял меня, суля дворянство, только я так рассудил: лучше быть у князя удельного в боярах, чем дворянином в Москве. Там таких, как я, сотни, а то и тысячи. А здесь…
«Не без резона», – оценил князь Воротынский откровение стремянного и подумал, что верную мысль подал Фрол, нужно попросить у государя, чтобы позволил тот иметь хотя бы троих-четверых бояр. Бог с ним, с Фролом, главное – Никифору Двужилу с сыном, а если ладно служба пойдет у Николки Селезня, то и ему.
Сделал, однако, вид, что не понял намека стремянного, а стал расспрашивать его о том, удачно ли прошла поездка царя на богомолье, и чем больше слушал своего стремянного, тем более удивлялся тому, что тот так много знает таких придворных новостей, каких даже сам он, Воротынский, не знал и знать не мог. Когда, бывало, стрелец Фрол Фролов пересказывал им, колодникам, о самых потаенных интригах в Кремле, Михаил Воротынский слушал те рассказы с великим любопытством, даже прикидывая, не скажется ли что на их судьбе узников, теперь же такие познания Фрола его не только удивляли, но и настораживали.
Решил князь Воротынский, твердо решил, не подпускать Фрола и близко к делам тайным. Подальше держать от переписки с литовскими князьями и особенно от замысла послать в Крым купца.
Только вряд ли верно поступал князь. Как утаить от Фрола возвращение, допустим, послов от литовских князей? Никак. А раз его, Фрола, не подпускают, значит, далеко не простое дело делается, и об этом нужно, не откладывая в долгий ящик, известить тайного государева дьяка, своего нового хозяина. А чтобы сообщения не напоминали пустышку, можно что-то и домыслить.
Так бы вот и оказался, нежданно-негаданно князь Воротынский в немилости у царя, к этому все уже шло, не окажи ему услугу сама судьба. Один за другим возвращались посланцы от литовских князей с весьма уклончивыми ответами, и вот, наконец, привалила настоящая радость. Князь Дмитрий Вишневецкий, каневский воевода, любимец днепровских казаков, корня, как и Воротынский, Владимировского, ответил, что готов бить крымцев под знаменами царя всея Руси Ивана Васильевича. Ни рати, ни почестей он не просил, домогался лишь личного благословения российского царя, обещая не только обороняться от татар, но и гулять с казаками по их улусам.
Что ж, семь бед – один ответ. Усадил писаря своего князь Воротынский за челобитную царю. Повинившись за самовольство ради надежности обороны его, царя, украин свершенное, приложил к челобитной ответ князя Вишневецкого, прося не отвергать услуги мужа мудрого, отважного и весьма искушенного в ратном деле.
Письмо это гонец доставил в самое нужное время, ибо царь обдумывал уже, как наказать самовольца, чтобы поучительно стало для других. Сменил тогда царь гнев на милость, послал тайного посланца к князю Вишневецкому, а Воротынскому передал с его гонцом не гневное слово. Увы, подозрение, которое все более и более укреплялось от доклада к докладу тайного дьяка, не улетучилось вовсе; осталось оно, крепко обосновавшись, в душе, хотя и пытался Иван Васильевич, исходя из здравого смысла, верить своему любимому воеводе безоговорочно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
– К осени, так к осени, – смирился Воротынский. – К тому времени товар ему приготовим да подарки Челимбеку: меха, серебро и золото.
Еще одна, можно сказать, дерзкая задумка родилась у князя Воротынского: сговориться с литовскими князьями-соседями, чтобы сообща стоять против крымцев, помогая друг другу силой, но, главное, делясь вестями без утайки. Здесь, правда, хитрить не было нужды и подкупать тоже, подготовил письма и разослал с ними верных дружинников. Вроде посольств княжеских. Он, конечно, понимал, что сверх своего берет, что сносится с иноземцами, это дело Посольского приказа и самого царя, но оправдывал себя тем, что не к королю же он шлет послов, а к таким же князьям, как и он сам. «Бог простит грехи невольные…»
И еще он считал, что царь не узнает о его самовольстве, ибо надежны и Никифор Двужил с сыном, и Николка Селезень, пускать же к этим тайным делам он больше никого не намеревался. Даже духовного наставника. Фрола же Фролова нет в усадьбе, и вернется ли он, вилами на воде писано. Лучше бы, конечно, не вернулся. Пусть понравится царю и останется в его гвардии. Сотником, допустим.
Увы, надеждам тем не суждено было сбыться. Царю действительно приглянулся расторопный, услужливый, понимающий с полуслова, а то и со взгляда стремянный князя Воротынского, он намеревался пожаловать ему дворянство, но так случилось, что сам же себе поперечил.
Беседа царя с Вассианом оказалась злым семенем на увлажненной и унавоженной почве, и хотя Иван Васильевич ехал на богомолье и, казалось бы, лишь забота о душе должна была обременять его, увы, после Яхромы он более думал о словах святого старца, чем об обете, данном Богу. Первое решение, которое уже в пути укрепилось в нем твердо, особенно после того, как скончался у него на руках измученный дорогой наследник престола, никому не доверять, а иметь догляд за каждым князем, за каждым боярином, за окольничими и дьяками. Всюду должен быть царев глаз. И первым, кого он позвал к себе по возвращению с богомолья для уединенной беседы, был царев тайный дьяк, в честности и добросовестности которого пока еще не сомневался. Спросил без обиняков:
– У каких князей нет твоих людей?
– Есть почти у всех. С Воротынскими пока не ладно. Кто из моих был там, так в Воротынске и остались, оттого князь Владимир под оком, а вот князь Михаил волен. Не успел еще в Одоеве своего заиметь.
– Как же так? Удел порубежный. Поторопись.
– Есть один на примете, да вот не знаю, как поступить. Сказывают, ты, государь, велел его занести в цареву книгу. Дворянина хочешь жаловать.
– Стремянного имеешь в виду?
– Его.
– Верен он князю, думаю. За нос станет тебя водить.
– Не станет. Он князю Овчине-Телепневу тайно служил. Через меня доносил. Тот ему дворянство обещал. И тысяцким назначить в Царев полк. А Фролка – человек алчный. Родную мать за титул и власть не пожалеет.
– Подготовь жалованную грамоту от меня лично. Покажи ее и определи, когда она вступит в силу.
– Благодарю, государь, за понимание. Теперь у меня, грешного раба твоего, гора с плеч.
– Ну, с Богом.
Так вот и оказался вновь у князя Воротынского в стремянных Фрол Фролов. Приехал в Одоев как раз к тому времени, когда начали ворочаться послы княжеские от князей литовских. Будто солнце весеннее в княжеский терем вплыло, так рад был Фрол встрече со своим князем и любезной княгиней. Но несмотря на бурную радость Фрола, Воротынский почувствовал, совершенно безотчетно, исходящую от него угрозу. И сам этому удивился. Фрол же, не ожидая вопросов, принялся взахлеб пояснять:
– Великий князь царь Иван Васильевич, долгие лета ему, оставлял меня, суля дворянство, только я так рассудил: лучше быть у князя удельного в боярах, чем дворянином в Москве. Там таких, как я, сотни, а то и тысячи. А здесь…
«Не без резона», – оценил князь Воротынский откровение стремянного и подумал, что верную мысль подал Фрол, нужно попросить у государя, чтобы позволил тот иметь хотя бы троих-четверых бояр. Бог с ним, с Фролом, главное – Никифору Двужилу с сыном, а если ладно служба пойдет у Николки Селезня, то и ему.
Сделал, однако, вид, что не понял намека стремянного, а стал расспрашивать его о том, удачно ли прошла поездка царя на богомолье, и чем больше слушал своего стремянного, тем более удивлялся тому, что тот так много знает таких придворных новостей, каких даже сам он, Воротынский, не знал и знать не мог. Когда, бывало, стрелец Фрол Фролов пересказывал им, колодникам, о самых потаенных интригах в Кремле, Михаил Воротынский слушал те рассказы с великим любопытством, даже прикидывая, не скажется ли что на их судьбе узников, теперь же такие познания Фрола его не только удивляли, но и настораживали.
Решил князь Воротынский, твердо решил, не подпускать Фрола и близко к делам тайным. Подальше держать от переписки с литовскими князьями и особенно от замысла послать в Крым купца.
Только вряд ли верно поступал князь. Как утаить от Фрола возвращение, допустим, послов от литовских князей? Никак. А раз его, Фрола, не подпускают, значит, далеко не простое дело делается, и об этом нужно, не откладывая в долгий ящик, известить тайного государева дьяка, своего нового хозяина. А чтобы сообщения не напоминали пустышку, можно что-то и домыслить.
Так бы вот и оказался, нежданно-негаданно князь Воротынский в немилости у царя, к этому все уже шло, не окажи ему услугу сама судьба. Один за другим возвращались посланцы от литовских князей с весьма уклончивыми ответами, и вот, наконец, привалила настоящая радость. Князь Дмитрий Вишневецкий, каневский воевода, любимец днепровских казаков, корня, как и Воротынский, Владимировского, ответил, что готов бить крымцев под знаменами царя всея Руси Ивана Васильевича. Ни рати, ни почестей он не просил, домогался лишь личного благословения российского царя, обещая не только обороняться от татар, но и гулять с казаками по их улусам.
Что ж, семь бед – один ответ. Усадил писаря своего князь Воротынский за челобитную царю. Повинившись за самовольство ради надежности обороны его, царя, украин свершенное, приложил к челобитной ответ князя Вишневецкого, прося не отвергать услуги мужа мудрого, отважного и весьма искушенного в ратном деле.
Письмо это гонец доставил в самое нужное время, ибо царь обдумывал уже, как наказать самовольца, чтобы поучительно стало для других. Сменил тогда царь гнев на милость, послал тайного посланца к князю Вишневецкому, а Воротынскому передал с его гонцом не гневное слово. Увы, подозрение, которое все более и более укреплялось от доклада к докладу тайного дьяка, не улетучилось вовсе; осталось оно, крепко обосновавшись, в душе, хотя и пытался Иван Васильевич, исходя из здравого смысла, верить своему любимому воеводе безоговорочно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138