– Нет, не чепуху. Почему ты вечно заставляешь меня ждать?
– Это неправда.
– Нет, правда. Пусть у нас нет денег, но я хочу, чтобы меня считали порядочной женщиной.
– Я всегда был с тобой честным.
– И эгоистичным.
– Ты просто устала. У тебя расшатаны нервы.
– Еще бы, ведь я пожертвовала своей карьерой ради твоей.
– Ты была здесь счастлива.
Камилла словно впервые увидела Огюста по-настоящему: глаза его под тяжелыми, нависшими веками казались очень суровыми.
– Но ты не хочешь связывать себя.
Он промолчал, и она почувствовала безысходную тоску. Боль сжала ей горло. Он поглаживал фигуру Евы в «Руке бога», для которой она была моделью, и Камилла с горечью подумала: «Никогда я не владела его помыслами так, как вот эта, да и любая из его статуй». Огюст продолжал медленными, нежными движениями гладить незаконченную мраморную скульптуру. «Чувственное желание владело им, всепоглощающая страсть, – промелькнуло у нее в мозгу, – и я всегда уступала этой страсти». А теперь, видя, как он гладит обнаженную «Еву», она испытывала странное чувство унижения. «Никогда он не проявлял ко мне подобной нежности, такой искренней преданности, – твердила она себе, – а разве я не заслужила? Я наказана за то, что любила его больше, чем он меня». Он сказал:
– Ты должна подождать. Я что-нибудь придумаю.
– Не могу. Так дальше нельзя, Огюст. Или ты женишься на мне, или… – Все расплылось у нее перед глазами. Она не могла сдержать слезы. «Я не существую для него больше, – думала она, – ничто не существует для него, кроме работы».
– Ты знаешь, что я люблю тебя. Никого в жизни так не любил.
– Но я тебе не жена.
– Не говори так.
«Даже сейчас, – с болью подумала Камилла, – он не слушает меня по-настоящему». Отчаяние захлестнуло ее. Она повернулась к двери.
– Я ухожу.
Он не мог умолять ее, но загородил путь.
– Дай мне пройти.
Она надеялась, что он не пустит, но он отошел, медленно, неохотно.
Боль и тоска охватили ее – неужели вот так все и кончится? Но ее терпение иссякло. Она заставила себя распахнуть входную дверь и сказала:
– Я пришлю за вещами. Завтра. Он не пошел за ней.
Его лицо показалось ей белее смерти. Он готов был разрыдаться; страх и уныние сломили его, он чувствовал свое бессилие. Но иначе не мог. Не мог давать обещания, которых не в силах был выполнить. Он с трудом выговорил: – Ты пожалеешь, Камилла.
– А ты?
Он не ответил; вид у него был печальный, голова поникла.
В эту минуту она вдруг вспомнила, что ему уже почти шестьдесят, хотя он выглядел очень крепким, – все тот же могучий утес. Она воскликнула:
– Ты как Людовик XIV, хочешь все по-своему. Чтобы Роза ждала в Медоне, а я в Париже, и порой мне кажется, что ты предпочитаешь Розу.
– У нее была трудная жизнь.
– А у меня нет? – Камилла сама удивилась ярости, обуявшей ее. – Значит, ты не женишься на мне? Никогда? И никогда не собирался жениться?
Он беспомощно развел руками.
Камилла повернулась и стремглав выбежала из мастерской.
Огюст стоял потрясенный. Он было моляще протянул к ней руки, но она уже исчезла за дверью. Его била яростная дрожь, кружилась голова, но он словно прирос к месту. Он не побежит за ней. Ни за что. Она сделала глупость. Он молил бога, чтобы она вернулась.
Назавтра привратник пришел за вещами, но Огюст не остановил его, не спросил, где она, – гордость не позволила. С беспощадной ясностью он подвел итог всему. Он никогда не обещал жениться на ней – не обманывал ее. Она сама обманывала себя – брак с ним был бы величайшей глупостью. Она хотела соперничать с его работой, а это преступление, предательство.
И все же в ближайшие дни, заслышав на улице шаги, он каждый раз поспешно подходил к двери, надеясь, что это Камилла, вспоминал, какая она красивая, какая желанная. Но это была не Камилла, и он с отчаянием думал: за что мне такое несчастье? Разве я плохо к ней относился? Но уступить не мог, не мог поддаться слабости.
Он прождал неделю, она не вернулась, и он запер мастерскую.
6
Приехав в Медон, Огюст застал Розу в саду. Она сразу поняла, что он вернулся навсегда, хотя прошло уже три месяца с тех пор, как они виделись. Огюст сгорбился, сильно постарел.
– Ну, как наш сад? – спросил он.
– Приносит плоды. Земля здесь хорошая, плодородная, деревенская земля. – Роза взяла его бессильно опущенную руку; рука была холодна как лед. Догадка мелькнула в ее глазах.
– Она ушла, – сказала Роза. Он помедлил, затем промолвил:
– Теперь моя мастерская будет здесь. Главная мастерская.
Роза хотела сказать что-то еще, но, поняв его состояние, промолчала. Огюст повернул к дому, и она пошла следом. Ей казалось, он рад, что она рядом.
– Я проголодался. Что у тебя есть? – вдруг спросил он.
– Рыба, вареное мясо, капуста. Твое любимое.
В эту минуту он чувствовал, что Камилла – ускользающая мечта, от которой остались только боль, разлука и тоска.
– Вот это мне в тебе и нравится, Роза, – сказал он почти резко. – Блюда, возможно, и неизысканные, но что еще надо рабочему человеку? А ты, дорогая, очень хорошо умеешь готовить. Бедная моя Роза!
Она убежала, чтобы не выдать слез. А он пробормотал:
– Люблю послушных женщин, это качество ничем не заменишь.
Осталась только работа. Он еще многого может достичь. Но грусть не проходила. «Доведется ли еще пережить такой душевный взлет», – думал он. Чтобы отогнать мучительные мысли о Камилле, он поспешил к «Бальзаку». Одинокий, возвышался он посреди сада. Как правильно он сделал, что отсек ему руки. В этом по крайней мере он не допустил ошибки.
Солнечные лучи освещали голову «Бальзака». Создаст ли он что-либо равное? Неужели с ее уходом для него все кончилось?
Вернулась Роза и позвала к столу.
– Насмотришься еще. Куда он денется, – сказала она.
– Это-то и грустно.
– Но когда-нибудь он еще переберется в Париж.
– Откуда ты знаешь? – Он не любил пустых разговоров, и что она в этом смыслит?
– Я помню время, когда никто не давал и двух су за твои произведения. Сколько Каррьер собрал денег на эту скульптуру?
Он почувствовал нежность. Роза не будет вмешиваться в его работу. Любовь и работа – разные вещи. Он обнял ее и сказал:
– Дорогая, ты веришь в меня, даже когда не можешь понять.
– Я знаю только одно: ты вернулся домой, – сказала Роза, улыбаясь впервые за много месяцев. Он не ответил и молча повел ее в дом.

Часть шестая. „Мыслитель"
Глава XLII
1
Огюст был взволнован, услышав, что Париж собирается отпраздновать наступление двадцатого столетия открытием грандиозной выставки – Всемирной выставки 1900 года. Ему сказали, что выставка привлечет в Париж весь цивилизованный мир. Он решил бросить противникам вызов, выставив для всеобщего обозрения лучшие свои произведения. Такая смелость удивила его самого. Но организаторы выставки отказались предоставить ему место под предлогом, что его работы не отвечают теме выставки – теме прогресса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172