А затем и парижский муниципалитет не разрешил постройку павильона для его скульптур на собственный счет, заявив, что он не привлечет зрителей.
Но наконец, после долгих переговоров, с помощью влиятельных друзей и ссуд банкиров, благодаря которым он купил Медон, Огюсту удалось получить от городских властей разрешение на постройку павильона. Однако павильон должен находиться за территорией выставки. В качестве уступки ему позволили воздвигнуть павильон на площади Альма.
Огюст был доволен расположением павильона. Рядом с Сеной, в самом центре Парижа, поблизости от площади Звезды и площади Согласия, и недалеко от выставки. Он построил простое белое здание со строгими греческими колоннами и разместил в нем свои лучшие произведения – сто семьдесят одну скульптуру.
Накануне открытия выставки Огюст стоял перед павильоном, раздумывая, придет ли кто-нибудь смотреть на скульптуры. Его Храм скульптуры – Общество литераторов окрестило его Забытым храмом – имел скромный вид и представлял разительный контраст с роскошными павильонами Науки и Промышленности. Огюст смотрел на расположенный рядом Дворец электричества, сказочное сооружение, сиявшее ослепительными огнями, которое возвещало наступление века прогресса, и невольно сомневался в целесообразности своего поступка.
Где ему тягаться с этой башней света. Но отступать было поздно. На строительство павильона ушло восемьдесят тысяч, шестьдесят тысяч он занял у банкиров. Он был связан по рукам. Его будущее зависело теперь от числа посетителей по франку за билет. Плата небольшая, но сомнения его продолжали расти. Павильон стоял отдельно от павильонов Всемирной выставки, и он страшился, что сюда никто не придет; враждебное отношение к нему Школы изящных искусств, Института, Академии – одна из причин нетерпимости, проявленной к нему обществом, – одержит верх. Боль от разлуки с Камиллой еще не утихла, хотя миновало уже два года. Внезапная кончина Малларме и Шаванна, двух лучших и самых преданных друзей, еще более омрачили его. Сегодня, с грустью думая о них и о Камилле, Огюст остро ощущал эти утраты и свое одиночество.
2
Почти никто не заходил в павильон скульптуры Родена, пока министр просвещения не нанес официального визита по поводу его открытия и не выразил своего одобрения, заявив, что произведения мосье Родена, в особенности «Врата ада», – это произведения француза-патриота. Величайшая похвала, на какую был только способен министр.
Патриотизм был снова в моде. Национальную разобщенность сменило всеобщее примирение.
Благодаря выступлениям Золя Дрейфуса привезли обратно во Францию, и, хотя при новом судебном разбирательстве его вновь признали виновным, он был помилован – в связи со «смягчающими обстоятельствами», как заявил суд.
Для Франции это считалось идеальным решением: с одной стороны, подразумевалось, что Дрейфус невиновен, с другой – честь армии тоже не пострадала. Обвинения против Золя потеряли силу, и сам Золя вернулся на родину героем. После тяжелых лет распрей дело Дрейфуса понемногу затихло. И хотя страсти еще не улеглись, пресса больше не уделяла внимания делу. Теперь родилась потребность не поносить, а восхвалять.
Постепенно павильон Родена привлек внимание, словно скульптор, тоже подвергавшийся преследованиям, заслуживал теперь всяческого одобрения.
В течение нескольких месяцев тысячи зрителей осмотрели незаконченные «Врата ада», чтобы самим решить, действительно ли они вызывают такой ужас, как о них говорят. Пресловутая известность «Бальзака» также привлекала множество зрителей. Но самый большой интерес вызывали любовные пары, в особенности «Поцелуй». «Поцелуй» возбуждал скандальное внимание, Огюста это возмущало.
Публика проявляла большой интерес и к портретам Камиллы, Гюго, Бодлера, Фальгиера и Далу. Всем, видимо, было известно, что Огюст и Далу, некогда близкие друзья, стали злейшими врагами, и все любопытствовали, каким Огюст изобразил своего скульптора-соперника. Но, пожалуй, еще большим успехом пользовался бюст Фальгиера, ибо Фальгиеру – хорошему другу Огюста – Общество литераторов заказало памятник Бальзаку.
Несмотря на это, Роден и Фальгиер оставались друзьями. И Огюст в знак дружбы сделал портрет Фальгиера, как раз когда тот заканчивал своего «Бальзака».
«Бальзак» Фальгиера, огромный тучный мужчина, сидящий на скамье в парке, закутанный в доминиканскую рясу, выглядел процветающим, заурядным буржуа и не вызывал интереса. Все стремились посмотреть живой, наделенный силой скульптурный портрет Фальгиера, выполненный Роденом, в нем Фальгиер предстал таким, каким был, – упрямым бычком.
Бюст Бодлера поразил зрителей выражением глубокой тоски, словно поэт предвидел свою близкую смерть. Бюсты Гюго вызвали восхищение. Но особое внимание привлекла голова Камиллы. Слух об их связи облетел весь Париж, падкий до подобных историй.
И хотя находились еще люди, во всеуслышание заявлявшие, что произведения Родена позорят Францию, за пределами Франции имя Родена стало одним из прославленных имен Третьей республики. Русский царь Николай II, приехавший в Париж на открытие моста Александра III, названного в честь его отца, посетил павильон Родена. Принц Уэльский, все еще не потерявший интереса к «Вратам ада», провел в павильоне полдня. И, наконец, Лубе*568, новый президент республики, не желая, чтобы его перещеголяли иностранные гости, посетил выставку Родена, выразив тем самым одобрение французского правительства.
Фор, его предшественник на посту президента, скончался неожиданно – ходили слухи, что он был невоздержан в любви, но Лубе не был лицемером. Президенту понравились роденовские любовные пары, он смотрел на них снисходительно и доброжелательно.
Поистине Париж изменчив, думал Огюст. То, что он бичует в этом году, в следующем возносит до небес. По Парижу шли разговоры: «Работы Родена – вот что надо смотреть. Роден – наш новый Гюго». Огюста немало коробило от этого. Ему нравились похвалы, он чувствовал, что заслужил их, что они даже несколько запоздали, и все же сомневался, достоин ли он подобного поклонения. Да и какое у него сходство с Гюго? Теперь даже буржуа восхваляли его обнаженные фигуры. А когда музеи всех стран, кроме Франции, начали соперничать, стремясь приобрести работы Родена, он стал предметом национальной гордости.
Копенгаген купил его скульптуры на сумму в восемьдесят тысяч франков и отвел ему целый зал в своем музее, назвав его «Залом Родена». Музей в Филадельфии приобрел «Мысль», для которой позировала Камилла; чикагский музей купил «Поцелуй», а затем, чтобы утихомирить шокированную публику, задрапировал группу. Многие работы приобрели музеи в Будапеште, Дрездене, Праге и Лондоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
Но наконец, после долгих переговоров, с помощью влиятельных друзей и ссуд банкиров, благодаря которым он купил Медон, Огюсту удалось получить от городских властей разрешение на постройку павильона. Однако павильон должен находиться за территорией выставки. В качестве уступки ему позволили воздвигнуть павильон на площади Альма.
Огюст был доволен расположением павильона. Рядом с Сеной, в самом центре Парижа, поблизости от площади Звезды и площади Согласия, и недалеко от выставки. Он построил простое белое здание со строгими греческими колоннами и разместил в нем свои лучшие произведения – сто семьдесят одну скульптуру.
Накануне открытия выставки Огюст стоял перед павильоном, раздумывая, придет ли кто-нибудь смотреть на скульптуры. Его Храм скульптуры – Общество литераторов окрестило его Забытым храмом – имел скромный вид и представлял разительный контраст с роскошными павильонами Науки и Промышленности. Огюст смотрел на расположенный рядом Дворец электричества, сказочное сооружение, сиявшее ослепительными огнями, которое возвещало наступление века прогресса, и невольно сомневался в целесообразности своего поступка.
Где ему тягаться с этой башней света. Но отступать было поздно. На строительство павильона ушло восемьдесят тысяч, шестьдесят тысяч он занял у банкиров. Он был связан по рукам. Его будущее зависело теперь от числа посетителей по франку за билет. Плата небольшая, но сомнения его продолжали расти. Павильон стоял отдельно от павильонов Всемирной выставки, и он страшился, что сюда никто не придет; враждебное отношение к нему Школы изящных искусств, Института, Академии – одна из причин нетерпимости, проявленной к нему обществом, – одержит верх. Боль от разлуки с Камиллой еще не утихла, хотя миновало уже два года. Внезапная кончина Малларме и Шаванна, двух лучших и самых преданных друзей, еще более омрачили его. Сегодня, с грустью думая о них и о Камилле, Огюст остро ощущал эти утраты и свое одиночество.
2
Почти никто не заходил в павильон скульптуры Родена, пока министр просвещения не нанес официального визита по поводу его открытия и не выразил своего одобрения, заявив, что произведения мосье Родена, в особенности «Врата ада», – это произведения француза-патриота. Величайшая похвала, на какую был только способен министр.
Патриотизм был снова в моде. Национальную разобщенность сменило всеобщее примирение.
Благодаря выступлениям Золя Дрейфуса привезли обратно во Францию, и, хотя при новом судебном разбирательстве его вновь признали виновным, он был помилован – в связи со «смягчающими обстоятельствами», как заявил суд.
Для Франции это считалось идеальным решением: с одной стороны, подразумевалось, что Дрейфус невиновен, с другой – честь армии тоже не пострадала. Обвинения против Золя потеряли силу, и сам Золя вернулся на родину героем. После тяжелых лет распрей дело Дрейфуса понемногу затихло. И хотя страсти еще не улеглись, пресса больше не уделяла внимания делу. Теперь родилась потребность не поносить, а восхвалять.
Постепенно павильон Родена привлек внимание, словно скульптор, тоже подвергавшийся преследованиям, заслуживал теперь всяческого одобрения.
В течение нескольких месяцев тысячи зрителей осмотрели незаконченные «Врата ада», чтобы самим решить, действительно ли они вызывают такой ужас, как о них говорят. Пресловутая известность «Бальзака» также привлекала множество зрителей. Но самый большой интерес вызывали любовные пары, в особенности «Поцелуй». «Поцелуй» возбуждал скандальное внимание, Огюста это возмущало.
Публика проявляла большой интерес и к портретам Камиллы, Гюго, Бодлера, Фальгиера и Далу. Всем, видимо, было известно, что Огюст и Далу, некогда близкие друзья, стали злейшими врагами, и все любопытствовали, каким Огюст изобразил своего скульптора-соперника. Но, пожалуй, еще большим успехом пользовался бюст Фальгиера, ибо Фальгиеру – хорошему другу Огюста – Общество литераторов заказало памятник Бальзаку.
Несмотря на это, Роден и Фальгиер оставались друзьями. И Огюст в знак дружбы сделал портрет Фальгиера, как раз когда тот заканчивал своего «Бальзака».
«Бальзак» Фальгиера, огромный тучный мужчина, сидящий на скамье в парке, закутанный в доминиканскую рясу, выглядел процветающим, заурядным буржуа и не вызывал интереса. Все стремились посмотреть живой, наделенный силой скульптурный портрет Фальгиера, выполненный Роденом, в нем Фальгиер предстал таким, каким был, – упрямым бычком.
Бюст Бодлера поразил зрителей выражением глубокой тоски, словно поэт предвидел свою близкую смерть. Бюсты Гюго вызвали восхищение. Но особое внимание привлекла голова Камиллы. Слух об их связи облетел весь Париж, падкий до подобных историй.
И хотя находились еще люди, во всеуслышание заявлявшие, что произведения Родена позорят Францию, за пределами Франции имя Родена стало одним из прославленных имен Третьей республики. Русский царь Николай II, приехавший в Париж на открытие моста Александра III, названного в честь его отца, посетил павильон Родена. Принц Уэльский, все еще не потерявший интереса к «Вратам ада», провел в павильоне полдня. И, наконец, Лубе*568, новый президент республики, не желая, чтобы его перещеголяли иностранные гости, посетил выставку Родена, выразив тем самым одобрение французского правительства.
Фор, его предшественник на посту президента, скончался неожиданно – ходили слухи, что он был невоздержан в любви, но Лубе не был лицемером. Президенту понравились роденовские любовные пары, он смотрел на них снисходительно и доброжелательно.
Поистине Париж изменчив, думал Огюст. То, что он бичует в этом году, в следующем возносит до небес. По Парижу шли разговоры: «Работы Родена – вот что надо смотреть. Роден – наш новый Гюго». Огюста немало коробило от этого. Ему нравились похвалы, он чувствовал, что заслужил их, что они даже несколько запоздали, и все же сомневался, достоин ли он подобного поклонения. Да и какое у него сходство с Гюго? Теперь даже буржуа восхваляли его обнаженные фигуры. А когда музеи всех стран, кроме Франции, начали соперничать, стремясь приобрести работы Родена, он стал предметом национальной гордости.
Копенгаген купил его скульптуры на сумму в восемьдесят тысяч франков и отвел ему целый зал в своем музее, назвав его «Залом Родена». Музей в Филадельфии приобрел «Мысль», для которой позировала Камилла; чикагский музей купил «Поцелуй», а затем, чтобы утихомирить шокированную публику, задрапировал группу. Многие работы приобрели музеи в Будапеште, Дрездене, Праге и Лондоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172