– Урагш!
Еще миг и поле взвыло истошно: «Урр-а-а-гш!» и понеслось на гуляй-город, стегая нагайками своих верных коней. Грохот орудий и рушниц, густо стрелявших по несущимся конникам, утонул в тысячеголосом татарском боевом кличе: «Вперед!»
Ничто, казалось, не сможет остановить десятитысячную черную лаву озверевших людей и разгоряченных коней. Ничто!
Князь Михаил Воротынский повелел дать сигнал, чтобы ратники изготовились к бою рукопашкою. «Как сработают триболы?!» – с все возрастающей тревогой думал князь Воротынский, видя, что дроб и ядра пока бессильны против густой лавы. Они хоть и прорежают ее, но не вносят сумятицы, не сбивают темп, а это весьма опасно.
Но как только первые сотни влетели в полосу трибол, сразу же образовалась куча мала; острые шипы впивались в копыта коней, те падали десятками (щедро рассыпали триболы ертоульцы, молодцы!), новые ряды наваливались на передовые, еще не понимая, что произошло, а кони их тоже валились с раздирающим душу ржанием, бились, силясь вновь подняться, отчего триболы впивались им в бока, причиняя новую боль. Обезумевшие кони уже не думали о своих хозяевах, давили их, били копытами.
– Слава тебе, Господи! – воскликнул князь Воротынский. – Огонь, братцы! Чаще! Прицельней!
Хотя не мог не понимать главный воевода, что его крик могли услышать лишь те, кто стрелял рядом с ним.
До боя рукопашкою не дошло. Теребердей велел дать сигнал отступления.
Опричный полк все это время не почивал на лаврах. По противоположным склонам водослива ратники поспешили выйти на путь отступления ногайцев, причем князь Хованский растянул полк насколько успел, и получилось так, будто лес напичкан русскими ратниками, которые разили всадников из самострелов и рушниц, но стоило лишь ногайцам кинуться на стрелявших, как те рассыпались по ерникам и оврагам, в которые татары боялись соваться. Меньше половины тумена доскакало до главных крымских сил. Мурза Теребердей пал ниц к ногам Девлет-Гирея:
– Ты волен, о великий из великих, отсечь мою голову или переломить хребет, но русских оказалось слишком много для одного тумена. Мои воины не отступили без приказа, их храбрости можно позавидовать, но… Весь лес заполнен полками гяуров.
Хан со злостью пнул в бок мурзу Теребердея и ушел в свой шатер. Думать. Вскоре он велел позвать Дивей-мурзу и долго с ним совещался. Когда же лашкаркаши вышел от хана, то приказал всему войску переправляться через Пахру как можно быстрее и на левом берегу изготовиться для встречи русских полков.
Князь же Воротынский, как только был отбит первый штурм, велел ертоульцам, призвав им на помощь ратников-добровольцев, рыть глубокий ров перед стенами гуляй-города. Он был вполне уверен, что уже на следующий день штурм повторится еще большими силами. «Не меньше трех-четырех туменов пошлет Девлетка…»
Не приостановил князь земляных работ даже после того, как лазутчики из порубежных казаков стали присылать гонцов с вестью, что крымцы переправляются через Пахру, но дальше не идут, а изготавливаются к встречному бою. Подтвердили переход крымцев к обороне и доставленные порубежниками «языки». Князь Воротынский позвал своих бояр.
– Девлетка хочет, чтобы я по нему ударил. Стоит ли? – спросил он своих бояр и стал терпеливо ждать ответа.
Не вдруг решишься высказаться по такому трудному вопросу. Князь, понимая это, и не торопил. Пусть подумают.
– Нет! – наконец твердо сказал Никифор Двужил.
– Нет! – повторил Косма.
– Нет! – поддержал Двужилов Селезень.
– Спасибо, други. Сомнение меня было взяло, теперь вижу – зря. Дивей-мурза схитрить хочет, только не выйдет у него его хитрость.
– Не гопай, князь, не перепрыгнувши. Дивей-мурзу еще заставить нужно, чтоб повернул он на нас. Еще один полк послал бы ты, князь, травиться с нехристями. Без свемного, понятно, боя. По первоначалу ты так и сказывал: травить Правой и Левой рукой да опричниками, теперь же всего одним хочешь отделаться.
– Тогда не так ясно все было. Но подумаю. Два полка отпустить от себя – заметно сил поубавится, но и надеяться на авось, собрав под руку всю рать, тоже рискованно. А ну Девлетка плюнет на все и повелит туменам своим нестись к Москве? Пока подоспеешь, он все порушит, что за год успели люди отстроить. Может, конечно, Сторожевой полк, в монастырях упрятанный, задержать крымцев на день-другой, но может и не смочь, тогда – конец Москве. А главному воеводе такое не простится ни царем, ни людом русским. К тому же пятно на славный их род ратный. Позорное пятно. Несмываемое пятно!
Велел звать первых воевод Передового полка и полка Правой руки.
Первым прибыл воевода Шереметев. Настороженный. Опасавшийся, что вновь ему будет поручено неблагодарное для ратной славы дело, и князь Михаил Воротынский, уловивший состояние соратника, поспешил успокоить его, стал объяснять суть предстоящего, не ожидая прибытия Андрея Хованского. Начал с вопроса:
– Жаль саадака? И стыд глаза к долу клонит?
– Всем же не объяснишь, что приказ такой ты отдал…
– Объяснишь. Только повремени еще малое время. Пока же – славное предприятие тебя ждет. Вместе с опричным князем Хованским татар станешь задорить, аки псов цепных, чтоб не решились те идти на Москву, имея за спиной своей рать русскую. До тех пор станешь зубатить, пока не сорвутся они с цепи и не навалятся на гуляй всей силой.
Заметно ободрился Шереметев и, когда вошел Хованский, встретил его не потупленным взором, а светло-радостным.
Более часа князь Воротынский вел разговор с приглашенными воеводами, определяя, как ловчее вести себя. Остановились в итоге на том, чтобы каждый полк разделить на три части и клевать крымцев со всех сторон. По их мнению, такая тактика поддержит опасение крымцев, что лес напичкан русскими ратниками.
– Не забывайте помогать порубежникам лазутить, – напутствовал на прощанье воевод князь Воротынский. – Я пошлю десятка два станиц, каждое чтоб шевеление татарское мне известно становилось тут же, а наше не доходило бы до Девлетки.
– Как не помочь? Пособим. Особенно, если в переплет какой станица попадет.
– Ну, тогда с Богом.
Перекрестились на иконы, висевшие над лампадой в красном углу просторной горницы и, надев шеломы, решительно вышагали за порог.
Михаил же Воротынский, державшийся с воеводами уверенно, подпер кулаком щеку, чтоб не сникла вовсе голова, отягощенная беспокойными мыслями. Один на один с собой он мог позволить себе расслабиться, дать волю сомнениям, не сдерживать смятение душевное, ибо он прекрасно понимал, какую великую ответственность взвалил на свои плечи. Много времени, однако, чтоб хандре потворствовать, у князя просто не было, и Михаил Воротынский вновь усилием воли заставил себя думать и рассуждать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138