Президент подошел к Огюсту, и толпа затихла.
Огюст неохотно поклонился президенту. Он считал Феликса Фора политиканом, ложным республиканцем, столь же буржуазным, как самые последние из Бурбонов, римским католиком, который был рожден протестантом и от которого ждали теперь, что он сумеет легко примирить обе стороны, в столь нелегком деле Дрейфуса, разделившем Францию на два лагеря. Фор стоял за справедливость, за Общество литераторов, за Родена, за армию, за сторонников Дрейфуса – за всех, чьи голоса могли ему пригодиться на выборах.
Взгляды публики были устремлены теперь на них, и, когда президент Фор сказал Огюсту, что «Поцелуй» очаровательное произведение, а затем прошел мимо «Бальзака», словно фигуры вовсе не существовало, явно выражая этим свое неодобрение, в толпе разразилась новая буря. Статуя неодолимо влекла к себе всех ненавистников Родена, она сделалась предметом громких насмешек, люди выкрикивали: «Как вам не стыдно!…», «Ее нужно уничтожить!…», «Это вульгарно!…», «Позор для Франции!»
Огюст готов был бежать. Но отступать он не мог – это значило признать свое поражение.
Репортер из «Фигаро» спросил его:
– Как вы себя чувствуете?
– Мне нечего вам сказать.
– Вы ответите своим критикам из Общества? – Пока мне не на что отвечать.
– Что вы скажете нам об этом произведении?
– Я работал над ним десять лет, это не опишешь несколькими словами.
– Почему у него нет рук?
Огюст прервал разговор и подошел к Камилле, которая рассматривала «Поцелуй».
Камилла смотрела на «Поцелуй» в мраморе. С какой любовью изобразил ее Огюст, думала она. Он использовал полировку и обработал мрамор так, что придал ее фигуре очаровательную естественность. От глаз его не ускользнули малейшие изгибы ее тела. Он вылепил, ничего не приукрашивая, ничего не скрывая, без ложной скромности – оба тела сплелись в откровенном, страстном порыве. Как искусно передана поза: страстное любовное объятие приковывает к себе внимание зрителя.
Камилла шепнула Огюсту:
– Это прекрасно. – Она увидела, что он обрадовался ее приходу.
– Мне очень нравится «Поцелуй».
– Да. – Он хотел сказать, что, в общем, и сам доволен «Поцелуем», но в нем нет ничего нового, а «Бальзак» – открытие. Однако не стал разубеждать ее; Камилла была нужна ему, чтобы оградиться от назойливой толпы. Он сказал:
– Я сделал «Поцелуй» для тебя, дорогая.
Вот оно, признание ее прав на него! Теперь Камилла не сомневалась, что он оставит Розу. Ее огорчило, когда он сказал:
– Я соперничаю с делом Дрейфуса.
– Огюст, не стоит в это ввязываться! – А я и не собираюсь.
– Ведь он виновен.
– Не знаю.
– Конечно, виновен. – Она гордилась своими аристократическими убеждениями. – И ты должен держаться в стороне, ты скульптор, а не политик.
– Тебе все еще нравится «Бальзак»?
– Он мне всегда нравился, – с преданностью сказала Камилла. Она докажет ему, что на нее можно положиться в тяжелую минуту. Что бы ни произошло с «Бальзаком», он создал уже себе имя, чтобы теперь подвергаться гонениям.
– Особенно выразительны глаза. – Глаза в его работе были самым уязвимым местом, и он любил, когда их хвалили.
– Ты прав, ни одно достойное произведение не рождается сразу. Благодаря строгой продуманности моделировка кажется надежной и долговечной.
Моне с Хэнли подошли поздравить Огюста; Хэнли сиял.
– Огюст, вы их определенно расшевелили! Ваш «Бальзак» в центре внимания.
2
Весь Париж говорил только о памятнике Бальзаку. «Бальзак» вытеснил дело Дрейфуса с первых полос газет, В течение многих лет Огюст равнодушно читал прессу, отражавшую разные политические мнения, считая себя человеком далеким от политики. Сегодня он читал левую «Л'этрансижан», завтра правую «Ляпатри», на следующий день газету центра «Фигаро». Но теперь он не мог оставаться равнодушным. Какую бы газету он ни брал, критика его работы была ядовитой, а то и просто бранной. С отвращением он читал: «Общество заказало памятник Бальзаку, а получило мыльный пузырь». «Карикатура на великого писателя». «Как мы и ожидали, это уродство». «Памятник Бальзаку – скандальное явление, он не обладает моральной ценностью». «Принимая во внимание весь вложенный труд, можно прямо сказать: гора родила мышь». «Бальзак»-это гротеск, бесстыдство. Почему его нужно было так облачить? Просто нелепость! Абсурд! Поистине снежная баба!» Больше всего Огюста взбесили следующие строки: «Бедняга! Зачем ему нужно было напоминать нам этой вульгарной работой о своих прежних неудачах: „Клоде Лоррене“, „Вратах ада“, памятнике Виктору Гюго?»
Огюст не мог спать. Не мог работать. Друзья уверяли, что победа будет за ним, они пришли ему на помощь, выступали со статьями, некоторые печатались в тех газетах, что нападали на Огюста особенно яростно; они хвалили «величие головы Бальзака», «мастерство моделировки», «великолепные ниспадающие складки рясы». Это его немного успокоило, но работать он не мог.
В своем интервью Роден сказал:
– Я не ожидал, что мой «Бальзак» найдет отклик в душе каждого, но у самого Бальзака статуя не вызвала бы возмущения.
Его поносили теперь даже на улицах Парижа, и уличные торговцы процветали, продавая карикатуры на статую: маленькие мешочки с мукой, игрушечных тюленей, стоящих на хвостах, и игрушечных снежных баб с издевательским названием: «Бальзак работы Родена».
Тем временем Общество провело ряд заседаний, на которых шли споры и кипели страсти. Драка была ожесточенной, но победу одержал Пизне, на стороне которого было большинство. Общество проголосовало одиннадцатью голосами против четырех и вынесло решение отвергнуть «Бальзака». Гордые своей беспристрастностью, они передали свою резолюцию Родену и прессе одновременно:
«Члены комитета Общества литераторов выражают сожаление по поводу незаконченной работы, выставленной мосье Роденом в Салоне; они не могут считать эту работу памятником Бальзаку».
Несмотря на все издевательства, Огюст не ожидал ничего подобного. В резолюции, однако, не говорилось, что памятник отвергнут окончательно.
Он посоветовался с Шоле, и тот сказал:
– Решение окончательное, мэтр, какова бы ни была, формулировка. Они считают статую незаконченной, а то, что вы поместили ее на низкий пьедестал вместо высокого, признано нарушением договора.
– Незаконченной? – Огюст был не в силах продолжать.
– Они требуют возврата десяти тысяч франков. Огюст обрел дар речи:
– Значит, они знают, чего требуют.
– Им не нужен ваш «Бальзак». Вы собираетесь продолжать борьбу? – Шоле понравилась эта идея; он еще одолеет Пизне. – Если дойдет до суда, дело получит громкую огласку.
– Как дело Альфреда Дрейфуса?
– У вас будет так же много сторонников. Многие из его сторонников поддержат и вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
Огюст неохотно поклонился президенту. Он считал Феликса Фора политиканом, ложным республиканцем, столь же буржуазным, как самые последние из Бурбонов, римским католиком, который был рожден протестантом и от которого ждали теперь, что он сумеет легко примирить обе стороны, в столь нелегком деле Дрейфуса, разделившем Францию на два лагеря. Фор стоял за справедливость, за Общество литераторов, за Родена, за армию, за сторонников Дрейфуса – за всех, чьи голоса могли ему пригодиться на выборах.
Взгляды публики были устремлены теперь на них, и, когда президент Фор сказал Огюсту, что «Поцелуй» очаровательное произведение, а затем прошел мимо «Бальзака», словно фигуры вовсе не существовало, явно выражая этим свое неодобрение, в толпе разразилась новая буря. Статуя неодолимо влекла к себе всех ненавистников Родена, она сделалась предметом громких насмешек, люди выкрикивали: «Как вам не стыдно!…», «Ее нужно уничтожить!…», «Это вульгарно!…», «Позор для Франции!»
Огюст готов был бежать. Но отступать он не мог – это значило признать свое поражение.
Репортер из «Фигаро» спросил его:
– Как вы себя чувствуете?
– Мне нечего вам сказать.
– Вы ответите своим критикам из Общества? – Пока мне не на что отвечать.
– Что вы скажете нам об этом произведении?
– Я работал над ним десять лет, это не опишешь несколькими словами.
– Почему у него нет рук?
Огюст прервал разговор и подошел к Камилле, которая рассматривала «Поцелуй».
Камилла смотрела на «Поцелуй» в мраморе. С какой любовью изобразил ее Огюст, думала она. Он использовал полировку и обработал мрамор так, что придал ее фигуре очаровательную естественность. От глаз его не ускользнули малейшие изгибы ее тела. Он вылепил, ничего не приукрашивая, ничего не скрывая, без ложной скромности – оба тела сплелись в откровенном, страстном порыве. Как искусно передана поза: страстное любовное объятие приковывает к себе внимание зрителя.
Камилла шепнула Огюсту:
– Это прекрасно. – Она увидела, что он обрадовался ее приходу.
– Мне очень нравится «Поцелуй».
– Да. – Он хотел сказать, что, в общем, и сам доволен «Поцелуем», но в нем нет ничего нового, а «Бальзак» – открытие. Однако не стал разубеждать ее; Камилла была нужна ему, чтобы оградиться от назойливой толпы. Он сказал:
– Я сделал «Поцелуй» для тебя, дорогая.
Вот оно, признание ее прав на него! Теперь Камилла не сомневалась, что он оставит Розу. Ее огорчило, когда он сказал:
– Я соперничаю с делом Дрейфуса.
– Огюст, не стоит в это ввязываться! – А я и не собираюсь.
– Ведь он виновен.
– Не знаю.
– Конечно, виновен. – Она гордилась своими аристократическими убеждениями. – И ты должен держаться в стороне, ты скульптор, а не политик.
– Тебе все еще нравится «Бальзак»?
– Он мне всегда нравился, – с преданностью сказала Камилла. Она докажет ему, что на нее можно положиться в тяжелую минуту. Что бы ни произошло с «Бальзаком», он создал уже себе имя, чтобы теперь подвергаться гонениям.
– Особенно выразительны глаза. – Глаза в его работе были самым уязвимым местом, и он любил, когда их хвалили.
– Ты прав, ни одно достойное произведение не рождается сразу. Благодаря строгой продуманности моделировка кажется надежной и долговечной.
Моне с Хэнли подошли поздравить Огюста; Хэнли сиял.
– Огюст, вы их определенно расшевелили! Ваш «Бальзак» в центре внимания.
2
Весь Париж говорил только о памятнике Бальзаку. «Бальзак» вытеснил дело Дрейфуса с первых полос газет, В течение многих лет Огюст равнодушно читал прессу, отражавшую разные политические мнения, считая себя человеком далеким от политики. Сегодня он читал левую «Л'этрансижан», завтра правую «Ляпатри», на следующий день газету центра «Фигаро». Но теперь он не мог оставаться равнодушным. Какую бы газету он ни брал, критика его работы была ядовитой, а то и просто бранной. С отвращением он читал: «Общество заказало памятник Бальзаку, а получило мыльный пузырь». «Карикатура на великого писателя». «Как мы и ожидали, это уродство». «Памятник Бальзаку – скандальное явление, он не обладает моральной ценностью». «Принимая во внимание весь вложенный труд, можно прямо сказать: гора родила мышь». «Бальзак»-это гротеск, бесстыдство. Почему его нужно было так облачить? Просто нелепость! Абсурд! Поистине снежная баба!» Больше всего Огюста взбесили следующие строки: «Бедняга! Зачем ему нужно было напоминать нам этой вульгарной работой о своих прежних неудачах: „Клоде Лоррене“, „Вратах ада“, памятнике Виктору Гюго?»
Огюст не мог спать. Не мог работать. Друзья уверяли, что победа будет за ним, они пришли ему на помощь, выступали со статьями, некоторые печатались в тех газетах, что нападали на Огюста особенно яростно; они хвалили «величие головы Бальзака», «мастерство моделировки», «великолепные ниспадающие складки рясы». Это его немного успокоило, но работать он не мог.
В своем интервью Роден сказал:
– Я не ожидал, что мой «Бальзак» найдет отклик в душе каждого, но у самого Бальзака статуя не вызвала бы возмущения.
Его поносили теперь даже на улицах Парижа, и уличные торговцы процветали, продавая карикатуры на статую: маленькие мешочки с мукой, игрушечных тюленей, стоящих на хвостах, и игрушечных снежных баб с издевательским названием: «Бальзак работы Родена».
Тем временем Общество провело ряд заседаний, на которых шли споры и кипели страсти. Драка была ожесточенной, но победу одержал Пизне, на стороне которого было большинство. Общество проголосовало одиннадцатью голосами против четырех и вынесло решение отвергнуть «Бальзака». Гордые своей беспристрастностью, они передали свою резолюцию Родену и прессе одновременно:
«Члены комитета Общества литераторов выражают сожаление по поводу незаконченной работы, выставленной мосье Роденом в Салоне; они не могут считать эту работу памятником Бальзаку».
Несмотря на все издевательства, Огюст не ожидал ничего подобного. В резолюции, однако, не говорилось, что памятник отвергнут окончательно.
Он посоветовался с Шоле, и тот сказал:
– Решение окончательное, мэтр, какова бы ни была, формулировка. Они считают статую незаконченной, а то, что вы поместили ее на низкий пьедестал вместо высокого, признано нарушением договора.
– Незаконченной? – Огюст был не в силах продолжать.
– Они требуют возврата десяти тысяч франков. Огюст обрел дар речи:
– Значит, они знают, чего требуют.
– Им не нужен ваш «Бальзак». Вы собираетесь продолжать борьбу? – Шоле понравилась эта идея; он еще одолеет Пизне. – Если дойдет до суда, дело получит громкую огласку.
– Как дело Альфреда Дрейфуса?
– У вас будет так же много сторонников. Многие из его сторонников поддержат и вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172