Он с одобрением смотрел на нее.
– Ты доволен? – прошептала она, с трудом сдерживаясь, чтобы не прикрыть руками грудь и живот.
– Да… – У нее были полные крепкие груди, идеальные бедра и самое главное – живот, часто самое уязвимое место у молодых женщин, как раз такой, как надо, чуть выпуклый. Если бы можно было навечно сохранить это совершенство. Какой удивительный изгиб! Он был поражен.
– Тебе нечего стыдиться.
– Но я никогда никому так не показывалась.
– Я не о том, – оборвал он ее. – Я имею в виду твою фигуру. Никогда не узнаешь, какова у женщины фигура, пока она не снимет с себя все.
– Я заботилась о своей фигуре.
– Верно, милая Роза, и, к счастью, природа позаботилась о тебе еще больше.
Огюст говорил и делал с нее наброски, отдельные заметки, не стараясь передать все детали, а набрасывал общий контур, чтобы потом им руководствоваться. Затем начал лепить, словно анатом со скальпелем в руках, отделял, разрезал, раздвигал ткани, углублялся внутрь, постигая тело во всех его подробностях. Он работал непрерывно, отдых был бы тратой времени. Она не жаловалась, сознавая, что произвела на него какое-то особенно глубокое впечатление.
Его страсть к ней приобрела новую силу и вызвала такой взрыв ответных чувств, о существовании которых она и не подозревала.
Следующие несколько недель работа чередовалась с любовью, но бывали моменты, когда Розу охватывал стыд. Несколько раз, тайком от Огюста, она ходила к мессе, чтобы испросить прощения, но к исповеди идти не решалась.
По мере того как продвигалась работа над скульптурой, которую Огюст назвал «Вакханка», настроение у него поднималось. Он до сих пор не сказал ей, что любит ее, – тех слов, которых она жаждала всем сердцем, – но он хотел быть с ней.
Как только у него выпадал свободный час, он просил ее позировать.
Глава XI
1
В один прекрасный июньский день, когда Роза думала о том, что в такую погоду стоит хотя бы на одно воскресенье позабыть о работе и отправиться на пикник, ей вдруг показалось, что она беременна. Сначала она испугалась, потом всем сердцем пожелала, чтобы это было правдой. Она пошла к доктору проверить свои подозрения и, когда он подтвердил беременность, пришла в смятение.
Что скажет Огюст? Страх перед ним погасил ее радость и гордость. И все же когда доктор заверил, что она совершенно здорова и, видимо, в январе у нее должен родиться отличный, крепкий младенец, ей страстно захотелось иметь ребенка, что бы там ни было. Пусть это будет счастьем хотя бы для нее одной. Она всегда хотела быть матерью. Но потом ее охватило чувство растерянности и одиночества. Она страстно желала поговорить обо всем с какой-нибудь женщиной, но с кем? Ее родные далеко в Лотарингии. С семьей Огюста она до сих пор незнакома; раз в неделю он навещал их, но без нее. Огюст не познакомил ее со своими друзьями, хотя она знала, что время от времени он встречался с ними в кафе Гербуа.
Но о чем бы ни думала Роза, она постоянно возвращалась к мысли: что скажет Огюст? Иногда ей казалось, что он обрадуется. Иногда была твердо уверена, что он вышвырнет ее на улицу или прикажет избавиться от ребенка, а она не могла пойти на это. Подумывала было возвратиться в Лотарингию, но это было невозможно. Не могла она оставить Огюста, по крайней мере по своей воле, это было ей не под силу. И решила скрывать беременность. Огюст еще не закончил «Вакханку» и во время работы имел привычку проводить рукой по ее телу, чтобы верно передать все изгибы.
Роза приучила себя позировать, втянув живот, хотя и опасалась, что это может повредить ребенку, и не раз страдала от сильных болей. И потом он ругал ее, что она уж слишком плоская, и говорил:
– У идеальной Венеры должны быть округлые формы. Ты не должна так позировать. Сколько я тебе говорил – держись свободней…
С каждой неделей все труднее становилось скрывать беременность. Даже ее руки уже чувствовали, как вздулся живот, а у него руки куда более чувствительные.
Ее спасало только то, что Огюст был полностью захвачен работой. Он решил закончить ее к Салону 1866 года. Хотя «Миньон» и была отвергнута Салоном 1865 года, «Олимпия» Мане, изображавшая обнаженную женщину, стала предметом ожесточенных споров в Салоне того года. «Олимпия» вызвала новый скандал, так как Мане осмелился изобразить ее сугубо реалистически, а не идеализированной мифологической Венерой. Несмотря на весь этот шум, а может быть, возможно, именно благодаря ему, даже Дега одобрял «Олимпию», а Ренуар тоже решил заняться обнаженной натурой, и Фантен торжествовал, словно это оправдывало и его восхищение Мане и их общее противодействие мертвым установкам Салона. Но Мане был по-прежнему несчастлив, он вовсе не желал этого венка великомученика, возложенного на него за то, что он хотел писать то, что видел в жизни.
Огюст соглашался с Мане. Он тоже был противником великомученичества, но зачем тогда человеку даны глаза, если от него требуют писать или лепить так, как видят другие?
Как-то в воскресенье, после того как накануне он провел вечер в кафе Гербуа с Мане, Дега, Ренуаром, Фантеном и Далу, он попытался объяснить это Розе, но она, ничего не понимая, в растерянности смотрела на него. «Что с ней?» – подумал он. Ее мысли все время заняты чем-то другим. Если он бывает рассеянным, то из-за работы. Но ему следует быть терпеливее, она ведь во многом столь наивна и невежественна.
– Роза, – сказал он, – если эта фигура будет иметь успех, я создам Венеру, которая будет соперничать с «Венерой Медичи».
– «Венерой Медичи»?
Ее вид ясно говорил: она ничего не понимает. Раздражаясь, он спросил:
– Разве ты совсем ничего не знаешь об искусстве?
– Я знаю, кто такой Микеланджело и Рембрандт, – робко ответила она, – и Фра Анжелико, Я видела в церкви копии с его картин.
– Тебе нравятся они?
– Мне нравится Фра Анжелико.
– А Микеланджело и Рембрандт? Что ты о них думаешь?
– Я слишком мало о них знаю.
Он настаивал, чтобы как-то оправдать свое решение порвать с ней, внезапно почувствовав к ней отвращение. – А что ты думаешь о Делакруа?
– А кто такой Делакруа?
Между ними нет ничего общего, с горечью думал он, но это его вина, ему это было известно с самого начала.
Увидев, как он рассержен, она покорно заметила:
– Ты не должен задавать мне такие вопросы. Я необразованная женщина. – Роза не умела ни читать, ни писать, могла только поставить свою подпись, но она так глубоко любила Огюста, особенно теперь, когда носила под сердцем его ребенка. – Я не помешаю тебе, если буду шить дома?
– Какое это имеет отношение к «Венере Медичи»? – раздраженно спросил он.
Роза не решалась сказать ему, что скоро наступит время, когда ей придется бросить работу.
– Я могу шить, пока ты лепишь, – сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
– Ты доволен? – прошептала она, с трудом сдерживаясь, чтобы не прикрыть руками грудь и живот.
– Да… – У нее были полные крепкие груди, идеальные бедра и самое главное – живот, часто самое уязвимое место у молодых женщин, как раз такой, как надо, чуть выпуклый. Если бы можно было навечно сохранить это совершенство. Какой удивительный изгиб! Он был поражен.
– Тебе нечего стыдиться.
– Но я никогда никому так не показывалась.
– Я не о том, – оборвал он ее. – Я имею в виду твою фигуру. Никогда не узнаешь, какова у женщины фигура, пока она не снимет с себя все.
– Я заботилась о своей фигуре.
– Верно, милая Роза, и, к счастью, природа позаботилась о тебе еще больше.
Огюст говорил и делал с нее наброски, отдельные заметки, не стараясь передать все детали, а набрасывал общий контур, чтобы потом им руководствоваться. Затем начал лепить, словно анатом со скальпелем в руках, отделял, разрезал, раздвигал ткани, углублялся внутрь, постигая тело во всех его подробностях. Он работал непрерывно, отдых был бы тратой времени. Она не жаловалась, сознавая, что произвела на него какое-то особенно глубокое впечатление.
Его страсть к ней приобрела новую силу и вызвала такой взрыв ответных чувств, о существовании которых она и не подозревала.
Следующие несколько недель работа чередовалась с любовью, но бывали моменты, когда Розу охватывал стыд. Несколько раз, тайком от Огюста, она ходила к мессе, чтобы испросить прощения, но к исповеди идти не решалась.
По мере того как продвигалась работа над скульптурой, которую Огюст назвал «Вакханка», настроение у него поднималось. Он до сих пор не сказал ей, что любит ее, – тех слов, которых она жаждала всем сердцем, – но он хотел быть с ней.
Как только у него выпадал свободный час, он просил ее позировать.
Глава XI
1
В один прекрасный июньский день, когда Роза думала о том, что в такую погоду стоит хотя бы на одно воскресенье позабыть о работе и отправиться на пикник, ей вдруг показалось, что она беременна. Сначала она испугалась, потом всем сердцем пожелала, чтобы это было правдой. Она пошла к доктору проверить свои подозрения и, когда он подтвердил беременность, пришла в смятение.
Что скажет Огюст? Страх перед ним погасил ее радость и гордость. И все же когда доктор заверил, что она совершенно здорова и, видимо, в январе у нее должен родиться отличный, крепкий младенец, ей страстно захотелось иметь ребенка, что бы там ни было. Пусть это будет счастьем хотя бы для нее одной. Она всегда хотела быть матерью. Но потом ее охватило чувство растерянности и одиночества. Она страстно желала поговорить обо всем с какой-нибудь женщиной, но с кем? Ее родные далеко в Лотарингии. С семьей Огюста она до сих пор незнакома; раз в неделю он навещал их, но без нее. Огюст не познакомил ее со своими друзьями, хотя она знала, что время от времени он встречался с ними в кафе Гербуа.
Но о чем бы ни думала Роза, она постоянно возвращалась к мысли: что скажет Огюст? Иногда ей казалось, что он обрадуется. Иногда была твердо уверена, что он вышвырнет ее на улицу или прикажет избавиться от ребенка, а она не могла пойти на это. Подумывала было возвратиться в Лотарингию, но это было невозможно. Не могла она оставить Огюста, по крайней мере по своей воле, это было ей не под силу. И решила скрывать беременность. Огюст еще не закончил «Вакханку» и во время работы имел привычку проводить рукой по ее телу, чтобы верно передать все изгибы.
Роза приучила себя позировать, втянув живот, хотя и опасалась, что это может повредить ребенку, и не раз страдала от сильных болей. И потом он ругал ее, что она уж слишком плоская, и говорил:
– У идеальной Венеры должны быть округлые формы. Ты не должна так позировать. Сколько я тебе говорил – держись свободней…
С каждой неделей все труднее становилось скрывать беременность. Даже ее руки уже чувствовали, как вздулся живот, а у него руки куда более чувствительные.
Ее спасало только то, что Огюст был полностью захвачен работой. Он решил закончить ее к Салону 1866 года. Хотя «Миньон» и была отвергнута Салоном 1865 года, «Олимпия» Мане, изображавшая обнаженную женщину, стала предметом ожесточенных споров в Салоне того года. «Олимпия» вызвала новый скандал, так как Мане осмелился изобразить ее сугубо реалистически, а не идеализированной мифологической Венерой. Несмотря на весь этот шум, а может быть, возможно, именно благодаря ему, даже Дега одобрял «Олимпию», а Ренуар тоже решил заняться обнаженной натурой, и Фантен торжествовал, словно это оправдывало и его восхищение Мане и их общее противодействие мертвым установкам Салона. Но Мане был по-прежнему несчастлив, он вовсе не желал этого венка великомученика, возложенного на него за то, что он хотел писать то, что видел в жизни.
Огюст соглашался с Мане. Он тоже был противником великомученичества, но зачем тогда человеку даны глаза, если от него требуют писать или лепить так, как видят другие?
Как-то в воскресенье, после того как накануне он провел вечер в кафе Гербуа с Мане, Дега, Ренуаром, Фантеном и Далу, он попытался объяснить это Розе, но она, ничего не понимая, в растерянности смотрела на него. «Что с ней?» – подумал он. Ее мысли все время заняты чем-то другим. Если он бывает рассеянным, то из-за работы. Но ему следует быть терпеливее, она ведь во многом столь наивна и невежественна.
– Роза, – сказал он, – если эта фигура будет иметь успех, я создам Венеру, которая будет соперничать с «Венерой Медичи».
– «Венерой Медичи»?
Ее вид ясно говорил: она ничего не понимает. Раздражаясь, он спросил:
– Разве ты совсем ничего не знаешь об искусстве?
– Я знаю, кто такой Микеланджело и Рембрандт, – робко ответила она, – и Фра Анжелико, Я видела в церкви копии с его картин.
– Тебе нравятся они?
– Мне нравится Фра Анжелико.
– А Микеланджело и Рембрандт? Что ты о них думаешь?
– Я слишком мало о них знаю.
Он настаивал, чтобы как-то оправдать свое решение порвать с ней, внезапно почувствовав к ней отвращение. – А что ты думаешь о Делакруа?
– А кто такой Делакруа?
Между ними нет ничего общего, с горечью думал он, но это его вина, ему это было известно с самого начала.
Увидев, как он рассержен, она покорно заметила:
– Ты не должен задавать мне такие вопросы. Я необразованная женщина. – Роза не умела ни читать, ни писать, могла только поставить свою подпись, но она так глубоко любила Огюста, особенно теперь, когда носила под сердцем его ребенка. – Я не помешаю тебе, если буду шить дома?
– Какое это имеет отношение к «Венере Медичи»? – раздраженно спросил он.
Роза не решалась сказать ему, что скоро наступит время, когда ей придется бросить работу.
– Я могу шить, пока ты лепишь, – сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172